Хранитель ядов (СИ) - Карпо Катти - Страница 1

Единым сладким сном в моих пустых мечтах царишь,

И равнодушием своим превознося жестокость Ада,

С томлением сладострастным жду, пока дотла сгоришь,

Без остановки в кубок добавляя терпкость капель яда…

Огромный кусок крыши рухнул совсем рядом. Взлетевшая каменная крошка впилась в оголенные ноги, будто стайка въедливой мошкары. Что-то скрипело наверху – вполне возможно, что совсем скоро мне на голову упадет потолок. Но едва ли это было сейчас важно.

Тонкими струйками стекала сверху мутноватая вода. Видимо, оранжерея тоже подверглась разрушениям. А может, снаружи просто начал накрапывать дождь.

Босые ступни ощущали жгучий холод. Каждый шаг давался с трудом, но я продолжала идти – переступать через почерневшие фрагменты обвалившихся стен, через радужные осколки некогда роскошного витража, через обломки старинной мебели и рваные влажные ткани, в которых с трудом узнавалось прежнее великолепие гобеленов.

На пути возникла темная лужа. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь трещины уцелевших стен, сверкнуло лезвие. Нож для разделки мяса покоился на полу, наполовину погрузившись в грязевое нутро лужи. Похоже, какая-то безвестная свиная тушка так и не дождалась своего часа.

Я шагнула к луже, безотрывно следя за лезвием. Резкий рывок назад, словно кто-то пленил край платья и теперь тянул меня в свои ледяные объятья. Я оглянулась. Шлейф зацепился за один из каменных обломков, поломанными костями торчащих тут и там из куч мусора. С остервенеем дернув податливую ткань, я потеряла равновесие и неуклюже забралась в центр лужи, лишь каким-то чудом не поранившись о поджидающее там лезвие. Затрещавшая ткань скользнула следом и мгновенно напиталась грязноватой влагой.

Из горла вырвался хрипящий свист. Странно. А я ведь хотела издать смешок. Такой звонкий и одновременно фыркающий, как у чирикающего гепарда. Попробовала снова. Хрип. Надсадный и царапающий горло.

Кожу ступней кольнула сотня незримых игл. Продолжая стоять в воде, я присела, чувствуя, как между пальцами начинает медленно перекатываться жидкая грязь со дна лужи. Игнорируя новые атаки холода, я погрузила руку в черное нутро, нащупывая рукоять ножа.

Дальнейший путь легче не стал. Промокший насквозь шлейф платья тянулся за мной отмершим хвостом, вытягивая ткань и увеличивая разрез впереди до устрашающе непристойных размеров. Хотя вряд ли в радиусе сотни метров сейчас нашелся бы тот, кто посмел бы обвинить меня и мои обнаженные бедра в излишней вульгарности.

Со стороны покореженных остатков лестницы послышался глухой кашель. Сердце пропустило пару ударов и вернулось к изначальному ритму. Сжимая рукоять ножа с такой силой, что кожа, касающаяся шероховатой поверхности, постепенно утрачивала чувствительность, я двинулась на звук.

Под громоздкой белокаменной роскошью рухнувших перил и деревянными обломками лежал мужчина. На свободе остались вздымающаяся от тяжелых вдохов грудь под темно-синим шелком жилета, левая рука, облепленная посеревшей от влажности тканью рубашки, и голова, обрамленная снопом мелких черных кудряшек.

Все еще жив. Кто бы сомневался.

Ноги замерли всего в полуметре от лица мужчины. С отупелым вниманием глянув вниз, я равнодушно отметила про себя, что грязевые подтеки на моих пальцах похожи на ластящихся к коже жирных склизких червей.

Из горла придавленного мужчины вырвался протяжный стон, а затем череда хриплых прерывистых вдохов, словно он пытался попробовать воздух на вкус, но с каждым разом все больше разочаровывался в нем. Наверное, я была бы не против, если бы этот человек и вовсе перестал дышать.

Размышляя над тем, какое чувство я бы испытала, прекрати эта широкая грудь, задрапированная дорогостоящей сделанной на заказ одежонкой, вздыматься и опускаться в такт дыханию, я всматривалась в лицо мужчины. Нездоровая бледность сменилась потусторонней красивостью оттенка мела, отчего его мягкие угольно-черные кудряшки, рассыпанные по полу, взяли на себя роль чернозема, припорошенного первым нежно белым снежком.

Приятную иллюзорность образа прогнал едва слышимый стон. Мужчина открыл глаза и глянул прямо на меня. Сколько раз я видела этот оттенок болотной тины напротив себя – светящийся изнутри, будто владелец сам был источником света. Однако мне ни разу не приходилось смотреть сверху вниз на этот в каком-то смысле даже безупречный лик.

«Надо же, граф, я неожиданно возвысилась над вами. А вы столь тихо валяетесь у моих ног. Ситуация забавна, и я в замешательстве от того, что мое тело до сих пор не скручивает натужная истома смеха. Хотя беспомощность вам к лицу».

Я нависла над графом. Тот безмолвно смотрел на меня. Сознание не покинуло его, а в раздражающе спокойном взоре угадывалось узнавание. Левый уголок губ едва заметно дернулся, как было всегда при встрече со мной. Жалкое подобие улыбки, но, по сравнению с остальными приторно сахарными вариациями, созданными специально для взаимодействия с обществом, эта была искренней. Что разозлило меня еще больше.

Взгляд графа сместился в сторону, задержался на ноже, наличие которого я ничуть не скрывала, и вновь сосредоточился на моем лице. Брови поползли к переносице, но остановились на полпути, так и не позволив мне увидеть хоть что-то, напоминающее злость… или гнев… ну хотя бы сердитость! Можно было подумать, что этот человек не умел сердиться! Его злость упростила бы задачу…

Я опустилась на колени, хлюпнув собравшейся под ногами грязью. Он по-прежнему молчал – обездвиженный и беспомощный, но почему-то не выглядя при этом жалким.

А вот теперь и правда стало смешно. Оказалось, что мне ни к чему его гневная реакция. Столь знакомое невинно жалостливое выражение и мягкая нежность в уголке податливых губ, от которых все еще трепетало где-то глубоко внутри моего сердца, было достаточно для подпитки моей собственной ярости.

Улыбнувшись самой неискренней своей улыбкой, я, вцепившись обеими руками в рукоять, занесла нож и, глядя прямо в болотную зелень его глаз, шепнула:

– Как вам мой яд, Хранитель?..

Я откажусь от чувств и без эмоций проживу,

Чтоб разум силу защитить тебя мне даровал,

Любого зверя на куски без жалости порву,

Чтоб ты всегда от счастья, как сейчас, сиял…

Мне предначертано было родиться мужчиной.

Отец ждал, что мать подарит ему мальчика. Все знаки указывали именно на это. Уверения повитухи, каждодневно хлопочущей вокруг матери деловитой кудахчущей курочкой. Внезапно проявившиеся необычайная гладкость кожи и завидная густота неприглядных локонов у матери, которая никогда не могла похвастаться идеальностью ни того, ни другого. Острая форма живота, выступающего вперед на манер готовящегося к бою снаряда, и свирепый отказ от любимых всем сердцем сластей. Постоянное хорошее настроение и эмоциональный подъем, позволивший ей навещать отца в шахтах Крепости Изобретателя едва ли не до последнего дня. Ну и, наконец, твердое убеждение самих родителей.

Однако вместо обещанного всеми и даже самой судьбой мальчика появилась я. Отец вряд ли заметил разницу, потому что в дальнейшем его методы воспитания да и отношение ко мне больше подошли бы отпрыску мужского пола.

Но, как ни странно, они идеально подошлимне. Все, вплоть до науки управлять земельными угодьями. А вот трепетная леди погибла во мне еще на подходе. Да, Эксель Сильва, определенно, должна была родиться мужчиной.