"Фантастика 2024-7". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Васильева Юлия - Страница 16

Нехитрую басню звери также встретили на ура. Лес редко видел концерты, всё было в диковинку. Ман-Кей, которому было посвящено стихотворение, не особо им проникся. Ему почудилось, будто над ним издеваются. Гуру Кен заметил недовольство друга.

– Не хмурься, Эм Си, – прокричал он на ухо шимпанзе. – Она не хотела тебя обидеть. Это у них такой юмор, наверное. Мне-то вовсе по башке досталось.

– А мне не ясно, что в африканской басне делает американский койот, – заявил Вонючка Сэм.

– Он есть кокосы воровать, – ответил на претензии скунса Петер.

Поднялся медведь-губернатор. Гомон стих.

– Потехе час, а делу время. Скоро совсем стемнеет. Пойдёмте-ка спать. Завтра могут вернуться браконьеры. Мы должны отдохнуть и приготовиться. А вечерком продолжим. Всем спокойной ночи!

Животные стали нехотя расходиться. Птицы вспархивали с поваленного ствола, растворяясь в сумерках. Змеи и ящерицы расползались. Ускакали зайчишки, белки. Затих вдали топот кабаньих ножек…

Некоторые зрители благодарили «послов», точнее, Петера за то, что не погнушался блеснуть талантом, сочувствовали кенгуру-боксёру, дивились вблизи на Эм Си и Вонючку Сэма. Жали лапы, знакомились, звали в гости. Циркачи буквально замлели от такого искреннего радушия тамбовчан.

Последним овраг покинул канюк. Он так и не приблизился к артистам, просидел над берлогой, неотрывно глядя грустными немигающими глазами на Петера. Потом молча взлетел и был таков.

– Великолепен вечер этот есть, – вздохнул петух.

Друзья закивали. Правоту Петера признал даже сварливый Сэм.

Заурчал живот Ман-Кея.

– Сейчас бы бананчика… – жалобно сказал шимпанзе.

– Да, с пальмами тут несколько не богато, – проговорил Гуру. – Поищем пищу с утра, Эм Си.

Квартет беглецов улёгся в берлогу и заснул. А вокруг кипела ночная жизнь: ухал филин, шуршали в траве маленькие добытчики, переговаривались птицы. Лунный свет, путающийся в ветках сосен, падал на дно оврага, освещая недавнюю «концертную сцену». Кенгуру несколько раз начинал храпеть, но всхлипывал, затихал, морщась от ноющей головной боли. Оплеуха Михайлы – штука запоминающаяся.

Плохие люди часто имеют вредные привычки. Например, пьют. Некоторые думают, что таким образом плохие люди проявляют подспудное стремление стать хорошими. Ведь выпившему человеку частенько говорят: «Надо же, полдень не наступил, а ты уже вон какой хороший!»

Плохие, хорошие… На словах, казалось бы, всё просто. Но браконьеры Витя и Федя не были насквозь плохими мужиками. Скорее они были слабыми. Потому к сорока годам так и остались Витей и Федей, а не Виктором Петровичем и Фёдором Ивановичем. Потому и пошли нелегально промышлять зверя, ведь удачный выстрел по прибыли равнялся нескольким неделям ударного труда на заводе. Потому и пили горькую, ведь она отключает здравый смысл, а здравый смысл шепчет: «Работай над собой, не топчись на месте!»

И вот – прошло полжизни, с закрывшегося молокозавода выгнали, металлолом весь сдан, бутылки тоже. Рыба не ловилась – кончилась рыба. Как жить? Витя и Федя сняли со старых, купленных ещё отцами ковров ружья и ушли в лес – вносить посильный вклад в дописывание Красной книги.

На счету мужиков было несколько удачных охот, и Федя вполне довольствовался заработками, но Виктору хотелось большего. Когда перед добытчиками замаячила перспектива изловить сенсационного зверя, долговязый браконьер почуял немаленькие деньги и громкую славу. А славы хотелось. «Живёшь тут, как калоша на антресолях, – порой говаривал Витя, – мимо жизни живёшь. Ровесники в Москве давно, по телевизорам всяким светятся, евроремонты сделали. А я?..»

В общем, снежный человек казался длинному охотнику пропуском в мир известности и достатка. Сфотографироваться, с журналюгами поболтать – поудивлять ещё не выдуманными подробностями облавы, сняться для телевидения и продать йети подороже какому-нибудь научно-исследовательскому институту. Глядишь, хватит денег перебраться из райцентра в город.

Утро встретило Витю свежестью. Как ни странно, он сам чувствовал себя свежо – цель заставила отказаться от традиционных вечерних возлияний, и теперь голова была непривычно легка и светла. Охотник бодро встал, поставил чайник, умылся, оделся. Скрип половиц не раздражал, даже появилось желание заняться ремонтом. Появилось и пропало.

Наскоро перекусив и выпив обжигающего кипятка с тремя крупицами заварки, он вышел из дома.

Деревня просыпалась. Вдали белели остатки тумана, на давно запущенных грядках блестела обильная роса. Соседка гнала корову на поле, по дороге тарахтел трактор с пустым прицепом, из дома напротив доносился плач малыша. Витя втянул носом сыроватый воздух. Чихнул.

Притворив калитку, зашагал к Федьке. Товарищ по «бизнесу» жил в квартале от Вити.

Дом подельника был настолько ветхим, что долговязый прозвал его хижиной дяди Феди. Забор покосился, калитку давно сорвали с петель, кажется, во время драки. По-хозяйски зайдя на двор, Витя поднялся на трухлявое крыльцо, толкнул дверь. Так и есть, не заперто.

Федя спал, лёжа на кровати этаким оплывшим колобком, и храпел. Брюхо вздувалось и опадало – масштабное зрелище, хоть зови киношников снимать фильм-катастрофу.

В перерывах раскатов Фединого храпа было слышно, как отчаянно жужжит, стучась головой о стекло, большая зелёная муха. В Витином уме промелькнуло что-то философское о смысле жизни, но эта мысль тут же была погребена под гениальным обобщением: «У, дура!»

– Федька, храпоидол, просыпайся! – громко изрёк долговязый.

– Хрю, – ответил коротышка и зачмокал пухлыми губами.

– Подъём, барсучище! – рявкнул Витя.

– Что? – Федя моментально сел, распахивая глаза. – А, это ты…

Он откинулся на спину и закачался на старых пружинах, как «Титаник» на волнах.

– Похмелиться есть?

– Нету. Завязывай, я же тебе вчера говорил. Поймаем снежного человека – тогда хоть упейся. А сейчас нам вместе надо. Надо нам все силы… Понял?

– Угу. – Федя, кряхтя, встал с постели. – Я сейчас.

Прошлёпав в кухню, хозяин загремел посудой, уронил ворох каких-то пакетов, в общем, повёл себя, как слон в посудной лавке. Разлил рассол по стаканам, вернулся в комнату:

– Буишь?

– Федя, я трезв, – терпеливо сказал Витя. – Чего и тебе желаю.

– Тогда я оба.

Коротышка потихоньку ожил. Оделся, накинул покрывало на кровать. Подельники уселись друг против друга – гость на стул, а хозяин на давным-давно сдохший чёрно-белый телевизор.

– Значит, хочешь поймать этих, снежных… – прохрипел Федя. – А были ли йети-то? Может, кто пошутил так и заодно капканы дюзнул?

– Брось городить, ты сам его видел. Меня до сих пор его глазищи лиловые преследуют. И ещё, а ведь снежные люди наверняка на что угодно способны, раз свидетелей до сих пор мало было!

– Э, полегче, – струхнул коротышка. – А то у меня от твоих слов мурашки по спине забегали.

– Это вот эти рыжие и усатые, что ли? – спросил Витя, заглядывая за спину подельника.

Федя вскочил, потешно обмахиваясь руками. Он страшно, до судорог омерзения не любил тараканов.

– Шучу я, – смилостивился долговязый. – Я вот чего подумал. Сеть нам нужна, иначе не совладаем.

– Ты его найди, а потом совладай.

– Не умничай. Твой бредень цел?

– Загнал я его, кажется…

– Так кажется или загнал?

– Надо пойти порыться.

Помолчали.

Витя не выдержал:

– Ну, так пойди и поройся, чёрт тебя дери!

– И то верно, – ухмыльнулся Федя. Ему нравилось иногда включить дурачка, чтобы позлить подельника.

Бредень нашёлся в чулане под завалом досок, сачков, оснастки для зимнего лова. Поднялось огромное облако пыли. Чихающий хозяин выволок сеть на двор, бросил её в заросли сорной травы.

– Отлично. Вроде не сгнила, – оценил Витя. – Берём палатку, харчи и боезапас. Мохнатого надо заловить во что бы то ни стало. Пока не поймаем – не уйдём. Собирайся и топай ко мне, а я пока приготовлю ружьецо.