Вавилон - Фигули Маргита - Страница 13

• Предыдущая
• 13/181
• Следующая

Она испытывала беспредельную любовь к этой земле, удвоенную любовью к Набусардару. В эту минуту родина и Набусардар слились в душе Нанаи в единый огненный смерч, увлекший ее за собой.

Старый Гамадан заметил волнение дочери и, стараясь не отвлекать ее, тихонько подошел к сундучку за золотой цепью. Он любил Вавилонию и всей душой был за дальновидные меры Набусардара, но стоило ему прикоснуться к этой цепи, как сердце у него снова сжалось при мысли о том, какую жертву предстоит принести его дочери.

Любовь к отчизне и к ненаглядной Нанаи не сливались у него в единое чувство. Они были отделены друг от друга, как небо отделено от земли необъятным воздушным океаном, как воды Тигра отделены от Евфрата простором, который не окинуть глазом.

Ради спасения своего народа он без колебаний принес бы любую жертву. Но из уважения к памяти покойной Дагар не мог допустить, чтобы рухнула вера в красоту и силу жизни здесь, на земле, последнего потомка их рода. Не мог он пренебречь и просьбой брата Синиба, которого живо представил себе в эту минуту, — ему, поставленному на колени, подобно убийце, служители великого Мардука вливали в горло расплавленный свинец у Ворот Смерти на глазах всего Вавилона. После стольких побед такой страшный конец. Синиб хотел только одного; чтобы жители Деревни Золотых Колосьев не забыли этой несправедливости и надругательства. Но еще гораздо раньше он, непримиримый противник Эсагилы, в семейном кругу неоднократно просил, даже заклинал, именем правды и высшей справедливости, всех членов своего рода, чтобы они не допустили участия Нанаи в обряде утраты девственности во время празднеств, посвященных богине Иштар. Гамадан не забыл его просьбы.

Все девушки Вавилонии должны были принести свою невинность на алтарь божественной Иштар. На пороге храма за горстку золота их мог выбрать любой незнакомец. Каждая отдавала золото на алтарь богини в дар за счастье познания. Эсагила придумала этот обряд очищения, чтобы иметь еще один источник пополнения своих сокровищниц. В великий день толпы девушек совершали паломничество к храму Иштар. Бедные шли пешком, богатые ехали в крытых возках. С цветами и венками в волосах они потом ожидали в саду около храма тех, кто выберет их, внеся золотой залог.

Так богатела Эсагила, так бесчестили будущих матерей Вавилонии.

Дядя Синиб знал подоплеку этого обряда и решительно выступил против Эсагилы, предостерегая, чтобы с Нанаи не случилось подобного.

— Да будет законный муж ее первым мужчиной, — всегда говорил он. — Только он имеет право на ее чистоту. Если божественная Иштар действительно требует таких жертв, то ее золотую статую следует свалить в Евфрат.

Многие соглашались с ним, но в день его казни они принужденно улыбались, когда расплавленный свинец шипел в его внутренностях. Приходилось изображать радость, чтобы не лишиться расположения всесильных служителей великого Мардука.

Один лишь Гамадан плакал, стиснув зубы. Родственникам это дозволялось, хотя в конце концов и он вынужден был с трудом выдавить из себя подобие улыбки, чтобы не попасть в немилость к жрецам, каждое деяние которых надлежало прославлять как единственное угодное богам.

С этой кривой усмешкой он и вернулся домой. Кривую усмешку затем стерло время, но теперь она вдруг появилась вновь, когда Гамадан доставал из шкатулки золотую цепь. Неужели он, очевидец мучений Синиба. слышавший последнюю его просьбу, предложит эту цепь собственной дочери? Сам оплатит ее бесчестие?

Когда он подошел к Нанаи с золотым ожерельем, чтобы надеть его ей на шею, ему снова почудились слова брата: «Да будет законный муж ее первым мужчиной. Только он имеет право на ее чистоту».

Слова Синиба звучали у него в ушах, и ему было тяжко нарушить завет брата. Но чей-то предостерегающий голос словно нашептывал, что если персы вторгнутся в Вавилонию и надругаются над Нанаи, будет еще ужаснее. Этого не миновать, если неприятель захватит страну. Он сам помнит, как халдейские воины в домах, на улицах, в храмах расправлялись с женщинами покоренных народов. Ему вспоминаются полные, ужаса глаза изнасилованных девушек одного финикийского города. Они пытались укрыться за статуей богини Астарты, но до них добрались и там. И одна за другой умирали они у алтаря в ненасытных объятиях воинов вавилонского царя. Может статься, что женщинам гордой и сильной Вавилонии тоже предстоит испытать подобное унижение. Сбудутся слова пророков: «Придет час, когда с вами сделают то, что делали вы с другими».

Все это мучительно взвешивал Гамадан. И, наконец, поднял руки и надел на шею Нанаи ожерелье, которое бросил к его ногам непобедимый Набусардар.

— Что это значит, отец? — спросила пораженная Нанаи. — Неужто наш дом оскудел настолько, что ты продал меня в рабство?

— Перед ликом творца нашего Энлиля клянусь, что я охотней принес бы в жертву свою голову, чем допустил, чтобы нас постигло такое несчастье.

— Или ты продал купцам-иудеям моих белых овечек?

— Ни то, ни другое, Нанаи, — тихо вымолвил старец. — Это вознаграждение от его величества царя…

— В пору опасности о нас вспомнили в Вавилоне и послали это золото в дар верному Гамадану, брату славного Синиба?

— Они не вспоминают о подвигах, уже совершенных. они посылают дары за подвиг, который предстоит совершить.

У него дрогнуло лицо.

— Ты уже стар, отец, и я не знаю, какую пользу ты мог бы принести Вавилону.

— Речь идет не обо мне, Нанаи. — И лицо его снова дрогнуло.

— А о ком? — еще более удивилась она.

— О тебе.

Она с изумлением смотрела на отца.

— Речь идет о тебе, Нанаи, — продолжал Гамадан. — Персидские купцы, с которыми в Оливковой роще делился хлебом Сурма, по всей вероятности, вражеские лазутчики. Через две недели состоится заседание государственного совета в Вавилоне. Если его величество царь будет иметь доказательства, что лазутчики проникли в страну и мутят народ, он велит Набусардару, своему непобедимому полководцу, подготовить войско, разослать отряды по всей державе и укрепить подступы к Вавилону.

— Я только не понимаю, при чем здесь я, — прошептала она.

— Ты прекрасна, Нанаи. Великая богиня сотворила тебя такой для того, чтобы твоя внешность ослепила самого страшного врага нашего народа. Пусть твоя красота станет хлебом, и как Сурма делился своим хлебом с персидскими лазутчиками, так и ты поделись с ними своим. Эту жертву ты принесешь своей несчастной отчизне.

Нанаи поняла.

После этих слов Гамадан и его дочь замерли, словно окаменев.

Вокруг воцарилась тишина, тишина перед бурей в мертвой пустыне.

Высоко в небе летала птица. Очевидно, она искала приюта на ночь. Птица кружилась у них над головой, а это всегда считалось дурным предзнаменованием. Для Гамадана это был второй дурной знак, потому что не меньшим несчастьем считалось и рождение девочки с красными волосами. Пятнадцать лет назад кровавый Сакус отворил двери своего небесного чертога, и на свет появилась прекрасная Нанаи. Она родилась на вечерней зорьке, и меркнущий свет заката красноватым налетом окрасил ее темные волосы. Хотя ее и уподобляли божественной Иштар, каждый верил, что с ее появлением на свет злой демон поселился в доме Гамадана.

Правда, в этот момент ни старик, ни его дочь не думали о приметах. Их мысли были обращены к Вечному Городу, который повелел им подчиниться жестокому приказу. Ради отчизны, царя, народа нужно было принести жертву. И нельзя забывать: за неповиновение отрубят голову. Гамадан и Нанаи молча согласились выполнить царский приказ.

Нанаи казалось, что золотая цепь душит ее, она сняла ожерелье и отдала отцу, чтобы он спрятал его обратно в шкатулку.

Гамадан отошел, и тут Нанаи поразила ужасная мысль, что ей не удастся сохранить себя для властелина своей жизни, что ее беспредельную преданность и чистоту с варварской жестокостью будет попирать какой-нибудь перс, поглощая ее красоту так же, как поглощали они хлеб, предложенный Сурмой.

Печаль застлала ей глаза, а щемящая боль заставила поднять лицо к небесам.

• Предыдущая
• 13/181
• Следующая