Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович - Страница 42

Слова и в самом деле постепенно обретают в психике ребёнка определённый вес — кора пытается влиять на происходящее — но всё это, конечно, требует огромного времени и затраты сил со стороны взрослых.

Часто это буквально сводит родителей с ума — они вроде бы и «договорились» со своим чадом, и всё ему «объяснили», а он всё «понял», со всем «согласился», даже головой кивал! Ну а на деле вы понимаете…

На деле ребёнок вообще не в курсе дела. То есть как-то он, конечно, всё происходящее «понимает», но управлять собой не в силах.

Для этого между его корой и подкоркой должна установиться связь, в которой слова — не просто звуки, а полноценные, интегрированные в ткань жизни смыслы.

Так, например, Яков Александрович Меерсон показал в эксперименте:

• дети трёх — пяти лет могут достаточно быстро сообразить, когда при предъявлении объекта определённого вида им следует нажимать на кнопку, а когда — нет (допустим, их вознаграждают, если они нажимают на кнопку при предъявлении предметов одежды, а если это посуда, то нет);

• однако же, даже решая подобную задачу фактически правильно — то есть даже догадавшись вроде бы, в чём замысел, даже хорошо говорящие дети, как правило, не могут объяснить закономерность, которую они выявили55.

И только семилетний ребёнок способен без посторонней помощи сформулировать правило, которое он открыл для себя во время эксперимента: «Когда одежда — надо нажимать, а когда посуда — не надо!»

Итак, по совокупности данных можно заключить, что в возрасте по крайней мере до пяти лет второсигнальные раздражители (слова) нуждаются в адекватном первосигнальном подкреплении, < в противном случае первая и вторая сигнальные системы способны работать у него как бы параллельно, независимо друг от друга.

При этом дети этой же возрастной группы — до пяти лет — не всегда могут отличить стимуляцию, полученную через вторую сигнальную систему, от первосигнальных раздражителей.

То есть ребёнок может утверждать, что видел зелёный свет во время эксперимента, тогда как на самом деле ему предъявляли лишь словосочетание «зелёная лампочка».

В пять лет ребёнок уже успешно справляется с категориальными обобщениями — «одежда», «обувь», «посуда» и т. д., но лишь с семи лет начинает правильно определять, что есть «сходство», ‘ «различие» или «перестановка» — то есть более абстрактные понятия.

С другой стороны, всегда нужно помнить, что способность ребёнка к звуковоспроизведению сложных фраз вовсе не обязательно свидетельствует об успехах в развитии второй сигнальной системы.

Часто это просто результат хорошей «памяти на слова», талант к запоминанию длинных звуковых, по сути, первосигнальных раздражителей.

Этим талантом, кстати говоря, могут иногда обладать даже дети с умственной отсталостью, демонстрируя хорошие речевые показатели при достаточно низком интеллектуальном уровне.

Напротив, даже относительно бедный лексикон ребёнка при хорошем понимании им сложных синтаксических конструкций свидетельствует о высоком уровне развития второсигнальной системы.

Всё это лишний раз доказывает, что вторая сигнальная система — это вовсе не что-то самоочевидное и легко понимаемое, а такой вывод, наверное, можно сделать, прочитав классическое определение:

«Вторая сигнальная система — свойственная человеку система условно-рефлекторных связей, формирующихся при воздействии речевых сигналов, то есть не непосредственного раздражителя, а его словесного обозначения».

Впрочем, если выделить в этом определении слово «система» и сделать на нём акцент, тогда, возможно, оно и будет отражать суть организации корковых сетей мозга человека, преображённых языком.

Таким образом, освоение слов и присвоение им значений — это, по сути, два параллельных процесса, о которых много писал Лев Семёнович Выготский.

Зачастую причём эти два процесса в каком-то смысле даже конфликтуют друг с другом.

Так, например, переживая сильные чувства, в перевозбуждённом состоянии (активность лимбической системы), ребёнок не всегда способен подобрать правильное слово или просто произнести его:

• это может происходить при появлении незнакомых людей или в случае, когда что-то нужно сказать публично — то есть в состоянии тревоги,

• но и в случае положительных переживаний ситуация аналогичная — вид милых щенят может привести ребёнка в такой восторг, что он вместо нужного слова «собака» произносит отдельные звуки — «оката», «мааш» и лишь при некотором снижении аффекта — «собака».

Всё это свидетельствует о том, что связи между корой и подкоркой, словом и его эмоциональным, чувственным значением формируются у детей лишь с течением времени и при наличии соответствующего опыта.

Кора детского мозга постепенно и с трудом овладевает эмоциональными состояниями, вызываемыми первосигнальными раздражителями.

Этот факт хорошо иллюстрируется знаменитым «зефировым тестом» Уолтера Мишела^[21], который придумал свой способ именовать корковые и подкорковые структуры, участвующие в принятии решений и мотивации.

Так, например, префронтальную кору он называет «холодным мозгом», а лимбическую систему, потребности и желания ребёнка — «горячим мозгом».

В современном метамодерновом мире, где появились несметные полчища плохо образованных ниспровергателей всего и вся, вслед за «стэнфордским тюремным экспериментом» Филипа Зимбардо недавно обструкции подвергся и «зефировый тест», проводившийся, кстати, тоже в Стэнфорде.

Но не относитесь к подобным «сенсациям» очень уж серьёзно…

К сожалению, где-то авторы «разоблачающих расследований», мягко говоря, не дружат с головой, путая причину со следствием, а где-то неспособны понять сложность вопроса и отличить делали от главного.

Именно это, как мне представляется, и произошло с «разоблачением» Мишела.

Если оставить все эти глупости в стороне и посмотреть на действительные научные работы, то мы увидим буквально следующее.

Группа учёных под руководством профессора Джей Кейси из Университета Южной Каролины исследовали с помощью фМРТ 60 участников эксперимента Мишела спустя 40 лет после того, как они сражались с «зефиркой»57.

Конечно, на сей раз опыт был без сладостей, но принцип работы мозга исследовался тот же самый: перед испытуемыми стояла задача затормозить свои спонтанные эмоциональные реакции при столкновении со стимулом, который вызывал у них сильный отклик.

В число 60 испытуемых вошли:

• те, кто в своё время лучше всего справлялся с заданием экспериментаторов и, контролируя своё влечение (подкорку), продержался максимально долго,

• а также те, кто съел сладости практически сразу, даже не попытавшись с собой совладать.

Удивительно, хотя и вполне закономерно, ситуация повторилась и спустя сорок лет: те, кто был наилучшим с точки зрения когнитивного (коркового) контроля в детстве, остался таковым и во взрослом возрасте, а те, кто способностью к когнитивному контролю не отличался, не справились и в этот раз.

Впрочем, в этот раз можно было уже не теоретически рассуждать об активности мозговых структур в том и другом случае, а буквально её увидеть (рис. 52).

Рис. 52.  Сверху показана активность моторной коры и мозжечка в ответ на раздражитель. Далее — активность правой нижней лобной извилины, удерживавшая реакцию испытуемого, а нижнее изображение — активность вентрального полосатого тела, провоцировавшая реакцию.

Как и следовало ожидать, конфликт разворачивается между лобной корой и вентральным полосатым телом, которое является в мозге одним из ключевых центров удовольствия.