Сиротка для дракона. Боевой факультет (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 33

Щеки снова загорелись, когда я вспомнила о подарке Лидии. «Когда он тебя расстегнет…» Нет уж! Целоваться — пусть, но не больше!

И что он имел в виду, когда назвал меня своей девушкой? В нашем кругу это означало ухаживание с перспективой сватовства, если дело сладится и родители не против. При этой мысли внутри все упало. На таких, как я, знатнюки не женятся. Брак для высших сословий — это связи, деньги и наследники. Ни первого, ни второго у меня нет и не будет еще долго.

Я снова нервно хихикнула. Что я за дура! Поцеловались пару раз, а я уже про наследников думаю. И вообще, наверняка «девушка» — это современный эквивалент прекрасной дамы из баллад, которая вполне могла быть благополучно замужем за другим — просто тогдашние правила поведения требовали, чтобы мужчина демонстративно кому-то поклонялся, слагал стихи и тому подобное. На роль прекрасной дамы я не гожусь, но и Родерик, к счастью, слагать стихи в мою честь не пытался.

Я представила Родерика с лютней под окном общежития. Интересно, барышни подерутся, гадая, кому именно он поет серенаду, или запустят из окна чем-нибудь тяжелым, чтобы спать не мешал? Захихикала уже по-настоящему и наконец выбросила из головы всякие глупости.

У дверей корпуса боевиков никого не было, пусто оказалось и в холле первого этажа — все уже разошлись по аудиториям. Я подпрыгнула, когда из-под лестницы выступил человек и перегородил мне дорогу.

— Ну наконец-то, — сказал Феликс.

Я шагнула в одну сторону, в другую, пытаясь его обойти, но он мгновенно заступал мне дорогу.

— Мы опаздываем, — сказала я.

Он демонстративно извлек из кармана часы — зазвенели на цепочке драгоценные брелоки.

— Еще три минуты. Этого хватит.

Феликс качнулся, нависая надо мной. Я распрямила плечи и вздернула подбородок.

— Ты что думаешь, стоит тебе похлопать глазками и покрутить задом, и тебе все будет дозволено?

Я промолчала. Очень хотелось огрызнуться, но это явно было не лучшей идеей. Даже если бы я не опаздывала, стоило учиться держать язык за зубами. Но отмолчаться не вышло, потому что Феликс не унимался:

— Чего нос воротишь? Я, по-твоему, и ответа недостоин?

Господин Этельмер был неправ, когда сказал, дескать, только ограниченный разум остановится на самой низменной причине событий. На самом деле всем людям свойственно объяснять свои поступки влиянием обстоятельств, а чужие — личностными качествами. Например, если я наступила кому-то на ногу — так оступилась, а если мне отдавили мозоль — то исключительно по злобе или из-за природной неуклюжести. Я уже не помню, по какому поводу госпожа Кассия объясняла нам это, но само объяснение не забылось. У него даже было какое-то мудреное название[1], которое я, разумеется, тут же выбросила из головы. И потому я понимала, из-за чего взбесился Феликс, правда, мне от этого было не легче.

— Нет, я так не думаю, — ровным голосом произнесла я. — Пожалуйста, пропусти, мы опаздываем.

Вышло еще хуже.

— Что ты «не думаешь»? Или вообще не думаешь?

Я мысленно выругалась. Феликс явно нарывался. Хорошо, что я забыла в комнате подарок Алека, — прямо руки чесались протянуть его как следует. В самом деле хорошо, что забыла, если бы дело дошло до кулаков, она просто мешала бы мне, как мешает любая вещь, которой не умеешь пользоваться. В приюте хвататься за палки и камни во время драки считалось позорным. Драка должна быть честной — хотя какая, к тварям, может быть «честная» драка между такой, как я, и парнем раза в полтора крупнее?

Наверное, придется взять у кого-нибудь пару уроков владения тростью. Попросить Дейзи или Селию, чтобы снова никто не сказал, будто я верчу хвостом перед парнями.

Хотя все равно ведь скажут.

— Пожалуйста, пропусти, — повторила я.

— Не пропущу, пока не извинишься.

Не за что мне извиняться! Мое терпение лопнуло.

— Не суди всех по себе. Если у тебя получалось добиться привилегий, покрутив задом и похлопав глазками…

Белобрысый зарычал и потянулся ко мне — чего я и добивалась. Перехватив его запястье одной рукой, другой я повернула кисть, выкручивая сустав. Феликс зашипел и начал приседать, помимо разума уходя от боли. Я сдвинула его с дороги и, выпустив руку, со всех ног рванула по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Хорошо что нумерация аудиторий на факультете была понятной — я заметила это еще вчера. Первая цифра — номер этажа, а дальше — от одного конца коридора к другому по возрастанию. Так что метаться в поисках нужной не пришлось. Я влетела в кабинет, торопливо захлопнув за собой дверь, выдохнула.

— Разрешите войти?

Преподаватель, седой и в пенсне, уже стоял за кафедрой. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут дверь распахнулась, и Феликс, не успевший вовремя остановиться, влетел в меня, едва не сбив с ног.

Студенты расхохотались. Преподаватель покачал головой.

— Входите, молодые люди. Вам повезло, что я еще не начал.

Я не стала мешкать, плюхнулась за ближайший же свободный стол в первом ряду и только потом заметила, что оказалась прямо напротив кафедры и, кроме меня, на первых двух рядах не было никого. Феликс прошел куда-то дальше — оглядываться я не стала и только по шороху и шепоткам поняла, где он устроился. Не прямо у меня за спиной, и то ладно.

Я выложила на стол несколько листов бумаги, пенал с перьями и чернильницей-непроливашкой и приготовилась внимать.

Внимать не получилось. По моему разумению, общая теория магии должна быть очень важным и полезным предметом. Но скажите на милость, зачем мне знать, в каком году какой-то тип открыл один закон, названный его именем, а в каком — другой тип открыл другой закон, тоже, разумеется, названный его именем? Тем более что сути этих законов я пока не знала и оценить важность открытия не могла.

Все же я попыталась записывать. Вышло так себе. Конечно, в приюте меня научили и читать, и писать, но если почти все книги в небольшой библиотеке я прочла не по одному разу, с письмом не задалось. Писать письма мне было некому, а поверять бумаге свои мысли или сердечные тайны там, где любой может влезть в ящик у кровати и найти эти записи, — просто безумие. Так что практики у меня было маловато.

Наверное, если бы я поставила себе цель практиковаться в чистописании, сейчас было бы проще, руки бы привыкли к перу, и не пришлось бы терять время, разминая сведенные пальцы. Да и писать получалось бы быстрее. Сейчас половину имен и дат я просто не успевала зафиксировать — а лекция почти вся из них и состояла. Отчаявшись, я бросила попытки писать, подперла подбородок рукой и уставилась на лектора, господина Бересфорда.

Казалось, ему самому был скучен его предмет. Преподаватель монотонно бубнил, уставившись в пространство, и за бликами в стеклах пенсне глаза казались неживыми.

Я таращилась на его седые волосы, разглядывала морщины и гадала, в который раз он повторяет одно и то же. Наверняка ведь открытия, достойные упоминания в лекции, случались не каждый год. Немудрено заскучать.

Что-то стукнуло меня в плечо, покатилось по полу. Горошина. Кто-то явно маялся от безделья. В приюте мы тоже развлекались, стреляя горохом через трубки, сделанные из полых стеблей морковника.

Не успела я додумать эту мысль, как следующая горошина больно клюнула меня в шею. Я подпрыгнула, едва сдержав ругательство. Обернулась. Чернявый парнишка на задней парте давился смехом, закрывая рот ладонью. Близнецы, сидевшие рядом с ним, выглядели подчеркнуто невозмутимо. Я погрозила им кулаком, на что Зен нахмурился, а Зак преувеличенно поднял брови, дескать, я-то тут при чем.

— Барышня! — окликнул меня лектор.

Я обернулась.

— Когда к вам обращается преподаватель, нужно встать.

— Прошу прощения. — Я поднялась.

— О чем я только что рассказывал?

Разумеется, я прослушала.

— Прошу прощения, — повторила я.