Экземпляр (СИ) - Купор Юлия - Страница 16

БАЛАКИРЕВ ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ

1985–2007

Высоко в небе светила половинчатая серебристая луна. Ветер раскачивал кроны вековых мохнатых елок. Пахло — ох уж этот скорбный кладбищенский запах — горелой травой и сырым асфальтом. Костя стоял, мерз перед могилой своего друга и все пытался понять, от чего именно его так колошматит: от мысли, что там, под землей, в деревянном ящике лежит Женька, или от мысли, что буквально вчера он с этим самым Женькой, щекастым, бородатым, пил заграничное зеленое пиво, закусывая его роллами, от которых потом весь вечер была отрыжка. Звуки здесь раздавались четко, как вайфай в пятизвездочной гостинице, поэтому Костя еще издалека услышал, как к нему кто-то приближается, и узнал строгий силуэт отца. Отец подошел к могиле и встал рядом с Костей.

— Я тоже на такси приехал, — сообщил отец.

Когда он говорил, изо рта вылетали тоненькие клубы пара, еле заметные в фонарном освещении.

— Причем, скорее всего, я с твоим же таксистом и ехал. То-то он удивился! А вообще я хотел тебя поддержать. Ты как-то очень импульсивно сорвался, и я сразу понял, что эта новость для тебя как ножом по сердцу, хотя я и не понимаю, как ты мог забыть, конечно. Все-таки он почти у нас жил. Ну и помянуть, конечно, надо.

С этими словами отец вытащил из кармана своего пальто запотевшую чекушку водки, а из другого выудил пару пластиковых стаканчиков. Стаканчики он поставил на верхушку памятника, скрутил винтовую крышку и в два приема разлил водку. Костя забрал себе стаканчик и сделал первый глоток, но тут же, как только водка попала в рот, зафыркал и закашлялся — уж до того она оказалась гадкой.

— Фу, блин, — Костю передернуло. — Что это за скипидар?

В отличие от Кости, отец довольно лихо, в один глоток, уничтожил содержимое стакана и даже не поморщился.

— И да, можешь курить. И мне сигарету дай. Надеюсь, у тебя не тонкие? — и хитро так посмотрел — в фонарном свете стекла его очков-хамелеонов подсвечивались синим.

— Дико извиняюсь, — произнес Костя, протягивая отцу пачку «Кента».

Отец скроил недовольную гримасу, увидев, что это все-таки тонкие сигареты.

— Ну на хрена? — поинтересовался он.

— Бросаю.

— Я к тому, — сказал отец, как будто до этого он читал какую-то пространную лекцию о высоких материях, а потом его прервали, хотя никакого изначального разговора-то и не было, — я к тому, что не стоит особо жалеть Женьку. Он сам ко всему этому шел.

— Ну, шел. Мало ли кто куда идет. Неужели ты не считаешь, что каждый человек заслуживает второго шанса? Шанса на то, что все можно исправить?

Вместо ответа отец протянул Косте вновь наполненный стаканчик, и на этот раз Костя довольно легко протолкнул в себя его вонючее содержимое.

— Я как раз таки, — отец помахал пустым стаканчиком в знак подтверждения своих слов, — я как раз таки верю во все эти вторые шансы. Еще как верю. Я тоже считаю, что любому человеку, если он, конечно, не Гитлер и не сосед, который сверлит в семь утра, нужно давать второй шанс. Однажды, Кость, мы с твоей мамой решили, что нам нужен второй шанс. И решили завести второго ребенка. Да, Артемку мы завели, когда поняли, что ты получился у нас не очень.

— Спасибо, бать, — обиделся Костя и тихонечко икнул.

— А этот, — отец указал на безмолвный памятник, — как будто провафлил все возможные шансы. Вот и все.

— У него ничего и никогда не было! — Костя неожиданно для самого себя разозлился. — Он рос, как одуванчик, пробиваясь через асфальт, и существовал вопреки, как тот самый одуванчик. И то, что он остался жив, и то, что его не убили случайно утырки из первой школы, — это чудо. Настоящее чудо. У бездомного пса, что живет на улице, нет будущего. Если только его не заприметит какая-нибудь диснеевская принцесса и не заберет к себе. Часто ли по уральским городкам шляются диснеевские принцессы? Ой, незадача — ни одной не видел. У Женьки тоже не было будущего. Не он себе выбирал эту жизнь. Чудес не бывает.

— Это не повод угонять чужие машины, — очень тихо, адресуя слова не Косте, но воротнику своего пальто, произнес отец.

— Что?

— Забудь.

И тут Костя произнес фразу, которая давно ждала своего часа. Он хотел задать этот вопрос, еще когда сидел на родительской кухне, но постеснялся. А вот теперь решился.

— А как он умер-то?

— А ты совсем ничего не помнишь?

— Ну, вроде он на машине разбился, и…

— Ну вот и не говори, что не помнишь! — сказав это, отец громко и с явным удовольствием всхлипнул. — Сопли текут, — зачем-то поделился он крайне важной информацией.

Костя, который из-за выпитой водки немножко потерялся во времени и пространстве, ничего не ответил, хотя и сам замерз как собака. Ветер вроде как затих, но теплее от этого не стало. На какое-то время воцарилась острая, состоящая из множества мелких колючих секунд, почти мифологическая тишина. Тишину нарушила собака, завывшая где-то на дальнем конце кладбища. Кого-то она оплакивала, очевидно.

— Слушай… — Костя еле-еле разлепил намертво склеившиеся губы.

В руке он по-прежнему держал пластиковый стаканчик. А на небе — вот ведь чудо! — звезд определенно прибавилось. Или это опьянение давало о себе знать. Отец забрал у Кости съежившийся стаканчик и брызнул туда остатками водки. Пустую чекушку он экологично запихнул в карман.

— Пап, — Костя в последний раз выпил, водка разила совсем уж сивухой, — а вот представь себе.

— А?

— Представь себе, что существует реальность.

— Ну.

— Существует реальность, — Костя говорил невнятно, хотя очень старался. Чем больше он старался, тем большая белиберда выходила. — Реальность, в которой Женька не погиб. А выжил. И взялся за ум. Ну там, получил образование. Два.

— Чего два?

— Ну, два образования получил. И стал уважаемым человеком. Солидным, как Уинстон Черчилль.

— Как «Винстон» синий, скорее, — хохотнул отец.

— Не, — Костя похлопал онемевшими руками по карманам, ища сигареты. — Что, если есть реальность, в которой Женька стал нормальным. Ты бы в это поверил?

— Я бы за это выпил. Но у меня, как на грех, водка закончилась. Костя, к чему ты?

— А, не важно, — сказал Костя и огорченно закурил.

Почему, ну почему нельзя рассказать отцу о том, что случилось? О том, что Женька выжил каким-то чудом, и повзрослел, и поумнел, и потолстел, и пальто у него дороже, чем у отца, и очки солиднее. Батя примет его, Костю, за психа. Потому что так не бывает. Не может Женька быть одновременно мертвым и живым, находясь в какой-то мистической суперпозиции, подобно кошке Шрёдингера. Не может он одновременно находиться в двух местах — в могиле и суши-баре. Но как же тогда объяснить этот парадокс?

— Слушай… — Костя каким-то актерским, почти мефистофельским жестом поднял воротник своего пальто.

А еще эта половинчатая ущербная луна, а еще эти звезды, и скорбные елки, и ветер — какая удивительная, почти романтическая мизансцена! Вот она, вот она, вечность, — в этом унылом кладбищенском воздухе, в этих крестах и венках, в этих листьях, что шуршат под ногами, — вот она, вечность, и другой не будет.

— Ты когда-нибудь видел Арлекино?

— Костя! Ты же знаешь, что никакого Арлекино не существует, что Арлекино выдумали наши алкаши.

Костя не стал говорить, что он видел. И что тем утром, когда он глотал невкусный кофе из «Большой картошки», его вначале посетило видение (Арлекино), а потом уже и сам Женька явился.

«Боже ты мой, — обреченно подумал Костя. — Я вижу мертвых людей!»

— Почему вы с мамой считаете, что я у вас не вышел? — спросил Костя, еле шевеля губами — то ли от холода, то ли от спиртного, то ли от того и другого вместе. — И что мне нужно сделать, чтобы вы перестали думать, что я у вас не удался?

— Для начала, — отец, судя по всему, был абсолютно трезв, — перестать задавать нудные вопросы. А потом уйти от своей спящей красавицы.

— Вообще-то она моя жена!

— К сожалению.

— И я не собираюсь ее бросать.