Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 52

– О нет!

– Тогда должен сообщить, что с юным Пилкингтоном все кончено…

– Что?!

– Нет-нет, только в переносном смысле. Человек-жираф еще дышит и, судя по той скорости, с какой он рванул в отель, еще не встал из-за стола. Однако сердце его разбито. После генеральной репетиции прошло совещание, где наш приятель Гобл, не выбирая выражений – такой прямоты я не припомню даже у него, – сообщил Пилкингтону, что отдает его гнилую заумную белиберду – так и сказал! – на переделку в чужие руки. Вот они, эти руки – правая чужая справа, левая чужая слева. Да-да, орудием убийства творческих дерзаний юного гения избрали не кого иного, как меня! Более того, первый акт и большую часть второго я уже переписал. Гобл предвидел такой поворот и велел мне приниматься за дело еще две недели назад, с тех пор я и тружусь в поте лица. Новую версию начнем репетировать уже завтра, а в следующий понедельник покажем в Балтиморе, считай, новую пьесу. Это будет конфетка, прости мою скромность. Композиторы тоже не сидели сложа руки эти две недели, работали посменно и музыка теперь почти вся другая, гораздо лучше. Так что и тебе, боюсь, прибавится труда – все номера придется ставить заново.

– Ничего, я работу люблю, – заверила Джилл, – только Пилкингтона жалко.

– Переживет твой Пилкингтон – ему принадлежат семьдесят процентов шоу! Еще, глядишь, и состояние наживет, а уж кругленькую сумму получит точно… если сдержит обиду и не продаст сгоряча своей доли. Сейчас готов продать первому встречному, судя по его настроению в конце совещания. Во всяком случае, он заявил, что умывает руки и сегодня вечером уезжает в Нью-Йорк, не останется даже на гастрольную премьеру… Нет, конечно, мне тоже его жаль, но как можно было настолько запороть блестящую идею!.. О, кстати!

– Да?

– Еще одна трагедия! Страшная, хоть и неизбежная. Беднягу Фредди тоже выкинули!

– О нет!

– О да! – твердо заверил Уолли.

– Разве он плохо вчера играл?

– Играл он ужасно, но причина в другом. Гобл захотел переписать лорда под шотландца, чтобы пригласить на роль Макэндрю, который наделал шума в прошлом сезоне. В мюзиклах такое сплошь и рядом – подгоняют роли под модных актеров, если те подвернутся под руку. У меня сердце кровью обливается за Фредди, но никуда не денешься. Ему еще не так скверно пришлось, как актеру в одном моем шоу. Во втором акте тот должен был играть психа, который сбежал из сумасшедшего дома, и режиссер для пущего реализма велел ему выбрить голову… а на другой день узнал, что освободился комик получше, и уволил. В шоу-бизнесе жалости не знают.

– Девушки говорят, что одну из хористок тоже уволят.

– Ну, это маловероятно.

– Очень надеюсь.

– Я тоже. Почему мы стоим?

Джилл остановилась перед неказистым строением из тех, что вырастают за одну ночь на морских курортах и начинают ветшать, едва отойдут строители.

– Я тут живу.

– Как? – Уолли в ужасе взглянул на нее. – Но…

– Трудящимся девушкам, – улыбнулась Джилл, – приходится экономить. Да и вообще, здесь довольно удобно – на неделю гастролей сойдет. – Она зевнула. – Кажется, я снова засыпаю, скорее бы в постель. До свидания, милый Уолли, и спасибо! Не забудь как следует позавтракать.

Когда Джилл пришла в театр к четырем часам, удар еще не обрушился. Никаких шагов к устранению тринадцатой хористки, чье присутствие в труппе смущало суеверного продюсера, предпринято не было. Однако дурные предчувствия не оставляли девушек. «Вот увидите!» стало мрачным рефреном музыкального ансамбля «Розы».

Репетиция прошла без особых происшествий, и в шесть часов Джилл с Ангелочком и еще двумя-тремя подружками отправились наскоро перекусить перед вечерним спектаклем. Обед прошел безрадостно: испытания прошлой ночи еще давали о себе знать, а для воодушевления перед долгожданной премьерой было рановато. Все, даже Ангелочек, редко падавшая духом, сидели в унынии под гнетом мыслей о нависшем роке. Казалось, беда неминуема и осталось лишь гадать, кто станет жертвой. Джилл не могла отделаться от чувства вины – ведь это она последней поступила в труппу, и число хористок стало несчастливым! Ей не терпелось поскорее вернуться в театр.

Едва войдя в гримерную, они поняли, что удар грянул. Растеряв в потоке слез всю свою надменность и светские манеры, несчастная Герцогиня сжалась в уголке на стуле, а рядом сгрудились сочувствующие, не зная, чем ее утешить, кроме как погладить по плечу и предложить свежий носовой платок.

– Как это жестоко, милочка! – воскликнула одна.

Другая высказала мнение, что это зверство. Третья – что дальше просто некуда. Четвертая, не придумав ничего другого, от всей души посоветовала жертве не расстраиваться.

История катастрофы была коротка и незамысловата. Герцогиня вальяжно вплыла в театр через служебный вход и заглянула в почтовый ящик, нет ли там телеграммы по случаю премьеры от Катберта, влюбленного торговца машинами. Телеграмму он прислал, но все добрые пожелания развеяло в пух и прах другое письмо, в котором менеджер сухо и деловито уведомлял, что услуги Герцогини ни сегодня вечером, ни в дальнейшем театру не потребуются.

Бурю негодования в ансамбле вызвало главным образом коварство нанесенного удара, хитроумно и подло выбранное для него время.

– Бедняжка Мэй! Успей она сыграть сегодня в премьере, получила бы выходное пособие, а так ей ничего не положено, потому что только репетировала.

Герцогиня разразилась новым потоком слез.

– Не расстраивайся, дорогая! – вновь посоветовала подружка, которой впору было утешать многострадального Иова в компании с равнодушным Вилдадом Савхеянином.

– Как жестоко! – повторила та, что избрала эту форму утешения.

– Просто зверство! – прибегла к излюбленному определению другая.

Еще одна вдохновенно сообщила, что дальше некуда. Герцогиня между тем рыдала в отчаянии. Ангажемент был ей нужен до крайности. Жалованье хористки не поражает воображение, но все же позволяет скопить кое-что, выступая в Нью-Йорке, особенно если поработала три года у модистки и умеешь шить для себя, как Герцогиня, которая неизменно выглядела так, будто одевается на Пятой авеню.

Она так надеялась, что теперь, когда эту нелепую пьесу перекроит человек, знающий свое дело, мюзикл долго не сойдет со сцены, и удастся отложить некоторую сумму, столь важную для начала семейной жизни. Несмотря на всю преданность, Катберт еще года полтора не по сможет один обеспечить финансовую сторону, а значит, свадьба опять откладывается. Вот почему Герцогиня, позабыв манеры, из-за которых ее считали зазнайкой и гордячкой, сидела на стуле, и подружки не успевали подавать все новые носовые платки.

Одна лишь Джилл не проронила ни словечка утешения, и не потому, что не жалела Герцогиню. Она в жизни никого так не жалела. Столь внезапное падение с высот высокомерия глубоко ранило ее чувствительное сердце, но ей претило повторять банальности остальных. Что толку в словах, думала она, стискивая зубы и обжигая гневным взглядом отсутствующих менеджеров, которые сейчас, должно быть, насыщались яствами в ресторанах. Ее душа требовала действия.

Порывистая натура Джилл взяла верх. Она пришла в ярость, точно как в Лондоне, когда бросилась на защиту попугая Билла. Подорванный ночной репетицией боевой дух воспрянул в полной мере.

– Что же вы собираетесь делать? – воскликнула она. – Неужто стерпите?

Участницы ансамбля «Американской розы» неуверенно переглянулись. Делать? Им такое и в голову не приходило. Подобные неприятности случаются, и это очень печально… но делать? Да что тут, собственно, поделаешь?

Джилл побледнела, глаза ее сверкали. Она выделялась в стайке хористок, словно маленький Наполеон. Перемена была разительной – прежде новенькая казалась редкой тихоней. Держалась скромно и ненавязчиво, была всегда приветлива и всем нравилась. Никто не подозревал, что в ней таится такая воинственность.

В гримерке повисла тишина, но вопрос Джилл всколыхнул девушек. Подброшенная идея начала пускать корни. Что-то сделать… а почему бы и нет!