Ведьмины камни (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 77

– Свенельдич поручил мне дать вам слово, что тот, кто приедет для переговоров, невозбранно уйдет обратно.

– Нет, – с мрачной решимостью ответил Сёльвар. – Пусть он сам приезжает. Его мы не тронем. Он – достойный человек, его мы уважаем.

– Вот там чуть позади, – Уномир снова показал плетью себе за спину, – на восточном берегу есть весь. Дворов пять-шесть, леший знает, как зовется. Пусть кто-то от вас завтра в полдень приедет туда. Свенельдич тоже приедет. И вы все обсудите.

Сёльвар подумал, отыскивая подвох.

– Сколько человек с ним будет?

– Думаю, мы будем – наши два десятка. И от вас столько же.

– Поклянись, что он не задумал… чего-нибудь.

Уномир усмехнулся:

– Откуда мне знать его мысли? Но если боитесь, я до того останусь с вами.

– Проваливай! – Сёльвара задело слово «боитесь». – Я передам.

Уномир приветственно махнул рукой, развернулся и уехал к своим.

– И как он тебе показался? – спросил Мистина.

Уномир Волот сидел в княжьей избе Вышгорода, а слушали его сам воевода, Кари и их старшие оружники. Прозвище Уномир получил не за величину – роста он был среднего, внешней мощью тоже не поражал – обычный крепкий парень лет двадцати пяти. Карие глаза, густые черные ресницы, широкие черные брови, заметная горбинка на сломанном носу – почти примета отрока из дружины. Мистина ценил его за храбрость и здравый смысл, который сказывался в свободной уверенной речи.

– Вид не самый цветущий. Может, это от холода, но показался он мне бледным и не очень-то здоровым. Отощал, кашляет. Глаза воспаленные, вид… – Уномир слегка скривился, – затравленный.

– А ты говоришь! – Мистина взглянул на Кари. – Они уже дней семь, а то и десять, делали пешие переходы сквозь ветер в лицо. У них половина хворых должна быть.

– По глазам судить, они сильно озлоблены, – добавил Уномир. – Сёльвар так на меня зыркал, будто готов живым проглотить.

– Если на голод жалуются, так и с чего им быть здоровыми! – воскликнул Кари. – И добрыми… Не ездил бы ты к ним, Свенельдич! Пусть бы сюда присылали!

– Если я не поеду, они подумают, что я их боюсь. А я их не боюсь. Они же сюда не поедут как раз потому, что боятся. Меня.

Мистина слегка двинул бровью. Варяги, два года ходившие под его началом, знали: бояться его стоит.

За безымянной весью, назначенной местом встречи, с ночи наблюдали и с той, и с другой стороны. Мистина с двумя десятками своей ближней дружины приехал первым – со стягом и трубачом, и гудение рога разносило по заснеженным окрестным полям и рощам весть о прибытии старшего киевского воеводы. Посланцы наемников показались почти сразу после этого – видно, выжидали за рощей. С ними тоже было двадцать человек. Обе дружины расположились вокруг двора, избранного Мистиной для переговоров – самой большой избы, откуда хозяйское семейство на это время перешло к родичам, прихватив всех своих кур, ягнят и телят, чтобы не попались под ноги чужакам.

Мистина сидел у стола, так что взгляд вошедшего сразу падал на него. В хорошем кафтане с отделкой красно-зеленого шелка, с дорогим мечом-корлягом на плечевой перевязи, с тяжелыми витыми золотыми обручьями на обеих руках, Мстислав Свенельдич самим своим видом воплощал мощь Русской земли и ее князя. На синей шерсти кафтана ярко блестел пояс, два лета назад взятый как добыча у печенежского князя Едигара: ремень и несколько ременных же «хвостов» были плотно усажены серебряными позолоченными бляшками, отлитыми в виде человеческого лица или морды барса. Пока пояс носил Едигар, тот знаменовал высшую знатность его рода и высокую славу воина; оказавшись у Мистины, пояс стал служить знаком удачи, способной все это одолеть.

На лавке справа от него расположились Кари Щепка, Уномир Волот и второй десятский – Торгест Рыбак, а еще трое вышгородских сотских – Годорм Пепел, Стейнар Волна и Дьярви Колос. Между Мистиной и лавками стояли четверо его телохранителей – так, чтобы не заслонять людей, и казались неким молчаливым продолжением вождя, еще одним проявлением его собственной силы, а не чем-то таким, чем он заслоняется от внешних опасностей.

Для варягов все это не было новостью – лишь напоминанием, против какой силы они выступили. Пришли двое – Эскиль Тень и Велейв Зола, варяг лет тридцати, чьи темно-русые волосы ранняя седина превратила в подобие россыпи золы. Он прежде отличался плотным сложением, а овальное лицо от избытка здоровья напоминало наливное яблоко; теперь же он заметно осунулся и краснота говорила отнюдь не о здоровье.

– Здравствуй, Эскиль, – спокойно сказал Мистина, не вставая с места. – Садись. И ты, Велейв.

Он кивнул на место за столом напротив себя. Стол был совершенно пуст – без настоящих хозяев дома на нем не было даже каравая и солонки, которые полагается иметь на столе во всяком обитаемом жилье.

Эскиль Тень окинул пристальным взглядом избу, пересчитывая людей в ней и прикидывая, откуда можно ждать опасности.

– Телохранителей у меня четверо, можешь привести столько же, – добавил Мистина.

– У тебя больше людей.

– Ты думаешь, я собираюсь устроить побоище в избе? Не собираюсь. Это же вы нарушили наш уговор, а не мы. Так что это мне полагается ждать от тебя коварства, а не тебе от меня. Но мы же встретились поговорить? Хватит озираться, будто домового ждешь, садись.

Эскиль прошел к столу и сел, Велейв почти упал рядом, тяжело дыша. Провел рукой по лбу – Мистина заметил, что пальцы у него дрожат. Четверо пришедших с ними варягов встали у них за спиной, слева от Мистины.

– Рассказывайте, – спокойно велел Мистина. – Что случилось, почему вы снялись с места, куда идете и чего хотите?

Само его спокойствие подавляло. Эскиль хорошо знал его, не в первый раз видел этот непроницаемый взгляд серых глаз, но, пожалуй, впервые ощутил, что значит оказаться под этим взглядом не как подчиненный, а как недруг. Мистина вовсе не старался выглядеть угрожающим, но в самой его уверенности было нечто холодное, губительное, будто он одним дуновением мог наслать смерть на неугодных. В этих глазах не было злобы или вражды, но было нечто более пугающее – легкое любопытство живого к тому, кто вот-вот может отправиться в Хель. Казалось, он знал: сама Хель незримо стоит у него за спиной и немедленно схватит того, на кого он ей мигнет.

Эскиль вздохнул, собираясь с мыслями. Он знал, что хочет сказать – все это уже сто раз за эту зиму обговаривалось с его соратниками, – но ему нужно было присмотреться к Мистине, попытаться понять, как эта речь будет принята.

Мистина тем временем сам учинил ему быстрый осмотр. Да, вид голодный и озлобленный. Обветренное лицо осунулось, под глазами тени, на высоких скулах красные пятна, длинные светлые волосы давно не мыты, связаны в хвост, несколько дней нечесаный. Одежда грязная и потрепанная, руки черные. Короткая светлая борода свалялась. В зимнем походе трудно выглядеть ухоженным – самому Мистине случалось и выглядеть, и пахнуть еще хуже, – но вот этот полузатравленный взгляд, это выражение упрямства, готовности умереть, но не сдаться злой судьбе… Другого он и не ждал: эти люди прошли с ним Вифинию и битву при Гераклее.

Кольнуло в сердце сожаление: будь жив Хавстейн, он бы этого мятежа не допустил… Даже и случись повод для раздора – с Хавстейном они бы договорились до возмущения, а не после. Сменивший его Эскиль Тень всем хорош – неглуп и отважен, но не вынес испытания скучной зимой. Он хочет все и сразу. Немного королевской крови дразнит его несбывшимися возможностями, не дает жить спокойно, но незаконность этого ручейка обрубает честолюбивые порывы. И еще раз Мистины мысленно поблагодарил своего отца, который раздобыл в жены княжескую дочь и сумел добиться законности потомства от нее.

– Ингвар конунг обращается с нами как с рабами, – с вызовом начал Эскиль. – Мы живем впроголодь. Ваши смерды, которые обязались нас кормить, не дают ничего, кроме гнилой репы. Если мы сами добываем себе мясо, то нас обвиняют в нарушении охотничьих угодий. Погост Велейва сожгли – он едва вывел людей.