Радужная пони для Сома (СИ) - Зайцева Мария - Страница 24

Отстраненно осознаю, что вообще не в себе. Словно со стороны смотрю на дикоглазого придурка, с рожей маньяка топающего по универскому коридору.

От меня отлетают люди, те, кому не повезло попасться навстречу.

Но я не вижу их. Никого не вижу, кроме нее: мелкой гремучей радужной змейки, умеющей так больно, до нутра самого, кусать.

Догоняю ее уже на пороге, разворачиваю к себе резко, за локоть, вижу огромные, полные слез, слепые глаза…

И умираю прямо тут, на пороге гребанного универа.

Прозрачные капли на ее ресницах завораживают, мгновенно перестраивают дикую злобу, что так рвалась из груди, в нечто. Нечто вообще противоположное.

Я перестаю дышать, перестаю думать, потому что главная задача сейчас: смотреть на эти капли, дробящиеся на миллиарды оттенков. Радужных, как ее волосы…

Не знаю, сколько проходит времени, мы застываем в прозрачном янтаре, не сводя глаз друг с друга… И я бы, наверно, так и остался стоять, загипнотизированный, но Радужка чуть заметно дрожит ресницами, капли падают с них на щеки, и я срываюсь.

Наклоняюсь, тяну ее на себя, жестко впечатывая в грудь, и слизываю эти капли, захлебываясь вкусом, сходя с ума от тихих, нежных таких, беспомощных стонов, всхлипов прямо в губы мне:

— Дурак какой… Боже… Дурак… Гад… Как ты?.. Как?..

Я не знаю, как Радужка. Я дурак, да, я мудак. Но я не могу перестать. И я не могу тебя отпустить.

Мне так нужно, Радужка, так нужно сейчас…

Я не говорю этого, потому что в горле все пересыхает, там пустыня Сахара, блять, и срочно нужен источник жизни.

И я приникаю к этому источнику, жадно, потому что умираю. А умирающему можно чуть-чуть побольше живой воды, да?

Ее губы — живая вода для меня, я пью, пью, не могу напиться, все мало, мало, мало!

Словно в бреду, ощущаю, как обхватываю ее, поднимаю над полом, потому что так легче целовать, доставая везде, придерживаю ладонью за затылок, чтоб не смела лишать источника жизни!

И благословением свыше — ее пальчики на шее.

Простила, да? Простила, Радужка?

Пожалуйста… Да, я дурак. Но я тебя люблю. Это так просто, так правильно, когда понимаешь.

А я понимаю.

Вокруг нас пустота, вязкая и топкая. Никого и ничего. Ни универа, ни однокурсников, ни преподов… Только мы с ней.

Обхыватываю второй рукой поперек талии, это так легко, она такая маленькая… И такая сладкая. И вся полностью, со слезами, с мокрыми губами, с невысказанными обидами — самая нужная мне. Настоящая. Все, что до нее — пустое, такое неправильное, такое плоское, фальшивое…

Так все становится просто, когда понимаешь, находишь то, что реально твое…

Я целую, упиваясь, забыв про весь гребанный мир…

Вот только мир напоминает о себе.

И мы не в жестком янтаре с Радужкой.

А жаль…

Риска отлетает от меня неожиданно и резко. Ощущение перехода дикое, словно всполох огня в руках держал, а в следующее мгновение — хлоп! — и нет его! И только глаза все еще болят от ослепляющего счастья, а руки фантомно горят, будто чувствуя еще ее нежный трепет…

Я не успеваю опомниться, как получаю нехилый такой удар справа!

Не успевшая обработать смену декораций башка взрывается болью, а мир внезапно падает.

Больно.

На автомате группируюсь, чтоб правильно упасть, перекатываюсь, вскакиваю, машинально встаю в стойку.

Мозг в этом не участвует, только вбитые наглухо рефлексы.

— Гошка, какого хера? — возмущенный голос Радужки сбоку.

Возмущается, это хорошо. Значит, не сильно досталось. Может, это только у меня внезапная потеря ее ощущается болью?

— Пошла на занятия, засранка! — рычит знакомый голос длинного, и я моргаю, приходя в себя и теперь верно оценивая ситуацию. И чувствуя дикий прилив уже исчезнувшей было злобы.

Ну конечно, кто, кроме этого урода, мог такое сделать? Мог мне помешать? Больше нет смертничков! Только один! Ну ничего, его сейчас, блять, уравняю с остальными!

Скалюсь злобно, радостно находя причину своих несчастий.

Верней, причина-то рядом перетаптывается, бессильно пытясь тормознуть своего бешеного братишку, но Радужку не уебешь. Я сам кого угодно уебу, если ее тронуть посмеют.

А вот длинный… Ох, сука, как же ты вовремя!

Урод замечает и мой оскал, и мой, явно неадекватный, взгляд, отвечает радостной ухмылкой и, оттолкнув от себя сестру, упорно не желающую его пропускать, кидается на меня.

Я не убегаю. Хер ли бегать?

Надоело сдерживаться!

Заебался!

В этот момент нет у меня в мозгах нихера, нет нужной расчетливости, за которую когда-то хвалил тренер, нет понимания, что будет дальше. Потому что похер мне, что будет дальше. Сейчас я хочу крови!

Все, что не до конца вылилось в подчиняющем, злобном поцелуе с Радужкой, сейчас радостно выливается в драке.

А деремся мы с длинным остервенело, забыв, ко всем херам, про правила, тупо молотим друг друга, не сдерживаясь.

И в этот раз я явно круче!

Он слишком длинный, слишком рукастый, это хорошо, когда хватает скорости. Ему не хватает скорости на меня.

Несколько раз я вполне серьезно достаю его по почкам и даже умудряюсь на финале швырнуть на пол с диким грохотом.

Толпа вокруг нас, с телефонами, само собой, замирает, наступает дикая тишина.

Откуда-то сбоку слышу свист Лекса:

— Красавчик, Сом!

И тут же, как по команде, начинают пищать девчонки.

Длинный, которому я, судя по всему, немного перебил дыхалку, ворочается на полу, поднимаясь. Смотрит на меня, обещая скорое возмездие. Убивать явно хочет.

А я скалюсь поощрительно.

Давай, малыш, продолжим!

Я на адреналине диком, на эмоциях, прет гормонами, и кажется, что я весь мир сейчас нагну.

Ю-ху!

Да!!!

Длинный встряхивает головой, как бык, которому уебали по лбу, фыркает. Радужка выбирает именно этот момент, чтоб кинуться к нему:

— Все, блять! Все!

С размаху лупит его по груди один раз, второй, на третьем он перехватываает ее ладошку, сжимает, наверно, чересчур сильно, потому что она вскрикивает, и меня тут же подбрасывает яростью:

— А ну отпустил ее, сучара!

Рвусь к нему, но сзади меня перехватывают Лекс и Вилок.

— Тормози, Сомяра, потом, все потом… А то уже охрану позвали, — говорит мне на ухо Лекс, и я в самом деле торможу.

Да и длинный тут же отпускает руку сестры и покорно позволяет себя лупить по плечам и башке. По башке она бьет, смешно подпрыгивая, потому что иначе не достает нихера.

Радужка бьет его и злобно материт, мстительно обещая все рассказать папаше, и тогда кое-кого ждет неминуемая военка.

— О себе переживай, засранка, — не остается в долгу длинный, — я тоже молчать не буду в этот раз!

— Ой, да вперед! — напоследок презрительно пихает его в грудь Радужка, разворачивается на каблуках и топает ко мне под грозный рев брата: “Куда, блять?”

Я шевелю плечами, заставляя Лекса и Вилка отпустить, выпрямляюсь, смотрю на подходящую Радужку с выжиданием и усмешкой. Последняя отдает дикой фальшью, но блять… Не могу по-другому. В конце концов, за ней ход, я все сделал, чтоб доказать свои чувства. Не на колени же перед ней падать…

В толпе, окружющей нас, гробовое молчание, и только камеры телефонов горят. Ох, блять, звездой ютуба буду…

Но это все фоном.

На первом месте — лицо моей Радужки, красивое и злое.

Ну давай, делай выбор, малышка…

И она делает.

Мне прилетает по роже маленькой, но твердой ладошкой. Один раз, второй, третий.

Не повторяю ошибок длинного, перехватываю нежно, тяну на себя и тут же целую центр ладони. Смотрю при этом только в яростные глаза, в момент поцелуя ставшие огромными и неверящими.

Ну да, прямо у всех на глазах. Ты меня бьешь, а я тебя целую. Да, Радужка. На все похер. Кроме тебя.

На задворках восприятия матерный рев длинного: “Какого хуя? А ну пустил!”

И какая-то возня.