Вавилон - Фигули Маргита - Страница 7
- Предыдущая
- 7/181
- Следующая
Эсагила ослеплена жадностью. Символом ее веры стало накопление сокровищ в подвалах и башнях Храмового Города. Ради обогащения она не брезгует ничем и, как никто, грешит, прикрываясь именем богов. Вместо любви и блага она плодит пороки. Призванная сеять жизнь, она повсюду сеет смерть. Халдейский люд задыхается под бременем поборов. По ее прихоти лучшие сыны Вавилонии гибнут на рытье каналов. По ее приказу чужеземцы бесчестят будущих матерей Вавилонии. А она называет это волей великих и мудрых богов. Едва кто-нибудь станет на пути Эсагилы, жрецы заявляют, что великий Мардук, верховный бог Вавилона, жаждет испить его крови. Жрец пронзает обреченному глотку на жертвенном алтаре, и тот уже убран с дороги. Имущество покойного отходит храму. Народу объявят, что создателя мира умилостивила эта жертва. Но может ли бог, творец всего живого, требовать смерти безвинных? Это делается для того, чтобы обирать народ и умножать мощь Эсагилы. Жрецы поэтому и не соглашаются на рассылку по стране сторожевых отрядов, им неохота раскошеливаться на их содержание. А народу они твердят, что Вавилония — владение богов, и потому нет причин для опасений, боги, мол, не допустят, чтобы их собственностью завладел чужой. Изнеженная вавилонская знать считает этот довод Храмового Города неопровержимым. Она верит жрецам и валом валит в святилище Мардука — Эсагилу, заваливая его алтари бесценными жертвоприношениями и дарами. Жрецы потом тайно уносят их в каменные подвалы храмов.
Царь сумасбродничает, среди сановников разлад, и верховный военачальник армии бессилен вбить в головы вельможам мысль об опасности, которой надо противопоставить военную мощь, а не жертвоприношения богам.
Решение совета во многом зависит от того, сумеет ли Гамадан или кто другой поймать персидских шпионов. Если да, то, возможно, удастся убедить хотя бы сановников и привлечь на свою сторону большинство против Эсагилы. Другого исхода нет — иначе могущественнейшей державе мира конец.
Гамадану он обещал большую награду. Царь, конечно, не откажет ему в этом, он соглашается со всем, что делает Набусардар. Ведь Набусардар не только верховный военачальник его армии, но и советчик царя; правда, эту роль должны бы исполнять жрецы, однако царь доверяет Набусардару больше, чем кому бы то ни было. Валтасар ни во что не ставит жрецов, хотя сам является смиренным служителем богов. Он сын богов, их наместник на земле и, мол, не нуждается в посредничестве жрецов. Он верит, что сами боги наделили мудростью его державную голову и что мудрость, которой отмечен он, боги не посылают простым смертным.
То, что царь Валтасар лишил жрецов своей милости и не стал их орудием, как его отец, царь Набонид, облегчает задачу Набусардара. Однако поединок царя с Эсагилой еще не выигран, и сила жречества по-прежнему несокрушима.
Эсагила не желала понимать, что интересы государства важнее бездушных идолов. Что борьба за золото между жрецами святилища Мардука, семиэтажной башни Этеменанки, и царским городом должна отступить на задний план, когда державе грозит опасность извне. Всем, кто населяет земли меж Тигром и Евфратом, надо теперь сплотиться и покончить с недоразумениями, которые сеют в стране междоусобицы. И только наиболее влиятельная часть жителей Вавилонии, могущественные и жестокие жрецы не желают этого понять.
Нет сомнения в том, что Кир, завоевав Мидию и Лидию, нападет и на Халдейское царство со столицей Вавилоном, потому что его разумом завладел чудовищный план — объединить под своей властью все народы Азии.
— Под своей властью, — засмеялся Набусардар, — Кир — владыка мира!
В раскатах смеха клокочет гнев и злость. Этот резкий, иступленный хохот подобен яростному галопу его коней и мыслей.
Жрецы уверяют народ, что Халдейское царство несокрушимо и что у Кира недостанет дерзости пойти войной на его богов! Уже теперь видно, как Кир страшится Вавилона и его богов! Лидия в свое время заключила с Вавилоном договор о взаимной помощи, а Кир захватил Лидию, и договор с Вавилоном не остановил его.
Жрецы твердят народу, что Халдейское царство, связанное соглашением с Египтом, в случае опасности может рассчитывать на помощь фараона. Однако и Иерусалим имел соглашение с Египтом, Фараон же направил свою армию только тогда, когда от Иерусалима не осталось камня на камне. Да и кто поверит Египту и его лукавым правителям?
Жрецам не мешало бы знать, что Вавилония лишь тогда будет несокрушимой, когда сможет опереться на военную силу.
Размышляя таким образом под ровный бег скакунов, Набусардар поймал себя на мысли, что его ненависть к Эсагиле и ее жрецам ничуть не меньше ненависти к Киру.
Думы и солнце томили его.
Пыль забивала глаза и рот, и когда он в ярости стискивал зубы, на них скрипел песок. От слепящих солнечных лучей туманилось зрение. После долгого стояния затекли ноги. Спина и грудь изнывали под кожаным нагрудником, предохранявшим от смертоносного удара мечом. Голова разламывалась под металлическим шлемом.
Закаленный воин, он не роптал, но в душе ему не терпелось поскорее добраться до места, где вдоль берегов Евфрата простирались рощи и где он мог в тени густых деревьев дать желанный отдых себе и лошадям.
На всем пространстве, покуда хватает глаз, волной колышется золото хлебов, суля обильный урожай и полные закрома зерна, ценностью своей не уступающего красивейшим дорогим камням в кладовых Этеменанки. Тихий шорох колосьев напоминал нежный говор воды, которая лилась из львиных пастей в бассейны на площадях Вавилона. Лет птиц над необозримыми полями вызывал ощущение непрерывного бега жизни самого могущественного в мире народа.
За безбрежными полями волнующихся хлебов раскинулись поля кунжута и чечевицы. Рядами тянулись полосы льна, бахчи с дынями и арбузами. На темени холмов росли отборные сорта винограда. Плантации белых и красных роз наполняли окрестности нежным благоуханием.
У границ Аравийской пустыни, где кончалась благодатная сеть оросительных каналов, луга и пастбища перемежались рощами и стройными рядами миндальных деревьев. В дни Таммуза, бога плодородной весны, весь этот край утопает в цветах, подобно райским кущам, воздух настоян на ароматах роз и будит изначальное беспокойство в крови людей.
К этим рощам спешил усталый Набусардар, который с восхода солнца объезжал деревни вдоль русла Евфрата, отражающего в своих водах гигантские пальмы, унизанные гроздьями тяжелых, блестящих фиников.
Лошади, приметивши их зелень, перешли на стремительный галоп и остановились, только попав в тень деревьев.
Набусардар не тотчас спрыгнул с колесницы. Предварительно он со своего возвышения окинул внимательным взглядом окрестности. Не снял он и шлема с головы. И кожаного нагрудника не расстегнул из предосторожности — вдруг кто-то подстерегает его здесь с недобрыми умыслами.
Только убедившись, что в лесу все мирно, он облегченно перевел дух и намотал вожжи на металлический щиток передка колесницы, на котором была запечатлена битва великого Навуходоносора под стенами Тира.
Приподняв шлем, он вытер пот и снова водрузил шлем на голову. Это был обычный солдатский шлем, вместо пышного султана украшенный лишь металлическим гребнем.
Отстегнув наколенники, Набусардар положил их на дно колесницы. Кожа под ними сопрела докрасна. Как было бы приятно смазать ее, чтобы унять боль! Он представил себе нежные ладони девушки, в вавилонском дворце натиравшей его после ванны благовонными маслами, но тотчас прогнал это видение, чтобы оно не мешало мыслям о его нелегких обязанностях.
Он сбросил с себя доходящий до бедер нагрудник, сплетенный из ремней. Затем отлепил от тела мокрую сорочку.
Освободился и от металлического пояса, за которым торчал короткий кинжал. Оставался еще перекинутый через плечо, покрытый пластинками из бронзы ремень, поддерживающий меч. И хотя меч был тяжелый, он не снял его и даже положил руку на эфес, чтобы не быть застигнутым врасплох.
Так стоял он в колеснице и, пока лошади жадно щипали траву, оглядывал окрестности и невольно думал о Вавилоне.
- Предыдущая
- 7/181
- Следующая
