Ведьмины камни (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 61

– Если бы не эта ссора, я не расстался бы с тобой никогда в жизни.

– И я с тобой.

В глазах Эльвёр заблестели слезы – от радости этого признания и от боли, которое оно принесло.

– И я не расстанусь, – добавила она, – если ты захочешь.

– Но если Ингвар начнет войну с Эйриком, я не смогу остаться в стороне. Эйрик мой дядя и наш конунг… И тогда нам всем будет куда труднее…

– Может, этой войны еще и не будет. Но мне не будет хуже, чем сейчас, если придется уехать, не зная, когда мы снова увидимся… Может, пройдет несколько лет… А может… может, мы не увидимся никогда! Этого я не хочу. Никакая боль потом не будет хуже, чем сейчас.

Глаза Эльвёр были полны слез. В Хедине сосредоточилась вся ее судьба, потерять его сейчас было для нее все равно что остаться без воздуха. Все равно что оказаться живой зарытой в могилу.

Любовь девушки – это ее устремленность в будущее, желание стать настоящей собой, как почка желает стать цветком и ягодой. Если эта любовь гибнет, как будто отменяется само ее рождение на свет. Эльвёр не верила ни в какое иное будущее, кроме как с Хедином – и прямо сейчас, никакого будущего без него для нее просто не существовало.

– Я согласна… – шептала она, чувствуя, что ее слышат сами боги, столько убежденности она вкладывала в эти слова, – согласна быть твоей женой и разделять твою судьбу, и я не упрекну тебя, если тебе придется воевать против моих родичей. Я не буду как Сигне дочь Вёльсунга. Ее выдали замуж против воли, а я избираю тебя сама. Пусть твой род будет моим родом, как будто у меня нет никакого другого, пока… все не устроится так или иначе.

Ее глаза блестели, как серовато-голубое стекло греческих кубков. Глядя в них, Хедин почувствовал себя витязем из преданий о любви и вражде, что заканчиваются ранней гибелью и вечной славой. Ради него Эльвёр готова была отказаться от своего рода и всех обязательств, которые он накладывает на них обоих. Никакие препятствия сейчас не казались существенными; пусть в дальнейшем этот решение принесет опасности или беды, но желанное благо стоило любой цены. Ведь тогда она будет уже другой – женщиной, имеющей опору в любимом муже, а эта опора была в глазах Эльвёр крепкой, как сам Мировой Ясень.

– Ты хочешь просто уехать с нами?

– Да. И я думаю, мой брат нам поможет.

– Я объявлю, что мы с сестрой готовимся в дорогу, может, тогда твой отец не станет так торопиться. Мы получим немного времени, чтобы придумать, как это устроить.

«А если ты ничего не придумаешь, я скажу отцу, что беременна», – мысленно ответила Эльвёр, но только улыбнулась: Хедину пока не стоило знать, на какие жертвы она готова.

Когда Хедин объявил, что они с сестрой уедут сразу же, как сумеют собрать припасы в дорогу, Хакон ярл легко согласился отложить свой отъезд, чтобы дать возможность своим детям до последнего побыть с друзьями. В эти три дня Эльвёр то и дело принималась плакать, чему никто не удивлялся; слезы давались ей легко, достаточно было подумать, что она и в самом деле теряет Хедина. В ее опухших глазах отражалось все отчаяние Гудрун над телом Сигурда.

Госпожа Сванхейд тоже с трудом сдерживала слезы, прощаясь с Хельгой.

– Вот, возьми. – Утром в гриднице она вложила Хельге в руку что-то маленькое. – Я же знала, что он где-то у меня есть. Едва сумела найти.

Хельга взглянула в свою ладонь и ахнула. Там лежал кусочек ярко-желтого непрозрачного янтаря с природным отверстием.

– Какое чудо! Это же янтарь!

– Я набрала целую горсть янтаря, пока ехала из Свеаланда в Альдейгью – когда только собиралась выйти замуж за Олава конунга. О боги, тому уже тридцать пять лет! Я тогда была на год моложе, чем ты сейчас. Я знала, что когда Фрейя искала своего возлюбленного, Ода, она шла над морем и роняла в воду свои золотые слезы, и они превращались в янтарь. На каждой стоянке на островах я ходила по берегу и искала эти камешки – мне казалось, что чем больше я найду их, тем больше счастья мне выпадет… Я когда-то показывала их твоей матери, когда она была здесь. Пусть этот будет у тебя.

– Спасибо. – Хельга прижала руку с кусочком янтаря к сердцу. – Это же часть твоего счастья… Никто не смог бы сделать мне лучшего подарка.

– Я надеюсь дожить до того дня, когда ко мне приедет погостить твоя дочь! – Сванхейд обняла ее. – Такая же взрослая, как ты сейчас. Отдай ей этот камень, и по нему я ее узнаю.

Хельга не могла сдержать слез. Она поняла все, что стояло за этим подарком и этими словами: Сванхейд хотела бы любить ее как дочь – или невестку, – но понимала, что это невозможно. Дочь Хельги не будет ее собственной внучкой. А Хельге, если бы кто-то ее спросил, трудно было бы сказать, о ком она жалеет больше: о юном Логи или о его матери.

С юным Логи ей вскоре предстояло увидеться, но с его матерью – наверное, больше никогда. Их взаимная печаль, совершенно неподдельная, отвлекала людские взгляды от Хедина и Эльвёр. Немало было желающих посмотреть, как эти двое будут прощаться, но они старались друг на друга не смотреть, что выдавало в них похвальную гордость и умение держать себя в руках.

Ингвар-младший поехал с Хедином – проводить до выезда на Мсту. Обе его сестры, в тех же куньих шубах, стояли, прижавшись друг к другу, за воротами Хольмгарда, у начала дороги, и смотрели вслед обозу, пока тот не скрылся из глаз. Во всех Гардах в это утро не удалось бы обнаружить два более печальных кулька…

Вернувшись, Ингвар-младший передал всем в Хольмгарде последние прощальные поклоны от уехавших, «особенно тебе, Эльви» и выглядел при этом весьма удрученным. Видя, как у старшей из дочерей опять полились слезы, Хакон ярл предложил уехать домой поскорее, но Эльвёр стала упрашивать его задержаться еще.

– Я умру, если ты увезешь меня так быстро! – всхлипывая, говорила она. – Я хочу еще немного побыть здесь… это место мне так дорого…

Двор, по которому Хедин нес ее на плече, гридница, где он подошел к ней с ожерельем, стали для нее дороже родного дома, и она не находила сил от них оторваться, пока память о Хедине не остыла и не выветрилась. Хакон ярл, отнюдь не суровый родитель, не мог отказать дочери в столь малом утешении.

Прошло еще два дня, но Эльвёр не повеселела, Астрид тоже ходила хмурая, но охотно беседовала с Гарди Кузнецом, когда он по вечерам, закончив работу, приходил посидеть в гридницу.

– И ты, что ли, влюбилась? – как-то сказала ей Унедара. – В Гарди? Он же такой некрасивый! Рябой!

– Разве? – Астрид удивилась. – Я не заметила. У него такие хорошие глаза… добрые и веселые.

Когда девушка не замечает, что у парня все лицо в следах от оспы, отцу стоит ждать последствий.

– А что если нам съездить денька на два-три в Веряжск, навестить дядю Ветрлиди? – предложил Ингвар-младший, когда отец снова намекнул ему, что они получат двух рыдающих дев вместо одной, если не покинут Хольмгард как можно быстрее. – Он там хворает, сам не мог приехать, но я был бы рад его повидать. И его это развлекло бы.

– Ну хорошо. Давайте съездим.

– Лучше отпусти их со мной, а сам пока подготовь все в дорогу. Мы вернемся – и сразу поедем домой. Матушка, верно, уж не знает, куда мы запропали!

Выехали вшестером – Ингвар-младший с двумя сестрами, Гарди Кузнец и двое Ингваровых хирдманов на всякий случай. Но опасных случаев не предвиделось – до Веряжска в устье реки Веряжи, где жил Ветрлиди, было всего четыре пеших роздыха, а верхом на хороших лошадях туда можно было добраться почти мгновенно.

Хакон ярл вышел проводить своих чад.

– Куда вы столько пожитков набрали? – удивился он, глядя на туго набитые седельные мешки своих дочерей. – Вы там зимовать собрались?

– Но батюшка! – воскликнула Астрид. – Чтобы порядочная женщина могла хорошо прожить даже один день, ей нужно ровно столько же вещей, как на неделю! А мы едем на три дня или на четыре. Ты что же, хочешь, чтобы твои дочери у своей знатной родни каждый день выходили в одном и том же платье?