Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 32

– Нет? – Она поняла, что была несправедлива к рассыльному.

– Нет, и сегодня мы его не ждем. Могу ли я чем-нибудь помочь?

В его голосе звучали нежные нотки. Молодому человеку казалось, что он в жизни не встречал такой милой девушки. Та и впрямь была сейчас очень хороша – раскрасневшаяся, со сверкающими глазами. Она задела сокровенную струну в душе долговязого, и весь мир для него превратился в благоухающий сад, наполненный музыкой.

Отис Пилкингтон уже влюблялся с первого взгляда, но не мог припомнить случая, чтобы столь безоглядно. Джилл улыбнулась – и перед ним будто отворились врата небесные. Он даже не стал вспоминать, сколько раз прежде отворялись эти врата. Однажды они обошлись ему в восемь тысяч долларов отступных под угрозой суда… но в такие минуты не до воспоминаний, вызывающих диссонанс. Отис Пилкингтон влюбился и больше ни о чем не хотел думать.

– Присаживайтесь, пожалуйста, мисс…

– Маринер, – подсказала она. – Благодарю вас.

– Мисс Маринер… Разрешите представить вам мистера Роланда Тревиса.

Субъект за пианино отвесил поклон, и его черные волосы взметнулись и опали, словно морские водоросли на волнах прибоя.

– А я – Пилкингтон, – продолжал долговязый. – Отис Пилкингтон.

Неловкую паузу, обычную после церемонии знакомства, оборвало дребезжание телефона на письменном столе. Отис уже вышел на середину кабинета, однако его феноменально длинная рука без труда дотянулась до трубки.

– Алло? О, к сожалению, сейчас никак не могу, у меня совещание… – Джилл еще предстояло узнать, что в театральном мире не разговаривают, а «проводят совещания». – Будьте добры, передайте миссис Пигрим, что я непременно перезвоню ей позже. – Он повесил трубку. – Секретарь тети Оливии, – тихонько бросил он Тревису. – Она зовет меня покататься. – Он снова повернулся к посетительнице. – Прошу прощения, мисс Маринер. Так чем я могу вам помочь?

Джилл уже полностью вернула самообладание. Интервью с работодателем оборачивалось совсем по-другому, чем она могла предположить. Уютная светская атмосфера – ни дать ни взять лондонское чаепитие прежних времен на Овингтон-сквер с Фредди Руком, Ронни Деверо и прочими друзьями.

Для полноты картины недоставало только чайного столика. Деловой нотки почти не ощущалось. Тем не менее, явилась сюда Джилл как раз по делу, а потому следовало к нему приступить.

– Я пришла насчет работы.

– Работы?! – воскликнул мистер Пилкингтон, который, похоже, и сам воспринимал беседу как исключительно светскую.

– Хористкой, – пояснила Джилл.

Пилкингтон болезненно отшатнулся, будто от непристойности.

– В «Американской розе» не будет никаких хористок! – поморщился он.

– Как, разве это не музыкальная комедия?

Пилкингтон вновь содрогнулся.

– Ни в коем случае! Это музыкальная фантазия! Мы набираем ансамбль, – с оттенком укоризны добавил он, – из двенадцати утонченных особ женского пола.

– Ну что ж, – рассмеялась Джилл, – так звучит гораздо изысканнее. Как вы считаете, во мне достаточно утонченности?

– Без сомнения! – торопливо заверил Пилкингтон. – Я буду счастлив, если вы к нам присоединитесь.

Пианино издало резкую диссонирующую ноту, и лохматый композитор крутанулся на табурете. На лице его отразилось сомнение.

– Позволь тебе напомнить, Оти, что у нас уже есть двенадцать девушек!

– Значит, будет тринадцать! – твердо заявил долговязый.

– Несчастливое число, – буркнул Тревис.

– Ну и пусть! Мисс Маринер должна быть с нами. Ты же сам видишь – она как раз того типа, который требуется, – с чувством возразил Пилкингтон.

С того самого дня, как начался набор труппы, он с умилением вспоминал вечер премьеры «Американской розы» прошлым летом в доме его тетки в Ньюпорте со звездным любительским составом из светских щеголей, юных девушек и замужних дам младшего поколения.

Подобную компанию он жаждал собрать и для профессиональной постановки на Бродвее, но до сегодняшнего дня терпел одни разочарования. Джилл показалась ему единственной девушкой в театральном Нью-Йорке, отвечавшей его высоким стандартам.

– Спасибо вам огромное! – просияла Джилл.

Повисла новая пауза. В атмосферу опять вползла светская нотка, и Джилл почувствовала себя хозяйкой дома, долг которой – не дать угаснуть беседе.

– Говорят, эта пьеса в стиле Гилберта и Салливана, – начала она.

Пилкингтон задумчиво пожевал губами.

– Признаюсь, когда я ее сочинял, моим идеалом и впрямь был Гилберт. Не знаю, удалось ли мне хоть в малой степени…

– Твой сюжет ничуть не хуже гилбертовских, Оти, – уверенно перебил композитор, пробежав пальцами по клавишам.

– Да будет тебе, Ролли! – скромно потупился Пилкингтон.

– И даже лучше, – настаивал Тревис. – Во-первых, он современный…

– Да, я старался делать упор на современность, – пробормотал автор.

– И ты избежал ошибки Гилберта – излишней вычурности.

– Ну, Гилберт и впрямь грешил избытком фантазии, – признал Отис. – А музыка, – добавил он в порыве ответного великодушия, – обладает мелодичностью Салливана, но отличается новизной ритма и оригинальностью… Музыка вам понравится, – обернулся он к Джилл.

– Судя по вашим словам, – любезно заметила Джилл, – пьесу ожидает громкий успех.

– Будем надеяться, – кивнул Пилкингтон. – На наш взгляд, пришло время, когда от театра требуется нечто лучшее, чем привычная жвачка. Публика устала от безмозглой халтуры и примитивных мелодий, которыми ее потчуют типы вроде Уоллеса Мейсона и Джорджа Бивена. Ей хочется блеска! То же самое происходило в эпоху Гилберта и Салливана. Они стали писать, когда музыкальная сцена пала ниже некуда и театр был отдан на откуп пошлым бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала чего-нибудь классом повыше. Так же обстоит дело и сегодня, но театральное начальство не желает этого видеть. Наша «Американская роза» не один месяц стучалась в разные двери по всему Бродвею…

– Надо было войти без стука… как я, – засмеялась Джилл и встала. – Что ж, очень любезно с вашей стороны принять меня на работу, хоть я и вошла столь бесцеремонно… Просто я почувствовала, что нет смысла дожидаться на лестничной площадке. Очень рада, что все уладилось. До свидания!

– До свидания, мисс Маринер! – Отис сердечно пожал протянутую руку. – Репетиция ансамбля состоится… когда, Ролли?

– Послезавтра в одиннадцать утра, в Брайант-холле.

– Я приду. До свидания, и большое вам спасибо!

Молчание, воцарившееся после ее ухода, нарушил Тревис:

– Ничего цыпочка.

Пилкингтон вздрогнул, очнувшись от сладких грез.

– Что ты сказал? – нахмурился он.

– Девица эта… Ничего так, а?

– Мисс Маринер, – процедил Пилкингтон, – самая очаровательная, утонченная и воспитанная девушка. Ты это имел в виду?

– Само собой, – поспешил согласиться Тревис, – именно это!

Выйдя из театра, Джилл окинула 42-ю улицу взглядом победителя. С тех пор как она вошла в «Готэм», в Нью-Йорке мало что переменилось, но город показался ей совсем иным. Час назад она была чужестранкой и бесцельно плыла по его быстринам, и вот уже здесь своя и Нью-Йорк принадлежит ей! Она смело встретилась с ним лицом к лицу и сама добыла средства к существованию. Теперь даже походка ее стала легче и уверенней.

В адресе, который дала Нелли, была указана восточная сторона Пятой авеню, и Джилл направилась туда по 42-й улице, которая казалась ей сейчас самой веселой и оживленной на свете. Стук колес надземки у пересечения с Шестой авеню звучал музыкой, а толкавшие то и дело прохожие вызывали почти родственные чувства.

На углу Пятой авеню Джилл пришлось остановиться: полисмен на середине улицы как раз только что перевел семафорную стрелку, разрешая движение из центра города. Машины катились в два ряда, заполняя дорогу в обе стороны, насколько хватало глаз – красные и синие, лиловые и зеленые.

Джилл стояла, ожидая, пока их поток иссякнет, и тут мимо нее проплыл самый большой и самый красный автомобиль – огромный лимузин с шофером в открытой кабине, похожим на мохнатого белого медведя, и еще одним «медведем» рядом с ним. А в салоне удобно расположился, устремив томный взгляд на тучную леди в норковом манто… не кто иной, как дядюшка Крис!