Сильные - Олди Генри Лайон - Страница 40
- Предыдущая
- 40/158
- Следующая
– Был.
– Давай, рассказывай!
Я подбоченился, как подобает бывалому боотуру. Набрал в грудь воздуха, готовясь начать рассказ. Открыл рот – и закрыл.
Они ждали. А я молчал.
Что я им расскажу? Про Кузню нельзя. Нет, точно нельзя, и не уговаривайте. Пусть никого из моих приятелей не возьмут в перековку – лучше промолчать. А что можно вспомнить? Что?! Куо-Куо? Можно, да стыдно. Не буду я про нее рассказывать. Елю-Чёркёчёх? Колыбели, старуха-ящерица?! Нет, нельзя. Раз уж я брату ни словечка не сказал… Средний мир? Про Средний мир точно можно, только что про него рассказывать? Горы как горы, реки как реки, юрты как юрты. Дом Первых Людей – и тот в точности как наш. Скучища! Роды Сабии-хотун? Дядя Сарын и светлая Айысыт? Вот он визжит, ее призывает, вот я ночью их разговор подслушиваю…
Дудки, про это точно не надо!
С адьяраем три дня кумыс пили? Тут ничего нет: ни стыда, ни секретов. Интересно будет, наверное. Жаль, не поверят. Я б тоже не поверил, если б мне кто до отъезда про пьянку с адьяраем рассказал. Что еще? Мотылек? Гора Кюн-Туллур? Сиэги-Маган-Аартык? Сторожевая застава? Мюльдюново облако?!
Что?!
– Кыш отсюда! – грянуло над ухом.
Моих приятелей как ветром сдуло.
4. Мы их в хлам раскатаем…
– Ты зачем их прогнал?
Мюльдюн смотрел на меня сверху вниз – точь-в‑точь как я перед этим на приятелей. Молчал – тоже как я. Мне бы ему спасибо сказать, а я злился: не дело это – гонять людей почем зря!
– Не лезь к моим друзьям! Понял?
Брат превратился в грозовую тучу: вот-вот громыхнет, молнией шарахнет. «А пусть попробует!» – подбодрил себя я. Я ждал, а Мюльдюн не пробовал. Ну да, сила воли. Дядя Сарын сказал: Мюльдюн у тебя толковый, у него сила воли есть. Бери с брата пример. Мюльдюн – и толковый?! Впервые такое про него услышал. Сильный – да! Но чтоб толковый?!
– Ты! – гаркнул на меня толковый Мюльдюн. – Ты, засранец!
– Я?!
– Да уж не я! Ты как с отцом говоришь?!
Про мальчишек он забыл напрочь. Все равно что мух отогнал. Улетели – и ладно, что про них вспоминать?
– Как я с ним говорю?
Мюльдюн пыхтел, кряхтел, потел: слово нужное подбирал.
– Непочтительно! Нельзя так с отцом!
– А с сыном – можно? Можно, да?!
– Он старший. Отец. Пойди, извинись!
– Ни за что! Пусть он первый извиняется!
В глотке у Мюльдюна заклокотало, как в закипающем котле. Он сделался больше, еще больше… И усох обратно. Насчет силы воли дядя Сарын был прав. Есть она у Мюльдюна. Полным-полно! Только я все равно извиняться не пойду!
– Маму до слез довел, скотина…
По-моему, у него руки чесались дать мне по шее. Всё проще, чем к чужой совести взывать. Руки чесались, и Мюльдюн спрятал их за спину, сцепил пальцы в замок. Позднее я оценил, сколь тяжкую ношу взвалил на себя Мюльдюн-бёгё. Не всякому боотуру по силам. Уговаривать, вразумлять? Никогда он этого не умел. А кто, если не он? Брат честно старался, тащил ношу в гору, из последних сил…
Когда он напомнил про маму, в груди у меня что-то ёкнуло, заныло.
– Маму да, – бросил я, набычившись. – Маму жалко. А брата от меня прятать – хорошо?
– Какого брата?
Притворяться Мюльдюн не умел совершенно.
– Нюргуна!
– Не твоё дело!
– Моё! Мой брат – моё дело!
– Заткни пасть, щенок!
– Давай, рассказывай!
Я прямо обрадовался, глядя на Мюльдюна. Когда я решал, о чем парням рассказать, и понимал, что не о чем – наверняка краше был.
– Нет.
– Не расскажешь – сам узнаю! Сам найду!
Слово было сказано. Теперь семья знает мою тайну. Вернее, знает, что я знаю их тайну. Я уставился на брата с вызовом. Снизу вверх? Нет, вровень! Не уступлю, решил я. Ни брату, ни родителям. Провалиться мне на этом самом месте!
Земля задрожала. Почудилось? Нет, вот – снова. Кто-то из-под земли лезет? Уот в гости заявился? Так у нас не Средний мир, у нас Небеса – откуда тут лезть? С нижних Шестых небес, что ли? Мюльдюн тоже почуял дрожь. Отложив распри на потом, мы озирались по сторонам. Твердь вроде не трескается, дым не валит…
А это что? Дым? Нет, пыль.
Возле леса, за сопками, где ручей. Точно, пыль.
Дрожь стала явственней. В уши ударил далекий топот копыт. Облако пыли росло, расползалось; огибая сопки, оно выкатилось на широкую луговину – и я увидел.
Три десятка всадников неслись к улусу. Отряд разворачивался птицей, парящей в вышине, расправлял крылья, словно желал заключить поселок в объятия. Солнце блестело на пластинах брони, клинках мечей, на кованых шлемах, похожих на юрты, украшенные поверху лентами и пучками перьев. Зерцала доспехов, круглые, с бахромой острых лучиков, сами превратились в маленькие солнышки. Кожаные набедренники гулко хлопали по бедрам воинов, по бокам лошадей, усиливая сходство с взлетающей вороньей стаей, когда вороны бьют крыльями по воздуху. Кажется, всадники заметили нас с Мюльдюном, потому что птица начала перестраиваться на скаку. Крылья укоротились, вперед выдвинулся хищный клюв, вобрав в себя две трети отряда. Честно говоря, я не знал таких птиц: куцые крылышки, здоровенный клювище. Мне вообще померещилось, что был миг, когда отряд едва не повернул назад, и причиной этому послужили сыновья Закона-Владыки, случайно решившие выяснить отношения на поле для праздников.
– Адьяраи, – буркнул Мюльдюн.
И уточнил:
– Верхние. Южане, с Первых небес.
– Гости? – спросил я.
Мюльдюн не ответил. Сказать по правде, я и не нуждался в ответе. Все мое существо криком кричало: гости? Гори они огнем, такие гости! Я еще не расширился, словно расстояние между нами и шайкой верхних адьяраев имело значение для превращения в настоящего боотура, но сердце уже билось так, как если бы занимало втрое больше места, чем отведено сердцу. Бум! – дын-дын! Бум! – дын-дын! Два кузнеца лупили молотом и молотком, без жалости, без снисхождения, и вот сейчас тот кузнец, что постарше, скажет: «Давай на закалку…»
Мне нравилось: бум! Мне нравилось: дын-дын!
Мне это очень нравилось.
– Думали, мы еще не вернулись, – Мюльдюн приставил ладонь ко лбу, вглядываясь вперед из-под могучего козырька. Губы его сложились в улыбку: серп месяца над зарослями багульника. Мой брат улыбался редко, и мне наконец стало ясно, почему. Есть улыбки, которыми только волков пугать. – Ошиблись. Теперь поздно. Поздно теперь…
– Что поздно? – спросил я.
Воистину сегодня был день дурацких вопросов.
– Ты не бойся, – велел Мюльдюн.
– А я и не боюсь! – возмутился я.
– Ты сейчас не бойся. Потом уже не важно. Потом мы уже не боимся…
– Я не боюсь!
– Ну и ладушки. Это тебе не Уот, это мелкота.
– Уот?
Он сплюнул под ноги:
– Мы их в хлам раскатаем, братишка…
«Братишку» я запомнил на всю жизнь. Ни раньше, ни позже – никогда больше Мюльдюн-силач не называл меня так. Еще запомнилось настроение – праздничное. Мы стояли на поле для праздников, и настроение было под стать месту, где вот-вот начнется самый большой праздник, какой возможен для боотура.
Три души́? Вся моя троица пела и плясала.
– Птиц видишь?
– Каких птиц?
Сперва я решил, что Мюльдюн намекает на конный строй. Но он указал рукой поверх всадников, и я действительно увидел птиц. Я даже удивился, почему не приметил их сразу. Крупные, с ворону, горбатые, отчего мне сразу вспомнилась вечно голодная старуха Бёгё-Люкэн, птицы щелкали клювами и топырили когти, словно на добычу. На когтях, хлопьями осыпаясь вниз, мохнатилась темно-рыжая ржавчина, а клювы издавали мерзкий лязг, похожий на лязг кузнечных клещей. Края перьев заострились, больше всего напоминая лезвия ножей.
– Илбисы[37]. Всегда там, где драка.
– Илбисы?
– Привыкай. Пока ты жив, они тебя не тронут.
Я оглянулся. Мальчишки давным-давно удрали прочь. Молодцы, кивнул я. Соображают. Не хотелось бы орать на них: «Кыш отсюда!» Тут вам не шутки, тут вывихнутым плечом не отделаешься.
- Предыдущая
- 40/158
- Следующая