Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович - Страница 2

В распадке жарко залаяли собаки. Буску как ветром сдуло с путика.

—

На соболя гремят, — засуетился Егоров.

—

Похоже, — согласился бывалый Толя-Пузан. Колобком покатился по чагоре на лай.

Загнали собаки зверька на прогонистую пихту. Черный мохнатый баргузин, качаясь на жидкой ветке, злобно фыркал на них, плевался тягучей слюной. Пестря и Жулик издали следили за ним, чтобы не спрыгнул и не ушел незамеченным. Буска с рыком скреб когтями снег, яростно жевал ольховые прутья, косил плутовскими глазами на подбежавших охотников: смотрите, какой я удалец!

—

Виктор, лови! — скомандовал Толя-Пузан.

—

Стреляй!

Хлопнула мелкокалиберка. Баргузин, изогнувшись полумесяцем, полетел вниз. Сунуть его за пазуху Егоров не успел. Откуда и прыть взялась у Буски, выхватил добычу из рук, метнулся в чагору. Хозяин с ревом упал на кобеля. Подскочили Пестря и Жулик, завязалась драка. Худо пришлось бы славному таежнику, если бы товарищ не раскидал собак.

—

Разиня, — ругался Толя-Пузан. — Чуть не лишились соболя из-за твоего рахита.

Егоров обтер платочком исцарапанный нос, грубо оттолкнул от себя взбесившегося Буску:

—

Цыть, погина колченогая! Оставлю сегодня без ужина…

Обратный путь был полон радости и смеха. Считай, деньги, отданные за аренду лошадей, оправдали — выходной соболишка!

Лучистая заря обещала на завтра стойкое вёдро. Зеркальная гладь застывших тальцов отражала вверх тормашками тихий морозный вечер. По чутким прутикам розовых берез, потренькивая, прыгали розовые чечеты, с дрожащих прутиков срывались и тинькали о затвердевший снег розовые листочки, не облетевшие в срок.

Голоуший Василий вышел из зимовья, лыбится:

—

Здорово, мужики! Кто тебе харю так недемократично исчертил, Виктор? С рысью, что ли, дрался?

—

Вон герой, — кивнул пострадавший на Буску. — Собаки ушли в гарь, а тут горячий соболиный след попался. Буска попер по нему. Догнал кота и задавил. Я — отбирать, кобель — на дыбы. — Сунул баргузина Василию: — На, полюбуйся…

Чалдон разинул от изумления рот:

—

Ну Буска… Ну Буска… Плешив да умен — два угодья в нем!

Василий принес из поселка спальник на гагачьем пуху. Демонстративно расстелил на нарах. С усмешкой взирал на товарищей,

лениво развалившихся на облезлой медвежьей шкуре. Егоров издевательски хмыкнул:

—

Демократ ветошь прихватил. Будет чем щели в стенах конопатить. Прямо с ног сбились, мох искали, — и поинтересовался: — Как там, на Большой земле, демократия развивается?

—

Развивается, дальше некуда. — Василий закурил, небрежно швырнул спичечный коробок на скобленную до желтизны столешню. — Охотоведа с Леонтием на геологической просеке встретил. Беседки^{1} рубят, капканы сторожат. Отсечь нас решили от соболиного хода.

Толя-Пузан гневно нахмурился:

—

Разгар охоты с собаками — он капканить?! Загрю угробил и остальных собак порешит. Ох, доведет Солов до белого каления…

Миллионы капканов разбросаны по таежной Сибири. Гибнут в железных ловушках кедровки, дятлы, кукши… Узаконенное браконьерство! А ученые ломают голову: почему тайга хворает?

Навалились на чалдонов оккупанты разных мастей, плутовством и коварством захватывают обжитые промысловые таежки. Истребляют всё, что летает и прыгает. Вот и с появлением в поселке невесть откуда взявшегося скользкого Солова наступили для Толи-Пузана и его товарищей черные дни. Умышленно, супостат, заключает кабальные договоры с охотниками-любителями. Мотаются бедолаги по гарям и чагоре за редким фартом. Покупают на стороне в полторы цены недостающие шкурки и сдают охотоведу, лишь бы отстоять право на общение с родной тайгой.

Солов удивляется:

—

Откуда берете?!

—

С кудыкиной горы, — хитро щурится Толя-Пузан.

Тихо в зимовье, даже слышно, как тикают ручные часы. Не шорохнется за подслеповатым оконцем ленская тайга, насторожилась. Много по ней прошло разного люда, и сколько пройдет еще! У одних останется на всю жизнь благодарность в сердце за ее материнскую доброту, у других — ненависть и хищный оскал.

Шебуршит под столетней мышь, собирает хлебные крошки. Новая хозяйка зимовья объявилась! Старая долго жить приказала: прогрызла ичиг — и покарали. Охотники невольно вспомнили, как поленом гоняли пакостливую леснуху по зимовью. Сами виноваты — смазали обутки рыбьим жиром, чтобы они меньше намокали…

—

Хватит, народные мстители, хохлиться! — нарушил гнетущую тишину Василий. — Чай варить будем?

—

Чай не пил, какая сила? — встрепенулся Толя-Пузан.

—

Чай попил, совсем ослаб! — поддакнул Егоров.

Слетела шелуха печали с обветренных лиц. Воспоминание

о казненной без следствия и суда мышке настроило на воинственный лад. Василий хорохорился:

—

Обязательно поеду в область. До губернатора дойду, но выведу Солова на чистую воду.

—

Тройку сейчас закладывать, или маленько погодя? — на полном серьезе подхватил Егоров.

—

Буску запрягай, — солидно посоветовал Толя-Пузан. — Он мигом домчит.

Зимовье дрогнуло от хохота…

Среди блескучих звезд кружится древняя Земля со всеми ее радостями и горестями. От вечного кружения еле заметно завихряются и трепещут тончайшие берестинки на стволах добрых деревьев. Так они похожи, эти берестинки, на судьбы человеческие!

Тайга в проталинах. Расцвел тальник по второму кругу. Какая тут охота?

Хвоя с лиственницы не опала, и хариус не торопится спускаться вниз по речке Ернушке на зимовальные ямы: жадно берет черную мушку с малиновой головкой, серебряную мормышку с подсадкой короеда…

Богато наловили охотники рыбки, еле-еле доперли до зимовья. Сидят у костра, чистят да солят. Завтра опять пойдут.

Маются собаки от безделья. Пестря и Жулик сидят на привязи, скулят — волюшки просят! Куда их в бесснежье отпустишь? Широко ходят, канут — и следа не найдешь.

Зорька лукаво лизнула раздувшегося от рыбьих потрохов Буску и оглянулась на Пестрю. Тот ревниво рыкнул. Буска поднял трубой хвост и вызывающе ступил в поле досягаемости, нагло уставился на Пестрю: ну-ка, кто кого пересмотрит? Моргнул — и кубарем покатился в костер. Толя-Пузан молнией выхватил забияку из огня, отшвырнул в кусты:

—

Охолонись в ключе, рахит…

—

Схлопотал, погина колченогая, — позлорадствовал хозяин. — Нарвался на пердячую траву?

—

Я его предупреждал: не лезь к Пестре. Не послушал, — рассмеялся Василий и погрозил Зорьке: — Добалую, проказница…

Изрядно Буска опалил хвост, но это не мешало ему в отместку Пестре безнаказанно увиваться за стройной Зорькой. Она и сама с удовольствием заигрывала с ним. Егоров, наблюдая за растрепанным волокитой, диву давался:

—

Смотреть не на что, шкура да кости, а ухажерки с ума по нему сходят?!

—

Бабы — они и есть бабы, — мудро изрек Толя-Пузан. — Чем страховитей, тем для них милей. Взять меня, к примеру… Руки-ноги из брюха растут. Глаз узкий, нос плюский. Старухи мной непослушных внучат пугают! А Тамара готова на божничку посадить, пятки целовать. Изменишь, говорит, убью, чтобы никому не достался. Жуть!

—

Подумаешь, страсти-мордасти, — ухмыльнулся Егоров, ловко распластывая на площине багровоперого хариуса. — Вот я натерпелся страху из-за Буски! Как-то прислал мне повестку наш участковый. Я завибрировал: в чем дело? Вроде ничего грязного за спиной не имею. Прихожу, Фомич и говорит: «Заявление на тебя, гражданин хороший, поступило — от алиментов укрываешься». Я выпучил шары: «Какие алименты?! Все дети при мне…» Хмыкнул участковый, привел в свой дровяник, а там щенята — копия Буски: такие же белые стрелки между ушей, на задних лапках прибылые коготки. «Родниться или судиться будем?» — спрашивает Фомич. Пришлось топать в магазин. Так что следи за своей Зорькой, Вася. Заранее предупреждаю, чтобы потом обиды не было. Я не магнат — с каждым встречным-поперечным родниться.