Сяо Тай, специалист по переговорам (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 3

Еще полгода. Враки, конечно. Никаких шести месяцев у него в запасе нет. Опухоль в мозгу растет и просто в один прекрасный-непрекрасный день выключит ему какую-нибудь важную функцию. Может быть очень больно, а может быть совсем безболезненно. Он может потерять способность узнавать людей, формировать осмысленные предложения, его может парализовать. А может и нет. Замечательная неопределенность. Он стискивает зубы. Снова накатило. Все, вдох, выдох, белая прана вдыхается, черная грязь страха и паники — выталкивается из организма. Выдохнуть с силой, прикусить кончик языка и выдавить диафрагму вниз, напрячь мышцы живота… еще раз. Страха нет. Когда люди умирают — они не осознают свою смерть, он так много раз видел это. Сперва отключается именно высшая нервная деятельность, осознание себя как личности, а уже потом все остальное — дыхание, сердцебиение и прочее. Так что эта вот грань между жизнью и смертью — это как грань между сном и явью, никогда не поймаешь ее за хвост, сперва ты перестаешь осознавать себя. Такое, чтобы человек полностью осознавал свою смерть — бывает разве что в кино. Покой и темнота — вот что ожидает всех после смерти. Что же… если вспомнить ощущения, с какими просыпаешься рано с утра — никому ведь не охота просыпаться. Остается надеяться, что «сны в том смертном сне» приснятся самые замечательные, хотя сон без снов — тоже прекрасно. Вот в чем вопрос… он встает с кровати, вернее — пытается встать, но в этот самый момент мир падает набок, что-то ударяет его прямо по голове… свет меркнет в глазах. Успевает увидеть паркет под кроватью и подумать, что полугода у него точно нет.

Глава 2

Темнота начинает рассеиваться, становятся слышны голоса где-то вдали. Гулкое эхо отдается болезненными ощущениями, бьет по вискам, отдается вспышками боли где-то в самой глубине. Тьма обретает форму и вкус, запах. Боль, тошнота, отвратительный кислый вкус на языке, затхлый запах. И боль. Вспышкой света — боль во лбу, словно туда молотом засветили, боль в коленях и спине, плечах — тянучая, медленная, постоянная, отступившая в сторону от вспышки, но готовая вернуться. Тяжесть на шее и плечах, усталость и готовность сдаться. Что это?

Он открывает глаза и тут же закрывает их. Больно. Пытается протереть глаза, но руки внезапно натыкаются на препятствие, что-то массивное не дает дотянуться до глаз, не дает поднять руки.

— Дрянь! Получай! — раздается крик и новая вспышка боли в голове! Он пытается вскочить на ноги, но ноги не слушаются, подкашиваются под тяжестью тела и он валится набок, что-то больно бьет в шею. Больно. В шее что-то противно хрустит.

— А ну-ка прекратили! — раздается голос над ним: — нельзя камнями кидать в голову! Кому сказано! Пошли прочь! — топот и крики удаляются. Он наконец может проморгаться, руки все еще не дотягиваются до головы, потереть места ушибов, потереть глаза… но по крайней мере теперь он может видеть. Он видит площадь, вымощенную камнем прямо перед ним, улицу, уходящую вдаль, дома стоящие вокруг. Все какое-то чужое, словно из фильма про кунг-фу и тайны шаолиньского монастыря, края крыш загнуты вверх, красная черепица, кое-где реют воздушные змеи. От неожиданности он на секунду забыл о боли и уставился на стоящего рядом стражника. То, что это именно стражник — он понял сразу. Уж больно характерная на нем одежда, что-то вроде доспеха с кожаными наплечниками и накидкой с иероглифом на ней. Иероглифы были понятны, «Городская Стража», гласили они. Откуда он знает иероглифы?

Впрочем, все сразу вылетело из головы, как только вернулась боль в голове и теле. Он со стоном потянулся потереть больное место и снова понял, что не может. Опустил взгляд вниз. Некоторое время соображал, что это за сооружение обхватывает его шею и почему его рука все время натыкается на надоевшее препятствие. Толстая деревянная доска с дыркой под шею, откуда и торчала его голова. Из-за этой доски он не видел остального тела, только по ощущениям мог предполагать, что где-то там, под доской — есть уставшие от тяжелого груза плечи, ноющая спина и затекшие колени.

— Это же колодка! — мелькает в голове мысль и он тут же удивляется своему открытию. Колодка или как ее звали на востоке — канга. Иногда в ней есть отверстия и для рук, а иногда — только для шеи. Что за странный сон? Сон? Конечно же сон, у него фотографическая и абсолютная память, он совершенно точно помнит свое имя, фамилию, отчество и год рождения. Помнит книги, прочитанные десятки лет назад, помнит всю свою жизнь. Помнит и то, как ему был вынесен диагноз о смертельной болезни в терминальной стадии. И ничто из прежних воспоминаний не вело его к пыльной каменной мостовой на площади неизвестного восточного города с кангой на шее. Да еще и под стражей. Значит это осознанный сон. Он попытался представить как колодка-канга разлетается на части, а он сам — воспаряет к небесам. Не получилось. Какой неприятно реалистичный сон. Надо бы проснуться. Очень неудобно в этой колодке, спина затекла, плечи болят, руки не поднять. А еще очень хочется пить.

— О, тебя не убили еще? — раздается хриплый голос сбоку. Он скашивает туда глаза. Рядом с ним в такой же колодке-канге сидит еще один страдалец, его сальные, лохматые волосы торчат во все стороны. Лицо у страдальца опухшее, под глазом — синяк. На колодке приклеена желтая полоса с иероглифами, которые складываются в слова «воровство нефритовой подвески у госпожи Вон Ми».

— Ничего, теперь есть время, пока Чань Ди до конца улицы не дойдет. — доверительно сообщает тот: — а детям рано или поздно надоест. Раза два-три еще прибегут, не больше.

— Что? — Виктор не понимает, потом бросает взгляд вслед уходящему стражнику. Ага, ясно. Стражник тут не просто так, он обходит улицы, пока он тут — не допускает самосуда.

— Это дети камнями кидали? — не верит своим ушам он.

— Кто же еще. Кому больше дела нет, как в бродяг камнями кидать? — спрашивает лохматый в колодке: — этот толстый ублюдок Джу Вон Ми и его подсвинки. Родители у него ну чисто святые, такие порядочные люди и в кого он такой растет? — лохматый даже пытается покачать головой, но качается всем телом, словно позабыв что в колодке.

— Слышь, ты… А тебя за что в колодки? — спрашивает лохматый, перестав раскачиваться: — что сделал?

— Я? — Виктор застыл. Задумался. Ничего он не делал. Стоял в больничной палате, планировал свою будущую смерть и вдруг — вот тут очутился. Никакого момента перехода, никаких Чистилищ, никаких посмертий, ни рая, ни ада, ничего. Хотя верить в то, что он все еще спит — было затруднительно. Уж очень убедительно болела голова, ныла спина и… довольно трудно было найти часть тела, которая бы не болела прямо сейчас. Все тело представляло собой комок болезненных ощущений.

— Дрянь! Тухлое яйцо черепахи! Получай! — откуда-то из-за угла выбежала стайка мальчишек в ярких одеждах, они с ходу начали кидать камнями. Сперва Виктор застыл, не понимая, что такого он сделал и почему надо опасаться простых детей, но когда камень ударил в колодку и, отскочив — едва не выбил ему глаз, он тут же повернул колодку под углом, стараясь уменьшить область попадания. Еще несколько камней. Он попытался раскачиваться из стороны в сторону, но, во-первых, колодка была довольно тяжелая и двигалась очень медленно, а во-вторых — была пристегнута цепью. Так что получилось не очень. Еще камни, один больно ударил в темя и свет на секунду померк. Виктор на секунду испугался, а потом вдруг понял, что чем хуже — тем лучше. Чем быстрее его тут забьют камнями — тем быстрее он очнется у себя в больничной палате. Ему еще завещание писать. Он перестал уклонятся и стал наоборот — подставлять голову под удар. Однако никто больше даже в колодку не попал. Камни пролетели мимо.

Снова появился стражник и мальчишки — кинулись врассыпную. Стражник бросил на них двоих равнодушный взгляд и пошел дальше. Пока тот был рядом — лохматый молчал. Как только тот удалился — снова заговорил,