Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 36

– Но почему ты так решила?

Ангелочек взялась за поручень трамвая, готовясь запрыгнуть на площадку.

– Хотя бы потому, что он крадется жа нами от шамого театра, как индеец по прерии – оглянись-ка! Пока-пока, милочка, оштавь мне кусок швадебного торта.

Трамвай укатил, блеснув на прощанье широкой улыбкой Ангелочка. Оглянувшись, Джилл и впрямь увидела змеиную фигуру нависшего сбоку Отиса Пилкингтона.

Он явно нервничал, но был полон решимости. Шелковый шарф на шее скрывал и половину лица – Пилкингтон очень дорожил здоровьем, подозревая, что склонен к бронхиту, – а над шарфом робко моргали глаза сквозь очки в черепаховой оправе. Надежда уговорить себя, что лихорадочный блеск за стеклами не жар любви, тут же улетучилась: истина была слишком очевидна.

– Добрый вечер, мисс Маринер! – раздалось из-под шарфа приглушенно, словно издалека. – Вам в ту сторону? – Пилкингтон кивнул на удалявшийся трамвай.

– Нет, в центр, – поспешно ответила Джилл.

– И мне туда же.

Такая навязчивость раздражала, но что было поделать? Нелегко тактично распрощаться, когда с тобой идут в одну сторону. Оставалось лишь продолжать путь в сопровождении назойливого поклонника.

– Устали, должно быть, на репетиции? – осведомился он в своей осторожной манере, будто измерял каждое слово и отстригал его от клубка.

– Немного. Мистер Миллер очень увлеченный человек.

– Он увлечен пьесой? – оживился Пилкингтон.

– Нет, я имела в виду его дотошность.

– А про сам мюзикл он что-нибудь говорил?

– Нет, не припомню. Он вообще не слишком разговорчив, если не считать замечаний к танцам. Судя по всему, наше исполнение его не впечатляет. Впрочем, по словам девушек, он каждой труппе, с которой работает, говорит, что хуже никого еще не видал.

– А сами хор… то есть, участницы ансамбля что думают о пьесе?

– Ну, их вряд ли можно считать компетентными критиками… – дипломатично начала Джилл.

– То есть, им не нравится?

– Думаю, не все еще вполне разобрались.

Пилкингтон помолчал.

– Я и сам начинаю думать, что публика до нее не доросла, – вздохнул он наконец. – Когда ее ставили в первый раз…

– О, так премьера уже была?

– Только любительская, прошлым летом в Ньюпорте, в доме моей тети миссис Уоддсли Пигрим – благотворительный спектакль в помощь армянским сиротам. Тогда его приняли очень тепло, мы почти покрыли расходы. Такой был успех, что… Я чувствую, вам можно довериться, но лучше не пересказывать мои слова вашим… вашим коллегам. Успех был такой, что я решил вопреки совету тети поставить спектакль на Бродвее. Между нами, я сам оплачиваю почти все расходы на постановку. Мистер Гобл не участвует в финансировании «Американской розы», все лежит на мне. А он за долю в прибылях предоставляет нам свой опыт в антрепризе… Я всегда верил в успех нашего мюзикла! Мы с Тревисом написали его, еще когда вместе учились в колледже, и все наши друзья пришли в полный восторг. Хотя моя тетя, как я уже сказал, была против затеи с Бродвеем. Она придерживается мнения, что я в бизнесе не разбираюсь, и в каком-то смысле права. По темпераменту я куда больше склонен к искусству… Однако твердо решил показать публике нечто получше так называемых хитов – они просто ужасны! К сожалению, я начинаю сомневаться, что пьесу такого уровня, как «Американская роза», способны воплотить наши невежественные актеры. Они просто не улавливают ее духа, изысканности, тонкого абсурдистского юмора. Сегодня… – Пилкингтон запнулся. – Сегодня я случайно подслушал, как двое из них обсуждали спектакль, не подозревая о моем присутствии. Один назвал его капустником, а другой почему-то – куском сыра горгонзола. Разве можно при таких настроениях рассчитывать на большой успех?

У Джилл отлегло от сердца. Выходит, бедолаге требуется не любовь, а лишь сочувствие, и в его глазах вспышка паники, а вовсе не любовный жар. Написал пьесу, разорился на постановку, а теперь услышал, как ее ругательски ругают, вот ноги и подкосились от страха, как выразились бы подруги-хористки.

В самом деле, Пилкингтон так походил на ребенка-переростка, жаждущего утешения, что сердце Джилл растаяло, а заодно рассыпались и оборонительные редуты. В результате, когда он пригласил ее на чашку чая к себе домой на 34-ю улицу всего в двух кварталах от Мэдисон-авеню, Джилл без колебаний приняла приглашение.

Пилкингтон разглагольствовал в том же минорном ключе до самого своего дома. На его месте она едва ли стала бы так откровенничать с малознакомым человеком, но знала, что мужчинам это свойственно. В Лондоне ей часто приходилось выслушивать самые интимные признания от молодых людей, только что встреченных на танцах. Должно быть, что-то в ней действовало на некоторых мужчин, как трещина в плотине, давая волю бурному потоку красноречия.

К этому типу явно принадлежал и Отис Пилкингтон – начав говорить, он не утаивал ничего.

– Не то чтобы я в чем-то зависел от тети Оливии, – объяснил он, помешивая чай в своей квартире-студии, увешанной японскими гравюрами, – но вы же знаете, как бывает. Она в состоянии сильно испортить мне жизнь, если я оступлюсь. Пока же есть основания полагать, что она собирается оставить мне почти все свое состояние, а это миллионы. – Он подал Джилл чашку. – Уверяю вас, миллионы!.. В моей тете сильна коммерческая жилка, и на нее произведет весьма пагубное впечатление, особенно после высказанных ею опасений, если я потеряю на мюзикле крупную сумму. Она и так вечно сожалеет, что я не стал бизнесменом, как покойный дядя Уоддсли Пигрим, который нажил состояние на копченых окороках. – Пилкингтон оглянулся на японские гравюры и передернул плечами. – Дядя до самой смерти не переставал убеждать меня войти в его бизнес, но я бы этого просто не вынес! Однако, услышав, как те двое обсуждали мою пьесу, готов был пожалеть, что не согласился.

Джилл была полностью обезоружена. Сумей она дотянуться, наверное, даже погладила бы несчастного юношу по голове.

– На вашем месте я бы не беспокоилась, – заметила она. – Я где-то слышала или читала, что, если актерам пьеса не нравится – это вернейший залог успеха.

Мистер Пилкингтон придвинул свой стул на едва ощутимую чуточку ближе.

– Какая вы милая! – выдохнул он.

Джилл с огорчением поняла, что все-таки ошиблась. Жар любви, и никаких сомнений! Черепаховые очки сверкали парой прожекторов. Выражением лица молодой человек стал похож на овцу, а прошлый опыт безошибочно подсказывал: наступает момент, когда бегство – единственный выход.

– Боюсь, мне пора. – Джилл поднялась с кресла. – Большое спасибо за чай. Что касается мюзикла, я бы на вашем месте нисколько не опасалась. Уверена, премьера будет великолепна. До свидания!

– Как, вы уже уходите?

– Да, к сожалению. Я и так опаздываю, меня ждут…

Какую бы ложь в ущерб своей душе ни собиралась преподнести Джилл, ее перебил дверной звонок. Из коридора донеслись шаги слуги-японца, а следом послышалось:

– Мистер Пилкингтон дома?

Отис молитвенно сложил руки.

– Не уходите, Джилл, прошу вас! – пылко воскликнул он. – Это просто знакомый – зашел, видимо, напомнить о встрече за ужином. Он и минуты не задержится. Пожалуйста, останьтесь!

Джилл снова опустилась в кресло. Теперь ей и самой расхотелось уходить. Вопрос у парадной двери был задан бодрым голосом давно потерянного дяди, майора Кристофера Сэлби.

Дядюшка с беззаботным видом вошел в комнату, похлопывая по рукаву перчаткой, и замер на месте, увидев, что хозяин не один.

– О, прошу прощения! Я думал… – Он неуверенно вгляделся в девушку. В жилище Пилкингтона царили романтические сумерки, и вошедшие с улицы не сразу к ним привыкали. – Если вы заняты…

– Э-э… – засуетился хозяин, – позвольте мне… мисс Маринер… Майор Сэлби…

– Привет, дядя Крис!

– Господи помилуй! – воскликнул пораженный гость и рухнул на кушетку, словно подкошенный.