И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 19

– Сема, что там?! – выкрикнул Брехт, пытаясь разглядеть противоположную сторону кареты.

– Готово.

– Уходим.

– Ванька, уезжай, покрутись по городу, – крикнул Брехт маленькому кучеру.

Поздно, не уехать. Минутки не хватило, даже десятка секунд, не упади он под карету, и все задуманное бы получилось. А так!.. Со всех сторон слышались свистки. Ну, прорабатывали и этот вариант. Ваньша-младший должен тогда быстрее сматываться с каретой. Даже если его и остановят, то внутри никого, довез господина графа до прошпекту и возвращается. Наше дело телячье, обделался и стой.

Только это на самый крайний случай, именно если они начнут стрелять или по ним. Тогда переполох в центре города знатный поднимется. Рядом ведь посла убили, и полиция приведена в состояние повышенной бдительности. Сами должны были уходить в разные стороны поодиночке, но с этим тоже опоздали, словно облаву полицейские устроили, с обеих сторон десятки свистков. Прямо оркестр целый.

– Назад! Все, назад! – рыкнул дезертирам заметавшимся Брехт. – В подворотню назад.

Пробежали мимо кареты с кучей мертвецов и оказались в небольшом закрытом колодце двора. С трех сторон стены домов, выхода на другую улицу нет. Эх, неудачно Чарторыйский-младший поселился. Нужно было что-то делать. Как в кино забраться по пожарной лестнице на крышу и перепрыгнуть на другой дом не получится, во-первых, не кино и десять метров не перелететь, а во-вторых, тупо пожарных лестниц нет. Слишком дорого железо, чтобы такую хрень к домам приделывать. И по водостоку не вскарабкаться, их тоже нет.

– Сема, в каком доме поляки живут и на каком этаже? – принял решение Петр Христианович под приближающуюся трель свистков.

– Здесь, на втором, – указал Тугоухий на ближайшую огромную дубовую резную дверь.

Из двери именно в это время выскочил слуга в таком же, как у Гюстава, шитом золотом одеянии председателя кабинета министров. А следом явно пан в уланском наряде, только сине-красных цветов, вроде нет таких полков в России.

– Туда, этих с собой. – Брехт подбежал к улану и всадил ему кортик в солнечное сплетение. Потом вынул и добил в горло.

Семен в это время подскочил к ливрейному и со всего замаху рубанул ему тесаком по лбу. Кость явно прорубил, кровь так и брызнула во все стороны. Петр Христианович распахнул дверь пошире, Ивашки занесли убитых, и Брехт закрыл дверь, одновременно оглядывая помещение. Большой холл, из которого на второй этаж вела зигзагами лестница с коваными перилами.

– Туда этих, под лестницу, – граф первым взбежал на один пролет. Пока никого. Он дождался, пока Ивашки затащат убиенных под лестницу, с глаз долой, и присоединятся к ним с Семой.

– И что теперь делать, где ховаться? – правильный вопрос задал Тугоухий.

– Должен же быть черный ход для прислуги. Нужно захватить «языка».

– Языка? – Ивашки хором.

– Человека, который расскажет, где здесь черный ход, – рыкнул Брехт. – Пошли дальше. На второй этаж.

Еще один выбежал улан в ненашей форме и саблей длиннющей в руке. И с рожей зверской. И с походкой пьяной. И с замахом на рубль. И с ударом…

Чарторыйский, который Адам, сильно повлияет на политику России. Он входил в «негласный комитет» Александра, а позже занимал пост министра иностранных дел Российской империи. И добивался только одного, чтобы Россия практически воссоздала царство Польское и предоставила ему максимальную автономию, и почти ведь удалось товарищу – Александр плясал под его дудку, разрешил даже женой пользоваться. Малость помешала – поражение при Аустерлице. После этого любовь его к Александру охладеет, и он начнет заниматься восстановлением польской армии, которая почти вся, при появлении Наполеона, переметнется на его сторону. А в 1830 году Адам Чарторыйский практически возглавит очередное восстание. А в Крымскую войну опять будет вербовать и снабжать поляков, чтобы те участвовали в войне на стороне Турции против России. Плохо это или хорошо? Хорошо, наверное. Человек последовательно боролся за свободу и независимость своей страны. Свободы, ее никогда много не бывает. Да, Польша имела свою конституцию и своих правителей, свою валюту и свои университеты. И не надо содержать армию. Живи, развивайся, все налоги остаются внутри страны. Про религию и вообще говорить не стоит. Никто католиков не трогал. Но людям нужна была полная свобода. Только Николай после очередного восстания чуть гайки закрутит. А Адам? Адам умрет в возрасте девяносто одного года в своем имении под Парижем. Ничего не добившись. Вообще ничего, кроме причинения вреда России, поляки будут убивать русских. И сами тысячами гибнуть, но какое дело до этого Адаму. Это борьба за свободу и власть, королем независимой Польши от можа до можа хотел стать, а за свободу и власть нужно расплачиваться кровью. Всегда. И всегда чужой.

Теперь не получится у «сердечного друга» влиять на молодого восторженного императора, витающего пока в облаках. Завтра найдут вторую записку от организации «Великая Польша». Точнее, найдут сегодня, но среди ночи не будут же будить императора, утра дождутся сатрапы. Хотелось бы Брехту поглядеть на дело рук своих. Поглядеть на Александра, команды раздающего войскам. Для этого малость нужна – дожить до завтра и не попасться в лапы полиции. Синий кристалл в кармане не появился и в случае смерти очередной исторической эпохи не будет. Будет смерть. Не интересный вариант. Желательно умереть в глубокой старости, и чтоб молодые пейзанки красивые стакан воды подавали.

Они взбежали на площадку второго этажа, где польский сине-красный улан с ходу бросился на Витгенштейна в атаку. Противостоять с легким и коротким кортиком тяжелой уланской сабле тяжело. Заведомо проигрышная ситуация. Ну, это если вступить в сабельную рубку. От первого удара Брехт уклонился, клинок рассек воздух в сантиметрах от плеча. Удар был коварный. По диагонали. Графу пришлось при его росте почти лечь на пол. И тут он и воспользовался своим ростом. Петр Христианович перевернулся на спину и ногой сначала подсек ногу поляку, а потом, когда тот заплясал, пытаясь восстановить равновесие, зарядил деревянным каблуком по тому месту, откуда ноги не растут, нет, там чего-то растет, но ногой оно не называется. Попал. Улан хрюкнул и присел. Брехт не доставал до него. Не всегда кортик хорош. Зато достал Ивашка, который Кеша, он с размаху богатырского рубанул тесаком. В голову кудряво-завитую определенно метил, но поляк верткий – уклонился, хоть и покалеченный был уже в самое естество. Потому вертикальный рубящий удар двухкилограммового тесака пришелся по краю плеча. Хрясь, и рука с саблей лежит отдельно от поляка. Поляк прилег рядом. Н-да, не скрыть уже их пребывания в этом доме – лужа крови, увеличивающаяся с каждой секундой, все полицейским поведает. Брехт встал, и кортик в выпученный глаз улана вставил. Ничего личного, может, и не нравился ему серый глаз ляха, не из-за этого, просто мучиться не будет напрасно человек. Не изверги[9] же они.

Больше никто не нападал на «неуловимых мстителей». Брехт посмотрел на руку с саблей. Пригодиться может, вдруг с кем еще рубиться придется. Попытался эфес из руки вытащить. От ведь у ляхов руки загребущие, не хотела синяя рука отдавать саблю. Еле выцарапал, пальцы по одному разжимая. А пока разжимал, понял, что лох последний. Нужно двери было запереть, вон, и ключ торчит огромный из створки, и засов есть. Петр Христианович сбежал по лестнице вниз и запер дверь на замок, а потом и кованый железный засов выдвинул. Дверь толстая, дубовая, укреплена полосами металла, непросто будет сломать.