Колыбель для ласточки (СИ) - Дока Анастасия Константиновна - Страница 47

Вечер прошёл никак. Дочь делала вид, будто очень занята, но Фурский, заглянувший в телефон, знал, это не так. Его Кариша просматривала сначала фотографии интерьеров, затем платьев, в конце, когда Олег сломал всю голову над её поведением, настала очередь котиков. С любым другим человеком он бы взорвался, но с Каришей терпел, находя две сотни оправданий её молчаливости и дурному поведению.

На разговор дочь вышла сама, задав вопрос, серьёзно всколыхнувший невозмутимость Фурского.

«Детектив не зря тебя подозревает, да?» — спросила она, отложив мобильник, и посмотрела так, как часто смотрела жена. С сожалением.

Он отмазывался, умел это делать. Уверял, будто всё в порядке, и ей не о чем беспокоиться, но Кариша вдруг отстала, погасив своё любопытство, и сделала это столь резко, что он задумался. Что известно его любимице? Где он был неосторожен? Начал винить Наташу, уверенный в том, что если кто и опростоволосился, то это она. Но младшей дочери своей тревоги не выдал, решил действовать мягко: предложил Карише пирожные. Она улыбнулась, совсем как в детстве и попросила заказать её любимые. Олег от этой улыбки растаял и сразу прогнал все подозрения.

Как оказалось зря.

Когда он позволил себе думать, что всё хорошо, дочь начала расспрашивать о работе сестры. Вроде бы и вопросы обычные, и интересовалась она между делом, но маленький червяк сомнения всё же заполз в душу.

Они с Наташей предпринимали всё возможное — секретничали профессионально и не сомневались, младшая ничего не знает. Но чем больше он в это верил раньше, тем сильнее сомневался теперь. Каришу явно что-то тревожило. Тревожило настолько, что она вела себя непривычно тихо, без всяких истерик. Вспомнил её реакцию в ресторане на встрече с детективом и нехотя признал: в его ангеле живут два разных человека. Нет, расстройством личности дочка не страдала, но с её эмоциональным фоном было явно что-то не то. Слишком бурно выплёскивались радость, недовольство и обида. Слишком тихо и спокойно проходила грусть. Или ему так лишь казалось?

Привыкший управлять эмоциями, Олег давно разучился верить в человеческие проявления. Всё казалось ему на грани: или недостаток, или чересчур. И только сейчас, глядя в глаза любимой дочери, Фурский неожиданно для себя осознал: изучая эмоции игроков и нужных ему людей, Каришины он из виду упустил.

Словно в укор перед взором замаячила клиника. Частная. Лучшая. И человек, умело играющий со страхами других, вдруг почувствовал собственный.

Путаясь в ощущениях, Олег стал собираться. Поцеловал дочь, пообещал, что всё будет хорошо, и покинул её квартиру. Небольшую, по меркам Фурских даже маленькую, но достаточно уютную для той, кто стремился жить по-своему.

Он не стал сразу садиться в машину, попросил водителя ехать следом, но держаться на расстоянии. Олегу важно было чувствовать, будто он один, будто есть лишь он и его мысли.

Прогулка вышла длинной. На город опустилась ночь, а Фурский, погружённый в себя, продолжал идти. В кои-то веки, случалось такое почти никогда, он отпустил водителя, и буквально через час попал под дождь.

Ливень мощными струями стекал по лицу, уродовал асфальт, утопающий в бликующем свете фонаря, но не смывал опасения Фурского. Кариша что-то знала.

Карина не желала признавать правду, не хотела копаться в своих ощущениях, но анонимное письмо подтвердил сам папа. Он не стал избегать обсуждения Наташиной работы, играл в хорошего и честного отца, но при этом умело уходил от неудобных вопросов, переводя тему или шутливо отмахиваясь.

Она бы солгала, сказав, будто они с сестрой ей не казались странными — не всегда, но это остро ощущалось весной. Однако крохотная, мизерная надежда на собственную мнительность ещё оставалась. Сейчас не было и её.

Аноним сумел ковырнуть её любопытство до такой степени, что Карина, пользуясь случаем отдельного жилья, залезла в даркнет. Папа выступал против таких сайтов и против её интереса к этой части Сети, но рассказывать об «экскурсии» она ему не собиралась.

На форуме, посвящённом некой игре «Соседи», бурно обсуждали следующий сезон. Участников волновал вопрос: состоится ли он? Имелись сомнения. Некто под ником «Znatok» сообщил: Нулевой ведёт игру нечестно.

Подобное заявление вызвало бунт, и мнения разделились. А сердце Карины раскололось пополам.

Нулевой. Она знала это прозвище. Сама его дала папе. А потом как-то раз услышала его разговор с Наташей, они думали, она спит под действием успокоительного, но она не спала. Сестра говорила о желании быть наследницей Второго, а папа лишь смеялся. Когда Наташа упомянула лоты, послышалась пощёчина.

Карина помнила, как папа зашёл в комнату, позвал, пощекотал. Но за долгие годы, за бесконечные попытки смириться со смертью мамы и своей завистью к Ларе, она научилась притворяться, будто она не здесь. Может, во сне, может, в трансе.

Но даже, если упоминание Нулевого в переписке на форуме это жуткое совпадение, что очень даже возможно, ведь доказательств нет, ей всё равно было страшно. И вместе с тем Карина понимала: жуткая правда объяснила бы недомолвки Наташи, их странные диалоги с отцом и море тайн, от которых Карина закрывалась с помощью успокоительных и лживых эмоций. Так что да, узнай она правду, и ей бы стало намного легче.

А потом приехал папа. Она думала поговорить открыто, но ничего не вышло. Ей мешал страх, а ему, видимо, страшная правда.

Разговор не развеял сомнений и совершенно ничем не помог. Нагрянувший ливень растревожил и без того тревожную душу. Карина, не в силах заснуть и не желая что-либо принимать, решилась на переписку с анонимом и вскоре узнала правду, в которой столь отчаянно нуждалась.

Наталья спала, как младенец. Вечер, начавшийся бурным скандалом с Пятым, закончился не менее бурным примирением. Хотя примирением случившееся было сложно назвать. Скорее всплеском похоти и необходимости замены страха чем-то другим. Бешенный разврат подошёл как раз кстати. Вымотанная до предела Наталья вырубилась прямо на полу. Пятый не стал беспокоиться и перекладывать её на кровать или хотя бы диван, удовлетворив свою потребность, он сел за нетбук и стал заниматься тем, что действительно занимало его мысли — биографией Наташи.

Решил сразу играть по-крупному, связался с человеком, что помогал выяснять сведения об игроках, полез в даркнет. Именно там был форум «Соседей». Там же, при должном умении, могла найтись куча полезной информации.

Он угробил полвечера, но оно того стоило. Больше Фурская не была для него тайной. И то, что открылось, выводило из себя, вызывало уйму вопросов и острое раздражение. Желание убить Наташу прямо сейчас, на собственном полу, было не менее острым. Эта… он даже матных слов не находил для мирно лежащего существа, оказалась дочерью не последнего бизнесмена, а тот — человеком, чьё недовольство до колик пугало всех участников Игры без исключения. Пряча свою личность во время подготовки к Игре, Нулевой, он же Фурский Олег Станиславович, особо не запаривался здесь, в тёмном пространстве, пребывая в непоколебимой уверенности, что держит всё под контролем.

Осёл!

Как же он ошибался, но его ошибка могла сыграть на руку Пятому. Зачем убивать Фурскую, когда её отец так дорожит доченькой? Скрывает её, покрывает делишки. Любит. Пятый подумал о том, какие деньги готов отдать Нулевой за сохранение тайны о дочери, размышления ему понравились, и взялся писать анонимное письмо. Но не Фурскому, а младшей из дочерей, Карине. Он хотел с ней поиграть.

Алиса приехала. Руки, сжимавшие руль, расслабились. Сафьялова осторожно, не создавая лишнего шума, покинула машину и подошла к двери. Как и всё в этом доме, старинном коттедже, она дышала роскошью и небывалым величием.

«Словно в фильм попала», — мелькнула забавная мысль, пока глаза рассматривали уже знакомый звонок в виде крохотного ангела. Он не вязался с общим фоном и лепниной вдоль стен и казался чужеродным, взятым из совсем другого фильма, где было больше о религии, чем о физическом богатстве, но именно он много лет назад спас Алису от крупной ошибки. Позвонив в него тогда, она, окрылённая сенсационным материалом, едва не разрушила жизнь действительно хорошего человека. И лишь доказательства его внучки, на тот момент подростка, удержали от коварной лжи, притворившейся добродетелью.