Что такое боги и как с ними быть - Кальдера Равен - Страница 36

Кроме того, восприятие мифического времени во многом зависит от того, в какой среде человек родился и вырос. Я воспитан в духе современной западной культуры, полностью сосредоточенной на концепции линейного времени. Однако во многих (хотя и не по всех) аборигенных культурах время воспринимается совершенно по-иному. Некоторые лингвисты утверждают, что восприятие времени закладывается вместе с родным языком, и человеку, с детства говорившему, допустим, на языке индейцев хопи (в котором нет системы времен для обозначения прошлого, настоящего и будущего, потому что время мыслится не линейным, а циклическим), не составит особого труда воспринять нелинейное время богов. Размышляя о парадоксе мифического времени в соотнесении со временем линейным, не следует забывать, что далеко не все люди на свете говорят на языках индоевропейской семьи, наподобие того, котором написана эта книга. Соответственно, и представления о времени у носителей принципиально иных языков могут оказаться в корне иными. Если принять это к сведению, то пропасть между линейным временем и временем мифа уже не покажется такой огромной. И об этом стоит задуматься всем, кто вырос в условиях современной западной культуры.

Одна из причин (не считая старческого слабоумия), по которым старики нередко начинают вспоминать свою молодость необыкновенно живо и ярко и даже как будто проживать заново отдельные эпизоды, заключается в том, что с приближением к Смерти линейное время на духовном плане искажается. Человек становится ближе к миру Духа, к миру богов, в котором все точки на ободе колеса доступны если не в такой же, то, по крайней мере, в гораздо большей степени, чем простое пребывание в одном-единственном моменте настоящего. Именно поэтому многие религиозные практики обучают человека сосредоточиваться на Бытии, а не просто на Действии: тем самым они приближают нас к божественному времени мифа — а следовательно, и к самим богам.

Некоторые полагают, что и мы, люди, тоже живем в нелинейном времени, хотя и не осознаём этого — или намеренно игнорируем, потому что осмыслить это слишком трудно. В связи с этим возникает вопрос о прошлых инкарнациях и о том, какие части нашей души перевоплощаются, а какие — уходят в иные миры или растворяются во вселенной; но это тема для другой беседы. Так или иначе, сталкиваясь с концепцией мифического времени, мы чаще всего пытаемся ее игнорировать.

Но если мы хотим понять своих богов хотя бы настолько, насколько это вообще возможно для смертных, то нужно напоминать себе снова и снова, что в потоке Происходящего боги чувствуют себя гораздо привольнее, чем мы. И любая попытка запереть их в отдельные клетки дискретных событий, обусловить причинно-следственными связями и провести четкие границы между «тем, какими они были тогда», и «тем, какими они стали сейчас», заведомо обречена на провал.

В Ветхом завете Яхве позиционирует себя как сущность мужского пола, и его приверженцы не ставили этого под сомнение вплоть до недавних времен, когда в некоторых христианских деноминациях о Боге начали говорить как о бесполой сущности. Разумеется, в этом нет ничего удивительного: древние евреи почитали Яхве как своего бога-покровителя, одного из многих возможных, но при этом того Единого, который объявил их своим избранным народом, а современные христиане воспринимают его как высшую трансцендентную Силу. Действительно, Зодчий Вселенной должен быть превыше всяких половых разделений; проблема лишь в том, что, с точки зрения политеиста, Яхве имеет на это звание ничуть не больше прав, чем любое другое божество. Поэтому лично я убежден, что Яхве — божество мужского пола, в том же смысле, в каком, например, Инанна — божество женского пола. (К тому же, когда приверженец авраамической веры взывает к «Богу», не всегда ему отвечает именно Яхве, хотя заметить это могут лишь немногие.)

Будучи политеистами, мы благополучно избегаем тех проблем, с которыми сталкиваются женщины, следующие авраамическим религиям, — проблем, связанных с острой нехваткой моделей Божественной Женственности. Более того, мы располагаем дополнительными моделями, не сводящимися к традиционной дихотомии мужского и женского. Неоязыческое движение зародилось в 60-е годы XX века и началось, главным образом, с Викки — дуотеистической мистериальной религии, ставящей во главу угла взаимодействие двух противоположных и дополняющих друг друга полов: Богиню и Бога как вечную супружескую пару или как мать и сына. Для людей, с детства не знавших никаких богов, кроме единственного бога-мужчины, этот акцент на священном единстве противоположностей был настоящим глотком свежего воздуха, но на поверку и эта концепция оказалась слишком ограниченной. Прошло еще два десятка лет, прежде чем в викканских ковенах отбушевали споры о том, допустимо ли принимать в свои ряды лесбиянок и геев и если да, то следует ли принуждать их к ритуальной практике только в традиционных ролях — в составе гетеросексуальных пар.

Но по мере развития и распространения неоязычества (и, самое главное, по мере постепенного перехода язычников от дуотеизма к политеизму) многие стали понимать, что гендерные роли и сексуальные предпочтения у древних богов были весьма разнообразны и представляли собой, по сути, широкий спектр всех мыслимых вариантов. Наряду с традиционно женственными богинями и традиционно мужественными богами существовали и мужеподобные богини, и женоподобные боги, и божества-бигендеры (и даже такие, которые могли без труда переходить из одной гендерной модели в другую и обратно). Одним словом, вариаций было ровно столько, сколько их может оказаться в открытом человеческом обществе, не препятствующем свободному самовыражению и гендерному самоопределению.

Для тех, кто первыми выступил против принудительного единообразия, замена монохромного знамени божественного гендера (метафорически выражаясь) на двухцветное воспринималась как величайшее достижение — и как огромным шаг вперед. Однако акварели пантеизма, играющие всеми цветами радуги, и суматошно-пестрые лоскутные одеяла политеизма повергали этих новаторов в смущение. Некоторые языческие группы, а именно — виккане и сообщества, производные от викканских, — и по сей день придерживаются строгой дихотомии Божественного Женского и Мужского начал, но для политеистического мировоззрения эти рамки слишком узки. Одна богиня может выражать свою женственность совершенно иными способами, чем другая, — и по сути своей может казаться подобной какому-нибудь божеству мужского пола, выполняющему те же функции, что и она. Поэтому политеист изучает, так сказать, «гендерное поведение» целого ряда божеств и выбирает того или тех, которые наиболее близки ему лично по этому параметру или же олицетворяют идеальную с его точки зрения гендерную модель.

Однако при всем этом существуют и божества, в задачи которых входит приобщение мужчин и женщин к таинствам, тесно связанным с принадлежностью к определенному биологическому полу. Боги такого рода предельно мужественны, а богини — предельно женственны по своей сути. Поскольку каждый из нас — плод этих таинств, появившийся на свет путем зачатия и родов, и поскольку от плодородия земли и животных зависит вся наша пшца, нельзя обойтись без богов, которые олицетворяли бы эти абсолютные полюса биологической реальности, обеспечивающие продолжение рода. Кроме того, некоторые боги и богини воплощают мужественность или женственность в чистом виде и саму по себе, а не как один из полюсов взаимодополняющей пары. (Зачастую это «девственные» или никогда не вступающие в любовную связь божества, такие как Артемида.) Лоскутное одеяло политеизма устроено так, что у любого мыслимого варианта гендера, связанного с физическим телом или нет, непременно найдется какое-нибудь божественное олицетворение.

Соотношения между гендерной принадлежностью божеств и их последователей тоже весьма разнообразны. Даже у тех богов, которые отдают решительное предпочтение мужчинам, находятся приверженцы среди женщин, и наоборот, даже у богинь, отдающих предпочтение женщинам (таких, как Артемида), бывают последователи и служители среди мужчин. Большинство богов и богинь выбирают себе служителей на основе личного сродства, а не по такому критерию, как строение тела. Впрочем, особенности физического строения могут усиливать это сродство, особенно если они тесно связаны с таинствами того или иного божества. Так, например, дело обстоит с Бафометом, в мистерии которого важную роль играет смешение — в любой комбинации — признаков биологического пола и который почти наверняка откликнется на зов любого интерсекса или трансгендера, если тот отважится к нему обратиться. Однако можно смело утверждать, что даже боги/богини такого рода принимают и людей, не обладающих подобными физическими особенностями. Возможно, эти люди способны придавать соответствующую форму своему энергетическому телу (а боги определенно придают этому гораздо больше значения, чем мы), а возможно, дело решается каким-то иным, не бросающимся в глаза фактором сродства на уровне личности человека или сферы его деятельности. Боги целостны по природе своей, но все же не настолько, чтобы никогда не делать исключений из привычного им подхода в любви.