Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Филби Ким - Страница 7

Я хотел поболтать с ним хотя бы о Клабфуте[13], однако после хорошего завтрака он всю дорогу проспал.

В то время я занимался также и другой, пожалуй, более важной областью моих исследований. Преподавать агентам методы пропаганды — дело хорошее, но не менее важно содержание пропаганды. Рано или поздно агенты начнут получать конкретные задания, и необходимо заранее подготовить их к характеру предстоящих действий. Все это требовало определенной политической обработки агентов, с тем чтобы они прибыли на место деятельности, имея хотя бы какое-то общее представление о планах английского правительства. В Уоуберне же получить ответы на такие вопросы нечего было и надеяться. Липер и его сотрудники сами жаловались на недостаточное политическое руководство из Лондона.

С этой целью я обратился к Хью Гейтскелу, которого немного знал еще до войны, когда мы обсуждали проблемы Австрии. В то время Гейтскел был главным личным секретарем у Дальтона, получал все сведения, что называется, из первых рук. Гейтскел поддерживал тесную связь с Глэдвином Джеббом, на которого Дальтон возложил ответственность за деятельность на Бейкер-стрит. Гейтскел обычно предлагал встретиться за обедом в дешевом ресторане недалеко от Беркли-сквер, и, как правило, мы обсуждали мои проблемы за сосисками с картофельным пюре. Иногда после обеда мы шли к Гейтскелу на работу и консультировались с Джеббом или даже с самим доктором. Последний всегда был готов нас принять и угостить виски с содовой. (Я уже хвастался тем, что распознал в Габбинсе человека большого масштаба. Справедливости ради должен признать, что в Гейтскеле я никогда не замечал способностей первоклассного лидера «переднескамеечников»[14], которые выявились впоследствии.)

В целом результаты этих встреч меня разочаровали. У Дальтона были свои неприятности с Министерством иностранных дел. Тогда, как и теперь, легко было говорить о точке зрения министерства, но на самом деле там уйма народу и немало разных точек зрения. Когда же принимались во внимание все возражения против того или иного курса действий, итог обычно не вызывал энтузиазма. Чаще оказывалось, что англичане просто хотят восстановления статус-кво, существовавшего до Гитлера: возврата к Европе, где будут спокойно господствовать Англия и Франция при помощи реакционных правительств, достаточно сильных, чтобы поддерживать порядок среди своих народов и служить «санитарным кордоном» против Советского Союза.

Такая точка зрения, однако, исключала само существование Управления специальных операций, целью которого, говоря словами Черчилля, было зажечь пожар в Европе. А этого нельзя было добиться, призывая народ к сотрудничеству в восстановлении непопулярного и дискредитировавшего себя старого порядка. Невыполнима эта задача была и потому, что настроения данного момента в значительной степени определялись победоносным шествием Гитлера по Европе. УСО могло действовать эффективно, только заранее предусмотрев перелом в настроениях в Европе после нескольких лет войны, когда нацистское господство ожесточит людей и заставит взять свое будущее в собственные руки. Эти настроения, без сомнения, должны были стать революционными и покончить с Европой 1920-х и 1930-х годов.

Дальтон и Гейтскел видели, конечно, противоречия между задачами УСО и точкой зрения Министерства иностранных дел, но им приходилось действовать осторожно, ибо у них самих не имелось четкой альтернативы. Оба, как добропорядочные социалисты, надеялись, что один из важнейших ключей к решению проблемы находится в руках европейских профсоюзов. Однако было сомнительно, чтобы профсоюзы пошли на риск по велению английского правительства, если даже в него входят Эттли, Бевин, Дальтон и другие социалисты. Многим казалось, что Англия военного времени резко отличается от Англии Болдуина и Чемберлена, но разве это не была просто другая маска, за которой скрывался предатель Абиссинии, Испании и Чехословакии? Неспособность английских лидеров развернуть настоящую революционную пропаганду только подтверждала это, и Англия всю войну страдала из-за отсутствия должного политического руководства. Все организации Сопротивления брали у Англии деньги и снаряжение, но очень немногие прислушивались к голосу Лондона. Организации Сопротивления возникали потому, что люди видели собственный путь к будущему, и это не был путь, предусмотренный для них английским правительством. Таким образом, относительный успех Управления специальных операций в области материальных разрушений и беспокоящих действий сопровождался относительным провалом в политической области.

Здесь не место обсуждать ограничения в деятельности УСО, как навязанные извне, так и скрытые в его собственной слабости. Об этих проблемах я упоминаю лишь затем, чтобы показать, какие сомнения одолевали меня после назначения преподавателем в Бьюли. Это в какой-то мере объясняет, почему, несмотря на наличие хороших коллег, которых я встретил в школе, мое пребывание там не приносило мне почти никакого удовлетворения. Личные недостатки и вынужденное забвение моих главных интересов значительно содействовали неудачному состоянию моих дел. При всяком удобном случае я уезжал в Лондон, обычно под предлогом посещения Уоуберна для переговоров по техническим вопросам.

Как я уже сказал, эта неудовлетворенность никоим образом не была связана с моими коллегами в Бьюли. С ними мне как раз повезло. Начальник школы Джон Манн, молодой полковник, не принадлежал ни к службистам, ни к сверхскрытным, ни просто к глупцам. Это был здравомыслящий офицер. Он не рявкал на подчиненных, но и не проповедовал учение йогов. Благодаря личному авторитету Джон Мани сумел сплотить довольно пестрый состав сотрудников. С ними он обращался как старший, а к начальству относился хотя и лояльно, но критически. Начальником штаба у него был пожилой мужчина, который служил еще в Первую мировую войну. Он любил называть себя разведчиком до мозга костей, но похоже, что мозгов у него в костях было маловато. Впрочем, он лишь изредка докучал нам деловыми вопросами и к тому же неплохо играл на рояле.

Старший преподаватель Билл Брукер был яркой фигурой и впоследствии сделал блестящую карьеру в филиале школы, открытой в Канаде. Он умел подать товар лицом, обладал неистощимым запасом острот и анекдотов, в том числе знал серию анекдотов на великолепном марсельском арго. Насколько мне известно, у него не было опыта подпольной работы, однако стоило ему немного изучить дело, как он мог говорить со слушателями так, будто ничем другим, кроме этого, и не занимался. Жалкое подобие Брукера, его помощник представлялся как бизнесмен.

Работал в школе и бывший сотрудник фирмы «Веджвуд», производившей фаянсовые изделия. Бледный, с диким взглядом, он обычно нарушал долгое молчание неожиданными и уничтожающими репликами. Был также Тревор-Уилсон. Позже он стал известен как специалист французского и китайского языков и оказался бесценным сотрудником в Ханое. Из Бьюли он частенько ездил в Саутгемптон по личным делам, по поводу которых смачно улыбался, но ничего не рассказывал. Однажды ему отказали в служебном транспорте для такой поездки, и он прошагал пешком весь путь туда и обратно — пятнадцать или двадцать миль. Я никогда не встречал более самоотверженного проявления галантности. Резкой противоположностью Тревора-Уилсона был один букменист[15], который, к несчастью, избрал меня в собеседники. Однажды он изложил мне свои взгляды на половые отношения, и я сказал, что мне жаль его жену. После этого мы встречались лишь за пинг-понгом, в который он играл с такой ловкостью, что я невольно вспоминал о происхождении человека от обезьяны.

Душой всего коллектива был Поль Ден. Никто лучше него не умел разогнать тоску и всех развлечь. Он доказал, что глубокие воды не обязательно должны быть спокойными. В глубине души это был серьезный человек, склонный к романтизму. Внешне же он весь кипел и бурлил, как горный поток. Его дурачества за пианино помогали сотрудникам школы коротать длинные летние вечера.