Художник моего тела (ЛП) - Винтерс Пэппер - Страница 59

Что там?

Мое любопытство рвалось наружу, когда я переступила порог спальни Гила. Я остановилась, изучая темно-серые стены и простой королевский матрас на полу. Никакого каркаса кровати. Никаких тумбочек. Ни ламп, ни предметов искусства, ни следов человеческого обитания.

Безликая коробка без намека на сложного человека, стоящего рядом со мной.

Я нахмурилась, почувствовав закономерность в его вещах. Либо у него не было времени на типичные вещи обычного человека, либо он жил экономно.

Заглянув в тень, я заметила углубления в бежевом ковре, где мог бы стоять большой комод. Под кроватью виднелись следы ковра. Намеки на то, что эта комната не всегда была такой простенькой.

— Ты всегда жил так скромно, или это твой новый стиль жизни? — спросила я, чувствуя себя так, словно снова вторглась в дом и мне здесь не рады.

Гил провел рукой по своим желтым волосам. Вежливое приличие маскировало едва сдерживаемую печаль.

— За последний год я продал несколько вещей.

— Почему?

Он поморщился, когда приливная волна боли залила его глаза.

— Неважно.

Мой желудок скрутило.

Этот ответ начал действовать мне на нервы.

Я хотела спросить, связано ли это с его постоянными синяками, побоями и таинственными секретами, но прикусила губу и промолчала.

Какой смысл, если я и так все знаю?

Направившись к небольшому шкафу в углу, он достал оттуда свежие простыни и одеяла. Бросив их на матрас, Гил встал и пожал плечами, как будто был так же растерян, как и я. — Я оставлю тебя отдыхать.

— Мы даже не ужинали.

Он скорчил гримасу, как будто я объявила, что ему придется сражаться с сотней росомах и бороться за свою жизнь вместо того, чтобы есть со мной.

Реакция Гила поразила меня. Его напряжение заставило меня притворно зевнуть.

— Знаешь что? Это не имеет значения. Я не голодна.

Он благодарно кивнул мне.

— Хорошо.

— Хорошо, тогда... — Я двинулась к кровати, чувствуя себя неуютно и отчаянно нуждаясь в собственном пространстве.

Я хотела пойти домой.

Хотела побыть одна... чтобы вернуться, когда успокоюсь, и сказать Гилу раз и навсегда, что он должен выбрать.

Выбрать меня.

Выбрать помощь.

Но Гил одарил меня натянутой улыбкой и склонил голову.

— Спокойной ночи, Олин.

Олин.

Больше никаких прозвищ. Больше никакого тепла.

Обнимая одежду, которую он мне дал, я кивнула, когда он вышел из комнаты.

— Спокойной ночи, Гил.

Гил

– Прошлое –

Я много рисовал.

С тех пор как мисс Таллап намекнула, чего она от меня хочет, я не могу избавиться от ужасного ощущения тошноты. Каждый урок, который мы с ней проводили, вызывал у меня отвращение. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я боялся, что Олин догадается, что здесь что-то не так.

Я презирал мисс Таллап за то, что она отобрала единственное место, где я нашел убежище, и превратила его в еще одну помойную яму. Там я больше не был в безопасности. В этих коридорах за мной охотились так же, как и дома, и стресс постоянно усиливал мои бессонные ночи, заставляя меня проявлять вспыльчивость по отношению к Олин, когда она этого не заслуживала.

Единственное, что помогало, — это когда я погружался в рисование. Наброски были тем пластырем, в котором я нуждался, но когда я украл немного аэрозольной краски и однажды ночью, пока все спали, украсил бок промышленного здания, я нашел наркотик, который был мне нужен, чтобы избавиться от всех этих симптомов моей жизни.

Хотя бы на время.

Я не сказал Олин, что нарушил закон.

Я спрятал брызги на пальцах и больше не показывал ей свой блокнот, чтобы она не испугалась нарисованных мною картинок — изображений насилия, крови и людей, которых мучают обстоятельства, не зависящие от них.

Но сегодня родители Олин были особенно жестоки к ней. Она показала мне сообщение, которое ее мать отправила во время уроков. В нем говорилось о том, что она собирается на гала-концерт и что ей придется самостоятельно справляться с какими-либо трудностями. В этом не было ничего необычного, кроме того, что на гала-вечере собирались дети сотрудников, работавших в их телекоммуникационной компании.

Ее родители весь вечер тусовались со своими сотрудниками и их детьми и даже не захотели взять своего.

Придурки.

Как только закончился урок, я схватил ее за руку, бросив при этом полный отвращения взгляд на мисс Таллап, и выдернул Олин с территории школы. На те небольшие деньги, которые родители дали ей на ужин, мы съели по бургеру и картошке фри, а остальное спустили в каком-то игровом салоне в центре Бирмингема, играя в аэрохоккей и гонки на машинах, заработав несколько жетонов, чтобы выиграть глупое чучело страуса (прим. пер.: ostrich на англ.), которое стало Олиным прозвищем на весь вечер.

После, слизывая сахар с пальцев и бродя по пустым улицам, я достал из своего грязного рюкзака баллончик с краской и потряс его. Шарик внутри щелкнул о металл.

— Хочешь заняться чем-то не совсем законным, маленький страус?

Я ждал, что она потрясенно покачает головой, но вместо этого изящная ухмылка искривила ее губы.

— С тобой? Я готова на все.

И я влюбился с головой.

Никто другой не мог с ней сравниться.

Никто другой не значил для меня так много.

Конечно, я уже давно знал, что влюблен в нее.

Я осознавал это каждый раз, когда мое сердце щемило, когда она ерзала на своем месте передо мной в классе. Я чувствовал это каждый раз, когда она прикасалась ко мне, улыбалась мне, готовила для меня и училась со мной.

Но именно тогда, стоя под фонарем в унылую английскую ночь, я понял, что люблю ее до глубины души.

Я любил ее.

Я хотел заполучить ее.

Моя жизнь станет бесконечно лучше, когда мы останемся вдвоем.

Неважно, сколько времени прошло. Неважно, через какое дерьмо я ее протащил, я всегда буду любить эту девушку, потому что она принадлежит мне сердцем и душой.

— Так... ты тайный бунтарь? — я хихикнул себе под нос. — Кто бы мог подумать.

— Я бунтарь, если ты бунтарь. — Она вырвала банку из моих пальцев и потрясла ее. Стук заставил мое сердце ускориться. — Ты делал это раньше?

— Делал что? — Я скрестил руки, притворяясь невинным.

— Граффити на каком-нибудь невинном здании.

Я цинично рассмеялся.

— Ни одно здание не является невинным. В большинстве из них живут монстры. Я просто делаю их красивыми.

— Значит, ты уже делал это раньше.

— Возможно.

— Покажешь мне? — Ее кроссовки зашаркали по тротуару, когда она подошла ближе. Так близко, что золото ее волос сверкало под фонарем, а глаза были скорее зеленые и звездные, чем лесные и реальные.

Не говоря ни слова, я взял ее за руку, переплел свои пальцы с ее, и вместе мы побежали трусцой к последнему месту, которое я «украсил».

Дорога туда не заняла много времени, но во мне бурлило волнение от желания показать ей, как улучшается мое творчество. Всегда улучшается. И улучшается быстро с тем количеством времени, которое я посвящал ему в эти дни.

Я почти не спал. Почти не бывал дома.

Я сосредоточился на таланте, который был спрятан от меня, но никогда не хотел потерять его снова.

— О, ничего себе. Гил... — Олин вырвалась из моих прикосновений и побежала к стене, где трио цветов, которые мне удалось украсть, смешались вместе и образовали одноцветный пейзаж с фламинго.

Розовый, красный и черный были единственными цветами, которые можно было урвать, когда я зашел на склад, где хранились художественные принадлежности.

Мне не нравилось воровать, но у меня не было денег.

Я верну им деньги... когда начну зарабатывать.

Пальцы Олин проследили за перьями самого большого фламинго.

— Это так здорово, Гил. — Она покрутилась на месте, ее лицо сияло, а глаза были полны гордости.