Писатель: Назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 36

— Так, — сказал он. — Объясняю задачу… Екатерина Румянцева сидит в особняке своего жениха и ждет его возвращения. Ей тревожно, потому что Гражданская война докатилась и до Сибири. У них в уезде пока тихо, он находится на нейтральной территории, но ее жених, золотопромышленник Севрюгин, уехал в город, чтобы разузнать, скоро ли к ним придут белые.

Он похмыкал, воздел палец кверху и продолжил скороговоркой:

— От этого зависит их с невестой судьба. Однако совершенно неожиданно в поместье приезжает отряд красных, которыми командует бывший балтийский матрос Желтов… Мы снимаем сцену его появления в зале, где музицирует Румянцева. Чекист входит один, оставив своих бойцов в соседних помещениях. Как крестьянскому сыну, ему любопытно взглянуть на барышню, но вместе с тем, он хочет узнать о Севрюгине… Это общая экспозиция, теперь собственно мизансцена… — он кивнул на Трегубову. — Румянцевой тоже любопытно, хотя и страшно. Она слышала о красных разные ужасы, тем более — о петроградских матросах. Ей чудится, что вот-вот ворвется чудовище и растерзает ее, а входит-то обыкновенный парень… Трегубова, ты учти, в этой сцене важно не переиграть, ведь она определяет всю историю их дальнейших отношений… Краснов, вы тоже постарайтесь обойтись без наигрыша, ведите себя так, как поступили бы вы сами, с учетом вот этих всех обстоятельств, что я вам излагаю. Сначала репетируем… Трегубова, садитесь к роялю… Так, что здесь? Сначала вбегает горничная… Молчанова, приготовьтесь…

Настя подошла к роялю, села на вращающийся табурет, открыла крышку, положила пальцы на клавиши. Не раздалось ни звука. Понятно, звук будут писать потом. Актриса в платье горничной выскочила из декорации через двустворчатую дверь.

— Начали! — скомандовал режиссер.

Дверь распахнулась, на площадке появилась Молчанова, вернее — по сценарию — горничная Глаша.

— Что там за шум, Глаша? — спросила ее Румянцева, в облике и взгляде которой мало что осталось от Анастасии Трегубовой.

— Солдаты, барышня! — выпалила та, будто и вправду чего-то испугалась.

— Какие еще солдаты? — терпеливо осведомилась барышня.

— С ружьями!

— Экая же ты бестолковщина… — вздохнула Румянцева. — В погонах или без?..

— В кожанках, барышня!

— А офицеры среди них есть?

— Нет, конечно! Это красные! Матрос у них главный!

Барышня вскочила, прижала стиснутые руки к груди, но справилась с собой и произнесла:

— Пригласи же матроса, Глаша…

— Краснов, на исходную! — скомандовал Мякин.

Я тоже вышел из декорации, лихорадочно припоминая свои реплики и последовательность действий. Вслед за мною за двери выскочила Молчанова, кивнула мне. Я сдвинул бескозырку на затылок для пущей лихости, поправил портупею и снова шагнул на съемочную площадку. Первое, что я увидел — это откровенно враждебный взгляд Насти, направленный на меня… Нет, не Насти, конечно, а Екатерины Румянцевой. Я вспомнил, мы же репетировали эту сцену… или не эту? Ладно, что он там говорит?..

— Вы здесь хозяйка? — гаркнул я.

— Стоп-стоп-стоп! — вмешался Григорий Фомич. — Не рявкайте, Краснов, вы не на палубе линкора… Вы лихой парень, вам нравится барышня, хоть она и из враждебного класса… Вот бескозырочку-то вы правильно заломили… Это хорошо… Под бескозырочку и настроение должно быть… Чуете? На исходную!..

Я опять вышел за дверь и снова зашел в декорацию залы. Теперь я не спешил, неспешно оглядел помещение и как бы между прочим поинтересовался:

— Вы здесь хозяйка?

Второй мой выход на съемочную площадку понравился режиссеру больше, но все-таки погонял он и меня, и настоящих актеров, участвующих в этом эпизоде, еще около часа, прежде чем велел отдохнуть перед съемкой. Честно говоря, я уже был весь в мыле, а ведь мы еще не отсняли ни одного кадра! М-да, работенка у киношников… Это тебе не по красной дорожке красиво пройтись. В перерыве мне подправили грим, напоили холодной водой и дали возможность посидеть под вентилятором. Все-таки «юпитеры» — осветительные приборы — жарили, как полуденное летнее солнце.

И вот снова раздалась команда вернуться на площадку. И если на репетиции весь эпизод мы проходили разом, то съемка велась поэтапно, в зависимости от раскадровки. Или как-то так. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом деле. Когда все дубли были сняты, Григорий Фомич объявил рабочий день оконченным. Можно было смывать грим и переодеваться. Я чувствовал себя выжатым, как лимон. В горячем цеху и то было легче. Утешало лишь то, что за участие в кинофильме мне полагалась зарплата.

Когда я умылся и переоделся в свое, меня нашел тот самый юркий человечек в круглых очках, который оказался директором картины товарищем Фальцманом. Он и сообщил, что должен со мною заключить договор на участие в фильме «Умирает последней» в качестве исполнителя одной из главных ролей. Из договора следовало, что оплата мне будет начисляться по первой категории, двести пятьдесят рублей в месяц за съемочный период и сто шестьдесят во время простоя. Не так уж и плохо, если учесть, что я не народный артист и не яркое дарование. И это еще не все! Мне полагался разовый гонорар в размере двух тысяч рублей после окончания съемок. Так что игра стоила свеч.

— А нельзя ли от всей этой роскоши получить аванс? — спросил я у директора.

— Если Григорий Фомич подпишет, то я не возражаю, — ответил Фальцман. — Сто шестьдесят рублей, как за вынужденный простой… Пишите заявление.

Вот это я понимаю, пошли дела!

Он вынул из портфеля чистый лист бумаги и дал мне авторучку. Под его диктовку я написал заявление на получение аванса, и директор кинулся ловить режиссера, чтобы получить у него подпись. Мякин подмахнул почти не глядя, и Фальцман направил меня в бухгалтерию студии. Я покинул павильон и отправился к административному зданию. Хорошо, что рабочий день еще не закончился. В бухгалтерии тоже не слишком долго меня мурыжили, так что вскоре я положил себе в карман шестнадцать червонцев и в превосходном настроении отправился домой.

Естественно, я зашел в «Гастроном» и набрал продуктов. Надо было кормить и себя, и родственницу, которая была лишь в самом начале трудового пути. Я очень надеялся на то, что удастся сгладить конфликт между Надей и Марианной Максимовной, и потому сверх обычных макарон, консервов, картошки и прочего чая купил торт «Ленинградский», дабы устроить дружеское чаепитие. С этой поклажей я пересек порог квартиры осторожно, словно ступал на минное поле. Тихо. Ладно. Разулся и сразу поволок покупки на кухню. Там выгрузил их на стол и начал распихивать по холодильнику и шкафчику.

Потом вернулся в прихожую, снял пальто и шапку и вошел в свою комнату. Здесь тоже было тихо. Я постучал в бывшую родительскую, а теперь — комнату родственницы. Тоже тихо. Приотворил дверь. В комнате было темно. Все ясно — Наденька еще не вернулась с работы. И Юрьева, видать, тоже. Они же в одном театре служат. Надо бы пожрать, но возвращаться на кухню и разогревать себе ужин не захотелось. Первый в жизни съемочный день, хоть и начался после полудня, но отнял очень много сил, так что решил немного передохнуть и поваляться на диване. И, разумеется, сразу уснул.

Меня разбудила вернувшаяся с работы родственница. Щеки ее разрумянились от мороза, а глаза весело блестели. От вчерашней обиды не осталось и следа.

— Как прошел день? — спросила она прежде, чем нырнуть к себе.

— Отлично! — ответил я. — Был на съемках.

— Ух ты! — выдохнула она. — И как там?.. Какие-нибудь знаменитые актеры были?

— Моими партнершами были сегодня только Трегубова и Молчанова.

— Трегубова? — переспросила Надя. — Это та, которая в «Черном серебре» играет?..

— Она.

Я кивнул и вспомнил, как смотрел этот фильм перед встречей, как я думал, я её муженьком.

— Классно!.. Возьмешь для меня автограф?

— Возьму.

— Подожди-ка. У меня есть открытка с ее фотографией, — деловито продолжала девица. — Вот на ней пусть и распишется.