Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 34
- Предыдущая
- 34/167
- Следующая
Приятное времяпровождение тянулось минут десять.
– Ах, дет-ти! Мы же должны репет-тировать! – покаянно воскликнул Зальцбург. Займемся же скорее делом! Итак, вступительный хор первого акта – и, пожалуйста, на сей раз держитесь тональности. В тот раз звучало фальшиво, фальшиво! Начали! Ла-ла-ла…
– Миштер Жальчбург!
– Да, мисс Тревор?
– Помнится, вы как-то играли ужасно милый фокштрот. Вот бы…
– В другой раз! В другой раз! Сейчас работа. Ну же! Ла-ла-ла…
– Какая жалошчь! – вздохнул ангелочек. – Вам бы, девочки, пошлушачь! Чудо, а не музыка, право шлово!
Тут же все разразились стонами:
– Ну мистер Зальцбург!
– Пожалуйста, мистер Зальцбург!
– Сыграйте же нам фокстрот, мистер Зальцбург!
– Если он так же хорош, как вальс, – снисходительно уронила Герцогиня, – то должен быть выше всяких похвал. – Она припудрила нос. – В наши дни музыка так редко музыкальна.
– Какой вы хот-тите фокстрот? – обреченно выдавил Зальцбург.
– Сыграйте их все! – нашелся кто-то.
– Да! Да! Сыграйте все! – подхватила труппа.
– Это будет просто очаровательно, – согласилась Герцогиня, убирая пуховку в сумочку.
И музыкальный директор принялся играть их все, отринув угрызения совести. Драгоценные минуты, оплаченные нанимателями для «Американской розы», летели одна за другой, а леди и джентльмены «ансамбля» вольготно развалились на стульях, даже не думая заучивать мелодии Роланда Тревиса и стихи Отиса Пилкингтона.
Пожелтевшие клавиши гремели, старенькое пианино раскачивалось, едва сдерживая неожиданный напор. Собрание уже больше походило на семейный праздник, чем на репетицию, и находчивый ангелочек лучился самодовольством, ловя благодарные взгляды.
Приятные беседы зашелестели вновь.
– …прошла я пару кварталов – и вдруг вижу в витрине у «Шварца и Гулдерстайна» ту же самую модель за двадцать шесть пятьдесят!..
– …зашел в вагон еще на 42-й улице и с ходу стал глазки строить, а на 66-й подваливает такой: «Привет, цыпочка!» Ну, я выпрямилась и…
– …пускай ты и муж моей сестры! – говорю. – Да, вспылила чуточку. Вообще, меня трудно завести, но могу и взбеситься…
– …нет, милая, ты и половины не знаешь, и половины! Слитный купальник! Можно назвать и так, хотя пляжный коп заявил, что похоже больше на детский чулок. А когда…
– …вот я и говорю: «Знаешь, Иззи, хватит с меня! Мой отец был джентльмен, хоть тебе и невдомек, что это значит, и я не привыкла…»
– Эй!
Окрик от двери, скрипучий и грубый, врезался в болтовню, точно нож в масло, и бормотание в зале мигом оборвалось. Один лишь Зальцбург, охваченный музыкальной лихорадкой, продолжал терзать дряхлый инструмент, не ведая о недружелюбном пополнении своей аудитории.
– А сейчас я вам играю очень смешное трио из моего второго акта. Коронный номер! Поют тенор, комик и субретка. На втором припеве выбегают четыре девушки и двое юношей. Девушки танцуют с тенором и комиком, а юноши – с субреткой. Вот! На бис выходят еще четыре девушки и двое юношей. На третий бис выходит сольный танцор, а остальные на сцене отбивают ритм хлопками в ладоши. Затем все снова поют припев, а на последний бис три главных персонажа и солист исполняют танец со всем хором! Отличный коронный номер, уверяю вас. Его одного хватит для успеха любого мюзикла – но где прослушивание, я вас спрашиваю? Нет его! Как я ни умолял, все заняты. А когда прошу либретто для постановки, только хохочут – ха-ха-ха! – Зальцбург воспроизвел это «ха-ха-ха!» с большим жаром и достоверностью. – Вот послушайте, я сыграю еще раз…
– Как бы не так! – вновь прогремел голос у двери. – Что вы тут затеяли, концерт?
В страхе и ошеломлении музыкальный директор развернулся на табурете, едва не опрокинувшись. Божественное вдохновение уходило из него, словно воздух из проколотого детского шарика. Обмякнув подобно тому же шарику, он с отвисшей челюстью таращился на вошедших.
Их было двое: долговязый Пилкингтон и осанистый толстяк слегка за тридцать, с гладкими светлыми волосами и двойным подбородком, казавшийся рядом со спутником-жирафом еще тучнее и ниже ростом, чем на самом деле.
Его близко посаженные зеленоватые глазки угрожающе горели на лице нездорового цвета, глядя поверх полукруга слушателей на незадачливого пианиста.
– Почему девушки не работают?
Нервно приподнявшись, тот пугливо отшатнулся от начальственного взора, споткнулся о табурет и плюхнулся задом на клавиши, выдав сложный аккорд в духе футуристов.
– Я… мы… дело в том, мистер Гобл…
Устрашающий зеленый взор обвел концертную аудиторию, разливая вокруг тревогу и неловкость, будто из шланга. Девушки, сидевшие ближе, с трепетом опустили глаза на туфли, а остальные попытались укрыться за спинами соседей.
Даже Герцогиня, от надменного взгляда которой нахалы мигом пасовали, а незваные ухажеры отступали в смущении, отвела глаза, а гибкая блондинка, гордая покорительница Иззи, короля гардеробов, поникла, словно хилый саженец под ураганным ветром.
Леденящий взгляд смело встретила одна Джилл. Сидя на внешней стороне полукруга, она рассматривала театрального агента с откровенным любопытством: подобные типы ей прежде не попадались.
Такое поведение выделяло ее из толпы и вызывало интерес. Некоторое время секунд Гобл молча смотрел, затем поднял толстый короткий палец и медленно обвел им девушек, производя сложные математические подсчеты.
– Тринадцать, – подвел он наконец итог. – Так и есть, тринадцать. – Он обернулся к Пилкингтону. – Я же говорил, что у нас будет двенадцать хористок!
Вспыхнув, мистер Пилкингтон споткнулся о собственные ноги.
– Ну да… да… – неохотно пробормотал он, – двенадцать.
– А здесь – тринадцать! Считайте сами. – Управляющий вновь повернулся к Джилл. – Как ваша фамилия? Кто вас нанял?
Хриплый звук откуда-то из-под потолка известил, что мистер Пилкингтон прочищает горло.
– Я… э… Это я нанял мисс Маринер, мистер Гобл.
– Ах, вы наняли?!
Гобл снова уставился на Джилл. Осмотр затянулся надолго, так что она даже заволновалась, в порядке ли у нее одежда. Однако, насколько могла, выдержала взгляд, несмотря на колотящееся сердце.
Она в жизни никого не боялась, но в этом желтоволосом толстяке было что-то змеиное, вызывавшее содрогание, словно тараканы в детстве. На миг подумалось, как противно было бы его прикосновение. Весь мягкий, липкий…
– Ладно, так и быть, – решил мистер Гобл, когда минула, казалось, вечность. – Продолжайте, – кивнул он Зальцбургу, – и попробуйте на сей раз немного поработать. Я вас что, нанял представления давать?
– Да, мистер Гобл. То есть, я хотел сказать – нет, мистер Гобл!
– После обеда можете репетировать на сцене «Готэма». Начинайте ровно в два.
За дверью Гобл повернулся к Пилкингтону:
– Глупо было с вашей стороны нанимать эту девицу. Тринадцатая! Да я лучше под лестницей в пятницу пройду, чем дам премьеру в Нью-Йорке с тринадцатью хористками… Ладно, неважно. Уволим какую-нибудь после гастрольных показов. – Он задумался. – А вообще, ничего так. Где вы ее подцепили?
– Ну… она сама пришла, когда вас не было. Мне сразу бросилось в глаза: тот самый типаж, что нам требуется для музыкального ансамбля, потому и взял. Она… – Пилкингтон сглотнул. – Такая… очаровательная, такая утонченная!
– Чертовски хорошенькая, – признал мистер Гобл и двинулся дальше, погруженный в свои мысли. Пилкингтон робко шагал следом.
В такие минуты Отис Пилкингтон особенно жалел, что не умеет настоять на своем. Ему оставалось лишь горько завидовать тем, кто, заломив шляпу набекрень и вздернув подбородок, бросает вызов миру.
Финансовое бремя спектакля нес он один. Если постановка провалится, ему и расплачиваться. Тем не менее, грубый неотесанный субъект, шагающий перед ним, ни разу не дал ему слова в деловых вопросах – обращался с ним как с младенцем, кричал и распоряжался, будто в своем праве! Пилкингтон тяжко вздохнул. И зачем только он ввязался в это предприятие!
- Предыдущая
- 34/167
- Следующая