Сильные - Олди Генри Лайон - Страница 57

– Вот и объясни это Айталын! Иди и объясни!

Влезать в спор двух женщин? Не дождетесь! Будь я самым боотуристым боотуром на земле, под землей и на небе – такого удовольствия мне и даром не надо! Затопчут ведь…

– И объясню!

– И объясни!

Громыхнул лязг медных ног – котел, полный разносолов, несся по приказу юной хозяйки. Я убрался с его пути, но вперед котла сунулся кузнец. Увидел Умсур – и прямиком к ней.

– Пропадет! – взялся он за Умсур. – В Кузню ему надо…

– За стол! Все за стол!

Начался кавардак. Летала посуда, пыхтел котел. Лавки вразнобой стучали ногами. Айталын надрывалась, созывая гостей – и метала гневные взгляды в мою сторону. Мюльдюн получил летучей тарелкой между глаз. Умсур бежала от кузнеца, кузнец догонял. В итоге за стол уселся один Нюргун. Лавка под ним натужно заскрипела. Любуясь кутерьмой, Нюргун мял в руках серебряную миску, как сырую глину.

«Вот так оно всё и ломается, – вздохнул я. – Приходит Нюргун, берет миску. Раз берет, два берет, три берет. Зови теперь миску, криком кричи – не прилетит. И на миску уже не похожа.»

Словно подслушав мои мысли, Нюргун ткнулся носом в изувеченную посуду – бесформенный комок серебра. Глянул на соседние миски – целые! – и тайком бросил комок под стол, а шаловливые ручищи спрятал за спину.

– Юрюн! Чего столбом стоишь?!

– И ничего я не стою… Послушай, Айталын…

– Да что тебя слушать? Что ты сказать можешь?!

– Не надо никакого угощения…

– Ты с ума сошел?!

– Понимаешь…

Сперва Айталын мне не поверила. Когда Умсур встала в мою защиту, она и ей не поверила. Решила, что Умсур издевается. Или шутит по-сестрински – что, в общем, одно и то же. «Ну и сиди, как дура, голодная!» – пылая от злости, Айталын бросилась к Мюльдюну. Увы, Мюльдюн тоже отказался есть. Силач тяжко вздыхал, сопел, хмурил брови, но продолжал бубнить, как заведенный:

– Ты не обижайся, да? Это вам…

– Ешь! Немедленно ешь!

– Нет, это вам. На первое время…

– Ешь, дурак!

– Это ваше. Я не голодный…

От отчаяния Айталын сунулась к мастеру Кытаю, и это было ее самой большой ошибкой. Ответ кузнеца я знал заранее:

– В Кузню ему надо… пропадет…

– Дурак! – из глаз Айталын брызнули слезы. – Дураки! Дураки дурацкие!

– Надо в Кузню…

– Какая еще Кузня?

– Моя Кузня. Надо…

– Кто пропадет?!

– Нюргун пропадет… Жалко!..

– Вы! Вы все! Опозорить меня хотите? Угощением брезгуете?!

Деревянная ложка с громким стуком шарахнула кузнеца по лбу. Мастер Кытай крякнул, потер ушибленное место, помянул Кузню, куда очень надо, и свалил от греха подальше. Бочком-бочком он подобрался к Нюргуну, присел рядышком на лавку.

Нюргун не возражал. Возражала лавка.

– Нас не уважаете? Наш дом не уважаете?! Вы…

Слова у Айталын закончились, и она разрыдалась. Я полез ее утешать, она вырвалась, забилась в угол, где раньше сидел Нюргун, всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Вспомнилось: «Много есть, много пить – счастье в дом, радость в дом! Кумыс не пить – хозяина не уважать, гостей не уважать, семью свою позорить!» Я настолько живо представил себе Уота Усутаакы, что голос буйного адьярая ясно зазвучал у меня в ушах. Пальцы полезли под рубаху, нащупали на груди олененка Кэй-Тугута – подарок Уота. Свистулька молчала. Это у меня просто воображение хорошее. Ну да, Уот бы сестренку уважил – все бы сожрал и добавки потребовал. Потом, небось, жениться полез бы. Нет, мы уж лучше без адьяраев обойдемся!

– Пора нам, – Умсур глядела в пол. – Засиделись.

Мюльдюн понял намек верно и ухватил мастера Кытая за шиворот. Вовремя! Отчаявшись добиться толку от нас, балбесов, кузнец уламывал Нюргуна напрямую:

– В Кузню тебе надо, понимаешь?

– Не люблю.

– Люблю, не люблю… Надо!

– Не люблю.

– Поехали со мной…

Когда они все ушли, вернее, улетели, дом опустел. Вот ведь странное дело! – мы остались, а дом опустел. Сделалось безлюдно, тихо, и в тишине, зажимая себе рот ладошками, ревела Айталын. Я погладил ее по голове, но сестра ударила меня кулачком в грудь и убежала к Нюргуну. Прижалась к нему, еще чуть-чуть поплакала – и затихла.

– Есть хочу, – отважился я нарушить тягостное молчание.

– Дурак!

– Зря, что ль, пекли-варили? Угощай, хозяйка!

– Дурак…

Айталын вытерла слезы. Разложила мясо по мискам, выставила туесок со сливками, раздала лепешки. Я начал учить Нюргуна, объясняя, что нам подали и как это правильно есть. Могла ли Айталын утерпеть? Разумеется, она перебила меня и взяла науку в свои цепкие лапки. Я только посмеивался: наконец-то малышка нашла кого-то младше себя! Теперь ей есть кого воспитывать! Нюргун вдвое старше? Вшестеро больше? Да какое это имеет значение? Сестренка при деле, плакать ей некогда – вот и замечательно.

Тьма подкралась к окнам. Только что снаружи белел снег, громоздились сосны, взмахивали мохнатыми лапами, стряхивали морозную пыль – и вот уже сплошная серая муть. Зима на носу, темнеет рано…

– Давайте спать, а?

Айталын зевнула и, смутившись, отвернулась.

– Давайте, – согласился я. – Иди ложись, а я приберусь.

– Зачем? – изумилась сестра. – Эй, котел, миски, ложки! Бегом мыться дочиста! Помоетесь – живо по местам!

Брякая, посуда исчезла за дверью. Ох, и Айталын! К самобеглой утвари она приноровилась сходу. Хозяйка! Честно говоря, я тоже умаялся. Отвел Нюргуна в спальню, где пахло можжевельником. Умсур сказала, можжевельник злых духов отгоняет.

– Ложись, – я похлопал по ложу.

Он стоял и смотрел на меня.

– Спи! Ночью надо спать.

Я показал, как ложиться на орон. Встал: давай, теперь ты. Нюргун лег, сунул ладонь под щеку, зажмурился. Я кивнул – молодец! – и ушел к себе.

Тум, тум, тум.

Шаги.

Когда в дверях моей «хвойной» спальни объявился Нюргун, я объяснил:

– Это моя комната. Твоя соседняя. Иди, спи.

Стоит. Не уходит.

– Если хочешь, ложись тут. Я в другую пойду.

Тум, тум, тум – за спиной. Пришел. Встал у стены, оперся спиной. Стоит, смотрит. Ну как ему втолковать?! Привык за тридцать лет у столба. Он что, всю ночь простоит? Ладно, хочет в одной комнате со мной спать – пускай. Я уже и на пол ложился – давай, мол, ты на ороне, а я на полу. Не хочешь? Давай наоборот: ты на полу, я на ороне. Да прекрати ж ты стену подпирать!

– Спи!

Он ложился и снова вставал. Блестел в полутьме мамиными – моими? – глазами. Сопел виновато. И всякий раз возвращался к стене, прислонялся к ней. В конце концов меня сморила усталость.

Мне снилась гора.

Она вертелась и сверкала. Глазам было больно смотреть на нее. Сперва я решил, что гору присыпало свежим снежком, вот и сверкает. Но вскоре стало ясно, что снега нет. Какой-то чистюля-исполин, вроде небесного стража Буксат-Хара, начистил гору до блеска, отполировал стриженой шкуркой белки. Из ржавой карги гора превратилась в свеженькую красотку, из железной – в стальную. Ну, наверное, в стальную, потому что серебристо-белый цвет вызывал у меня сомнения.

Нюргун был там, в горе. Я точно знал, что он там, и готовился прыгать.

– Ход времени, – сказал кто-то, голосом похожий на дедушку Сэркена, – определяется линейной скоростью поворота…

– Что? – не понял я.

Голос отвлекал. Мешал прыгать.

– Ход времени определяется линейной скоростью поворота причины относительно следствия…

– Ну и хорошо, – согласился я. – Ну и ладно.

– Эта скорость равна семистам километрам в секунду со знаком «плюс» в левой системе координат…

– Ты помолчи, – сказал я дедушке, а может, не дедушке. – Я ведь все понимаю. Ты нарочно отвлекаешь меня всякими глупостями. Хочешь, чтобы я упал и разбился? Нетушки, я допрыгну…

Гора сверкала и вертелась. Она была скручена удивительным образом. Казалось, Буксат-Хара не удовлетворился одной полировкой. Гигант еще и взял гору одной рукой за макушку, другой – за основание, и скрутил по ходу солнца так, как скручивается березовая стружка, отлетая от полена. Мое лицо, тысячекратно отраженное в блеске металла, кривлялось, корчило уморительные рожи. Я словно любовался на себя в озеро, идущее рябью под ветром. Рожи растягивались, сжимались, менялись местами; не сразу я заметил, что они разного возраста. Вот Юрюн Уолан десяти вёсен от роду, вот – трех, вот – как сейчас, вот – младенец, матерый дядька с бородой, беззубый старик…