Удержать престол (СИ) - Старый Денис - Страница 37

— А вот это зеркало, то для благочестивой жены твоей Пелагеи Семеновны, — взорам любопытствующих предстало зеркало, размером полметра на сантиметров тридцать, украшенное серебром и редкими красными камнями.

— Что бы ни было, я желаю, кабы меж вами, моими верными слугами, был мир. Иван Исаевич будет слово мое говорить казакам, — говорил у уже я, стремясь подтолкнуть Телятевского к единственно правильному решению. — Ну, а ты, Андрей Андреевич, боярин, один с тех, кого и я, государь-император, выслушаю. Для отечества нашего вы оба вельми потребны.

После таких моих слов, ни у Болотникова, ни у Телятевского, не было шансов на обострение. И чего вообще Болотников затеял этот спектакль. Хотя именно здесь и сейчас, если какая-то ссора имела место быть, лучше всего можно помириться. Я тому гарантия.

Все правильно! Но то, что меня некоторым образом используют?.. Не нравится мне такое. Особенно не будет нравиться, если я, государь, не получу свои подарки, и явно не хуже, чем Телятевский.

— Государь, — обратился ко мне Андрей Андреевич, при этом не отводя оценивающий взгляд от Болотникова. — Так и не было ссор. Я знал Ивана, сына Исайи, яко доброго воина, оттого и принимаю дары.

Напряжение спало. Может, своими словами Телятевский несколько и уронил свой авторитет Иные, наверняка, знают более моего, какая кошка пробежала между ним и Болотниковым, но в моих глазах Андрей Андреевич приобрел себе бонусы. За правильные слова ему еще воздастся.

— Дозволь, государь, и тебе дары принести, да нашей благоверной царице Ксении Борисовне! — сказал Болотников, низкого поклонившись.

А что? Я дозволил! Какая-то сорока во мне проснулась, тоже хотелось дорогостоящих блестяшек.

Когда показывали то зеркало, что мне дарил Иван Исаевич, все ахали и охали. Это был шедевр, очень дорогой и с немалой художественной ценностью. Пусть и не в полный рост, но полтора метра в высоту у этого сокровища были. В золоте…

— Ты откуда, Ваня, столь дорогие дары привез? — спросил я Болотникова, улучив момент, когда он был ко мне ближе всего.

— Прости, государь, бежал я из Венеции. Было дело, опосля морского бою, пришлось пристать и к острову Мурано, там такие зеркала ладили. Прими дары, не побрезгуй, прошу! — говорил Болотников, расценив мой интерес, как нежелание принимать подарки, которые были украдены.

Да плевать мне, что при бегстве на родину, Болотников почистил чьи-то закрома. Одно это зеркало, если его продать, позволит построить агломерацию военных городков Преображенское-Семеновское. Вот еще один выбор: оставить богатство в пользовании Ксении Борисовны, показать, что я добрый муж, или направить полученный капитал на благо державы? Придется оставить жене, но лишить ее иных подарков, мною пока еще не подаренных.

— Государь, прими и эти пистоли, турецкой выделки. Знаю я, что и в Венеции, и в Богемии, нет таких мастеров, что могут такое сладить, — две обшитые бархатом коробочки распахнули, и в каждой были пистолеты.

На вид — вычурно и красиво, золотые полосы, пересекающиеся с серебряными узорами, на рукояти по драгоценному камню. Я в них не разбираюсь, в камнях, но были красные, может рубины. Но, почему-то, холодное оружие, тот ятаган, казался творением художника, а пистолеты — изделием ремесленного мастера, пусть и талантливого.

— Богатые дары! Принимаю их, Иван Исаевич, — нарочито громко сказал я, делая логическое ударение на отчестве.

Я уже знал, что в этом времени отчество используется по отношению далеко не ко всякому дворянину, более того, для дворян это редкость. Бояре — да, но более никто. Были даже грамоты от моих предшественников, где указывалось того или иного человека называть по отчеству. И теперь я демонстрировал, сколь много приобретает уважения Иван Исаевич Болотников.

А пир продолжался. И не было телятины, маскарад не предусмотрели. Из того, что я знал, моя свадьба могла показаться дружескими, или почти дружескими посиделками. Мой предшественник пьянствовал чаще, танцы европейские танцевал, вел себя более, чем фривольно. Будем жить и работать на контрасте, стараться не повторять хотя бы часть ошибок того самозванца, чье тело я неведомым способом оккупировал. Все равно часть из того, что делал Лжедмитрий, придется внедрять и мне, ну, не был он вообще глупцом, сластолюбцем, начинающим пьянчугой и гулякой — да, но не глупцом.

И еще одна особенность была во время празднования — ни единого немца на торжествах не было. Не потому, что я стремился к этому, а по причине крайне малого присутствия таковых при моем дворе. Но, я-то и не против, даже за то, чтобы умные европейцы жили в шаговой доступности, но… их пока нет.

*………*………*

Москва

8 сентября 1606 года

Поутру я был бодр и весел. И это не благодаря чудотворному антипохмельному лекарству, молитве или особенностям организма. Просто на собственной свадьбе я пил ну очень разбавленное вино, так, подкрашенную воду. Иначе, даже уже окрепший организм мог выдать такие перлы, что на утро вместо веселья, я сокрушался от стыда. Как говориться: если утром тебе стыдно, но не помнишь перед кем, значит пьянка удалась.

И я не трезвенник, не язвенник, и не фанатик ЗОЖа. Просто для таких посиделок должны быть в собутыльниках те люди, которых считаешь друзьями, или хотя бы немного доверяешь. В этом времени, и в той ипостаси, что мне досталась, друзей быть не может. А каждому человеку нужен тот, с кем не обязательно претворятся. Вероятно, это была одна из причин, по которой меня тянет к жене. Хоть в ком-то хотелось видеть близкого. Вроде бы простила за былое. Ту эмоцию, что Ксения продемонстрировала ранее, сыграть невозможно. Есть шанс стать близкими людьми.

— Государь-император, до тебя пришел Ливенский воевода Михаил Борисович Шейн, — докладывал Ермолай. А глаза такие стеклянные.

— А ты чего такой помятый? — засмеялся я, проникнувшись видом своего денщика и телохранителя.

Тут прикрикнуть, или того… отстранить от должности, что такой опухший с похмелья на работу явился. Но я был весел, полон жизни и готов был прощать.

И в хорошем настроении виновата жена. Дело в том, что ночью Ксении стало плохо, тянул живот и единственный, кто вообще что-то мог соображать в медицине, Савелий Прохорович, опускал глаза в непонимании, что именно делать и готовил мегаслабительное лекарство [в то время почти все болезни лечили слабительными, считая, что кишечник — главный орган, и его очищение выгоняет болезнь]. Пришлось вмешаться. В таком состоянии угрозы преждевременных родов, уверен, не самое лучшее просидеть всю ночь на горшке. Я не врач, полевою медицину еще знаю, дочку сам лечил, но точно не специалист. Вместе с тем, посчитал за верное оставить в покое Ксению, раздеть ее и запретить даже шевелиться.

Что удивительно, после я спокойно спал, будто был уверен, что ничего худого не случится. А с самого утра меня разбудили новостями, что царица спит спокойно, а боли все ушли. Пусть теперь Ксюха на постельном режиме побудет, да витаминчиков в виде заморских апельсинов, что прибыли из Персии, покушает. Да говяжью печень с гречкой поест для поднятия гемоглобина.

— Прости, государь, вчера не моя смена была, как и позавчера, тесть прибыл в Москву на торговище, да принимали с Лукой у него государев… твой заказ, вот и восславили тебя и царицу нашу Ксению Борисовну, — винился Ермолай.

То, что первая часть заказа на сельскохозяйственный инвентарь для армии прибыла, стало еще одной хорошей новостью, так что сегодня казнить не буду, а поставлю, где надо запятую и буду миловать.

— Давай Шейна! — сказал я, а уже через пять минут, без сабли, ножей и с уставшим лицом, передо мной стоял будущий герой обороны Смоленска и опозорившийся воевода в войне 1632 года.

Так было в той истории, нынче же ход событий уже неуклонно, но меняется, и я рассчитываю, что в лучшую для России сторону. В этой же реальности я посчитал, что лучшее враг хорошего и то, что сработало в иной реальности, должно получиться и в этой.