Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Кружков Григорий Михайлович - Страница 32

Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены!»

Эти главы книги, несомненно, произвели особое впечатление на Уистана Одена, написавшего свои стихи об Адриановом Вале — по-своему, но явно с подачи Киплинга.

Остатки Адрианова Вала еще сохранились кое-где редким пунктиром вдоль исчезнувшей римской линии укреплений. Конечно, я мог добраться туда и посмотреть своими глазами на то, что осталось. Мог потыкать ногой в кирпичную кладку, как в шину своего «жигуля», и сказать:

— Нормально…

Но стоило ли? И что бы это добавило к тому, что я узнал от Киплинга и Одена?

В девятом классе я взял в библиотеке книгу из серии ЖЗЛ о Роберте Бернсе, и она мне так понравилась, что я отклеил портрет на фронтисписе, поместил его в рамку под стекло и повесил в своей комнате. И так, без портрета, вернул, поганец, в библиотеку.

Конечно, я уже знал шотландскую балладу о двух воронах («The Twa Corbies») в переводе Пушкина:

Концовку баллады — «А хозяйка ждет милого, / Не убитого, живого» — я понимал по-своему: жена ждет мужа и не знает, что он убит. Я как будто в упор не замечал сказанного в третьей строфе: «Кем убит и отчего, / Знает сокол лишь его, / Да кобылка вороная, / Да хозяйка молодая». Выходит, не только знает, что богатырь убит, но даже и кем убит. И если все-таки она ждет «милого», то явно не его, а может быть, даже его убийцу. Но такое коварство не укладывалось в моей юной голове; пример леди Макбет не приходил на ум.

В некотором роде я уподоблялся тем шотландским ханжам, которые давным-давно подправили сюжет песни: ворон и конь преданно сторожат тело богатыря, пока его не находит верная жена, чтобы честно схоронить. И добавили к сему елейный конец: «Дай Боже и нам такого сокола, такого коня и такую жену». Почти во всех сборниках вплоть до нынешнего времени печатается этот благочестивый вариант, но ясно одно: Александр Сергеевич вряд стал бы его переводить; вероятно, ему попалась первоначальная, подлинная версия — и она его вдохновила.

Древний певец Оссиан, увлекший романтиков по всей Европе своей поддельной арфой, и Вальтер Скотт принесли моду на Шотландию в Россию. Как известно, Михаил Лермонтов гордился своим происхождением от Георга Лермонта, шотландского дворянина на русской службе, и возводил свой род еще дальше — к полулегендарному певцу Томаса Рифмачу, получившему дар пророчества от эльфов. И представлял себя настоящим хайлэндером, и писал:

Неудивительно, что шотландцы, в свою очередь, гордятся русским поэтом и что двухсотлетие со дня его рождения было отмечено в Великобритании сборником, в который вошли переводы не только на английский, но и на шотландский язык. Книга была подготовлена профессором Эдинбургского университета Питером Франсом, специалистом по стихотворному переводу; он также и один из переводчиков.

С Питером Франсом меня познакомила Елена Владимировна Пастернак, которая не раз поминала его прежде в наших разговорах, а тут представился подходящий случай: Франс приехал в Москву. Помню, мы с ним не сразу нашли кафе, в котором можно спокойно поговорить о стихах без музыкальной глушилки, но, в конце концов, это удалось; а на прощание Питер подарил мне составленную им книгу переводов.

Читая ее, я сделал неожиданное открытие. Мне показалось (ручаться я не могу), что переводы Лермонтова на шотландский язык — наиболее удачные в книге, самые близкие по духу. Я задумался, откуда такое впечатление. Может быть, потому что они сохраняют некую романтическую отдаленность, тот особый аромат, который в переводах, как правило, исчезает. Ибо англичане переводят русскую классическую поэзию современным литературным языком без вкуса и запаха, — а в шотландском, что ни говори, всегда чувствуется привкус времени и места.

Через пару лет после нашей встречи с Питером Франсом Британский совет в Москве затеял русско-шотландский поэтический диалог. С Британским советом я сотрудничал давно, сначала по ирландским делам; он помогал приглашать в Москву ирландских поэтов и издавать их книги: в том числе, к нам приезжали такие первоклассные поэты, как Джон Монтегю и Шеймас Хини. Много лет под его эгидой существовала студия молодых переводчиков, которую вели мы с Мариной Бородицкой. Общими усилиями и при активной поддержке Британского совета мы выпустили антологию «В двух измерениях: современная британская поэзия». А потом издали Уильяма Блейка «Песни неведения и песни опыта» к выставке картин Блейка в Пушкинском музее — и роскошную книгу-альбом «Поэзия прерафаэлитов» (стихи и картины) к выставке прерафаэлитов.

А потом международная ситуация изменилась, и Британский совет России прекратил свою работу. Одним из их последних проектов и оказался русско-шотландский семинар.

Идея была в том, чтобы усадить вместе трех русских поэтов и трех шотландских и предложить им переводить стихи друг друга, прямо по ходу работы обсуждая их с автором. От России были Марина Бородицкая, Лева Оборин и я. От Шотландии — Кристин де Лука, Джен Хадфилд и Стюарт Сандерсон. Состав участников диалога, конечно, был сбалансирован в возрастном, гендерном и прочих аспектах. Кристин де Лука, например, была с Шетландских островов, расположенных далеко в Северном море и стихи писала на своем родном шетландском диалекте, сплаве шотландского языка с норвежским. Кроме того, она успела побывать «Макаром», то есть шотландским поэтом-лауреатом.