Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 24

— Я тоже боюсь, — сознался Иван. — Хоть он на меня и не кричит, а боюсь. Смотрит он не хорошо.

— Он любит тебя.

Иван удивлённо посмотрел на меня и хмыкнул.

— Любит? Что он баба, чтобы любить? Тем паче он царь-государь всея Руси. Помазанник Божий.

Я пожал плечами. Спорить с царевичем мне не хотелось. Мне хотелось спать. Скоростной конный переход не дался мне легко. Мимо нас протащили тюфяк и постельное бельё. Мы отправились следом, не особо торопясь.

— Помыться бы, — произнёс я мечтательно.

— Мыльня всегда топлена. Тятя наверное пойдёт мыться. Может и тебя возьмёт? Я гляжу, он тебе благоволит.

— Хорошо бы, — подумал я.

Царя мы встретили перед дверью моей спальни. Он проследил, как занесли тюфяк и спросил:

— Пойдёшь со нами мыться, сын?

Иван оглянулся на меня и хитро улыбнулся.

— Пойду, ежели Фёдор пойдёт.

— А куда он денется? Он мне спину обещался помять. Баню любишь? — спросил царь меня.

— Очень! Мы с тятенькой и братьями каждую пятницу вениками друг-друга обхаживаем. Вот только как к деду перебрался, так не разу и не ходил. Уже как дён двадцать. Всё в кадушке на улице моюсь. На холодную.

— Так мы его сейчас и не отмоем, а Ванятка? Завшивел небось?

— Свят-свят-свят, — осенил я себя трижды крестным знамением.

Царь рассмеялся.

— Марфа, в баню принесите исподнее на нас троих.

— Всё исполним, батюшка царь, — покивала головой ключница, бросая на меня оценивающий мои размеры взгляд.

Баню я почти не помню. Помню только, как охаживал сразу двумя вениками царя. Потом, попив квасу, на один полок легли плечом к плечу мы с царевичем и охаживать нас начал царь. Меня так разморило, что я незаметно для себя выключился. Не потерял сознание нет. Я просто уснул так, что разбудить меня так и не смогли.

Разбудил меня церковный перезвон, зовущий на утреннюю службу. Сознание возвращалось с трудом, до тех пор, пока я не вспомнил, где я нахожусь. И тогда моё тело подскочило, словно ужаленное.

— Матерь Божья! — вскричал я, ещё не продрав глаза, и сел на постели, свесив с неё ноги.

— Ну, ты горазд спать! — сквозь смех произнёс кто-то голосом Ивана Васильевича.

С трудом разлепив веки пальцами, я вылупился на сидящего напротив меня на табурете человека. И это действительно был царь-государь, одетый в дорожный кафтан и соболью шапку.

— Теперь я точно знаю, что ты отрок. Ибо так, как спят дети, никто не спит. А то, грешным делом, засомневался было, что карлика мне подсунули.

В который уже раз мой организм подвергался физическому мочегонному испытанию. Даже говорить совестно, но я снова услышав голос царя, едва не уссался. Больше не от испуга, конечно, а от неожиданности и вовремя не слитого вчерашнего кваса, но факт остаётся фактом. Данная ситуация превращается в традицию.

— Иди, иди, опорожнись. Видел я, как твой стручок-попавок «клевал». Вон ширма, за ней горшок. Не оскорбишь меня своим деянием. Мал ещё.

Я соскочил с кровати и, спрятавшись за ширму, сделал своё маленькое дело.

— Прости государь. Уморил ты меня вчера. Так было сладко, что не понял, как уснул.

— Будили вчера тебя. Думали помер. Нет… Дышал ровно и похрапывал, а не просыпался. Ванятка в носе щекотал даже. Так и переодел тебя истопник, и отнёс сюда, как дитя малое.

— Устал я от дороги дальней, государь. Не выдюжил, прости меня.

— Не кори себя, Фёдор. Проверку я учинил тебе. И едва не ошибся. Такую дорогу не всякий взрослый конно выдюжит. И терзали меня вчера сомнения, не карлик ли ты. Но, слава богу, ты уснул. И где уснул? Под царёвой рукой в бане!

Он от души рассмеялся.

— Так может сделать только ребёнок.

— Прости, государь.

— Ладно. Давай к делам нашим грешным-потешным… Мы вернёмся, дай Бог, через седьмицу. Привезём часть казны. Здешнего казначея я упредил… Найдёшь его и подготовите с ним вместе книги. Чтобы учесть всё привезённое из Москвы по-твоему. За дворецкого остался твой дядька двоюродный окольничий Яковлев. Он сделает всё, что ты скажешь и даст всё, что тебе нужно. Сам с ним сегодня говорил. Царицу лечи. Уголь я взял.

Царь похлопал себя по поясу, на котором был привязан кожаная мошна.

— Растирай только лучше. И много не ешь. А то сдуру можно и уд сломать.

— Что-что? — удивился царь-государь. — Уд? Я вот тебе…

Иван Васильевич сделал вид, что сейчас даст мне щелбан, но остановил руку у лба и погладил мне волосы.

— Сорванец! — покачал он головой. — С Ваняткой сдружись. Приглянулся ты ему. Он вчера заботился о тебе. А ты его береги. Всё, я поехал. Беги на службу!

— А ты? — вдруг спросил я его.

— Я уже помолился.

Он снова потрепал меня по голове и вышел. А я кинулся одеваться.

Неделя пролетела быстро.

Я сговорился с моим двоюродным дядькой Василием, что он будет ежедневно выделять нам десяток стрельцов для нашей охраны, и использовать мы их будем по нашему усмотрению. Слобода была охвачена строительством каменных и кирпичных зданий, поэтому свободной площадки для тренировок я не нашел. Вся свободная от построек территория Кремля напоминала огромный склад стройматериалов. За пределами крепости тоже расстраивался городок, прирастая торговыми рядами, усадьбами купцов, складами и ремесленными рядами.

Поняв, что сразу нагрузить тело бегом, что я больше всего хотел, не получится, я принялся за поиск нужных мне трав, подумав, что и в чистом поле можно неплохо подвигаться.

Получив неограниченную свободу, к тому же охраняемую, я блуждал по окрестностям Слободы в своё удовольствие. Двое конных лучников по моей просьбе постоянно сопровождали меня и явно радовались такой лёгкой службе. Другие их сослуживцы, кроме стражи, работали на стройках «слободского хозяйства».

Бродя по полям и лугам в поисках лекарственных растений, я много думал о состоянии своей души и разума. Даже осознав, что мой «демон» совсем не демон, а просто часть чьей-то памяти, я не перестал чувствовать себя ребёнком. Или скорее, я не почувствовал себя вдруг взрослым и многоопытным. Мне не хотелось быть взрослым. Я боялся.

Чужой жизненный опыт продолжал оставаться чужим и вступал в противоречие с моими мыслями, желаниями и поступками. Например, я с восхищение взирал на стройки, и мне безудержно хотелось полазить по лесам, забраться на самый верх и оглядеться вокруг.

Одновременно я понимал, как это опасно и для того, чтобы продолжать жить, этого желательно не делать. Не слушая себя, я всё-таки забирался и смотрел, оправдывая сам себя тем, что «нужно же оглядеться вокруг».Мне, честно говоря, было совсем не интересно, кто и как прожил «другую жизнь». И даже не было интересно чужое лекарское знание. И если бы не болезнь царицы, которую мне было искренне жаль, я бы и не стал копаться в «чужой» памяти в поисках лечения, а тем более уделять столько времени поиску лекарственных растений. Мне была интересна драка, военное дело, или, как это не парадоксально, — наука.

Кроме воинских, во мне нашли, как не странно, отклик знания по математике и химии. Вдруг осознав опасность заражения какой-нибудь болезнью и возможностью элементарно «загнуться», не дожив до седин, я озадачился вопросом собственно выживания. Хотя об этом даже не задумывался редыдущие восемь лет, живя, как и все вокруг, в антисанитарных условиях. Это понимание тоже пришло после посещения царицы и оценки лечебный способностей «лучших лекарей» Европы.

Просто, когда я в день отъезда царя пообщался с британскими лекарями, расспросив их об ингредиентах предлагаемых царице снадобий, я едва не выпал в осадок, если говорить словами любимой мне химии.

Оказалось, что в составе порошка были какашки овец, сурьма и, естественно, ртуть. И лекари гордились своей рецептурой. На вопрос, «а что-нибудь, кроме говна у вас есть?», британец обиделся и перестал со мной вообще разговаривать.

К моему удивлению, здесь же в Слободе оказался и Ченслер, который, увидев меня, сначала напрягся, потом удивился, а потом стал искать со мной встречи, чего я легко избегал, настропалив охрану отсекать любые несанкционированные контакты с иностранцами.