Барин (СИ) - Соловьев Роман - Страница 2

— К кому шел? Домой я шел…

— Никак не признаю я тебя… В Новореченском полсотни дворов, вроде всех знаю… И одежда у тебя чудная…

Я только сейчас заметил что на мужике просторная рубаха и широкие штаны, подвязанные обычной бечевкой. Он протянул здоровенную ладонь:

— Макар Игнатов, мельник.

— Андрей Никитин.

Мужик сразу изменился в лице.

— Никитин… Барин⁈

Он немного отступил и поклонился.

— Простите меня, невежду… не признал я вас…

— Макар, хватит комедию ломать. Какой я тебе барин?

— Столько лет прошло, я вовсе вас не узнал… Вы же уехали совсем юнцом безусым, а теперь вон как возмужали. Тетушку вашу, Екатерину Семеновну, жалко очень… золотой была человек. Во всей губернии такой больше не найти. За своих холопов гранитной горой стояла…

Матвей помог мне приподняться и усадил за стол.

Мебель у мужика странная. Стол, грубо сколоченный из досок, такие же табуретки и почти на треть комнаты — большая беленая печь. Похоже печь и являлась источником гари.

— Барин, у меня по случаю сливовочка имеется. Вы как, уважаете?

— Давай,– махнул я рукой.

Матвей достал из под стола большую бутыль с желтоватой жидкостью, на столе развернул вощеную бумагу с нарезанным салом и двумя горбушками черного хлеба, придвинул две чищенные луковицы и налил пол кружки сливовки. Я выпил и дыхание тут же сперло. Глаза полезли на лоб. Я едва удержал в себе огненную сливовку, выдохнул и закусил ароматным сальцом.

Матвей тоже выпил и откусил сразу половину луковицы, будто яблоко.

— Вот я говорю, за своих крепостных ваша тетушка грудью стояла. К примеру, прошлой осенью приехали в Новореченское рекрутов набирать, может слышали, опять с туретщиной война назревает? Так вот Екатерина Семеновна тогда собрала людей и предложила кто желает — может идти в солдаты, а самолично никого не отдаст. Только двое добровольцев вызвалась. Левка, сын кузнеца и Никола-душегуб… Да что говорить, село наше будто крепость. Когда ваша тетка Богу душу отдала — три дня бабий вой по всей округе стоял…

Меня точно с кем-то путают. Нет у меня тетки в Новореченске. Есть единственная тетя Аня, младшая сестра отца, но она в Курске живет, еще и пятидесяти нет…

— Еще, барин? — с надеждой спросил Матвей и кивнул на бутыль.

— Нет, хватит. Уж больно крепкая у тебя сливовка…

Я почувствовал что горячительный напиток даже немного помог. Грудь почти перестала болеть. Наверняка лошадка едва задела меня, при прямом столкновении я вряд ли сейчас сидел за столом.

— Вот скажи, барин, чему ты научился в своем Петербурге? Какой науке?

— Да я нигде не учился. Только среднюю школу окончил. А в Питере всего один раз был, еще в девятом классе с экскурсией…

— Не понимаю… а где же вы столько лет пропадали?

Нужно валить из этого дома. У мужика, похоже, сдвиг по фазе. Чушь несет, да еще барином меня обзывает.

— Ладно, спасибо за угощение. Пойду я.

Матвей резко приподнялся;

— Пойдемте. Доставлю вас в имение в цельности и сохранности.

Мы вышли из избы и тут я обомлел…

Город исчез, будто растворился в утренней дымке. Я стоял на краю небольшой деревушки с бревенчатыми домиками и плетнями вместо заборов. По широкой улице с гоготом важно шагали горластые гуси, вытянув длинные шеи. Мимо прошла темноглазая полноватая женщина в длинном платье, с платком на голове. Она чуть заметно улыбнулась. За домами шумели высокие тополя.

— Барин! — окликнул Матвей и показал на небольшую повозку с черным, как крыло ворона, конем.

— Где мы?

— В Новореченском…– удивился Матвей и помог мне сесть в повозку. Боль в груди все же ощущалась. Я осторожно расстегнул рубашку и обнаружил огромный неприятный синяк.

— Вот скажи, барин, какие там бабы в столице? Наверно сладенькие, корсеты носят, рейтузы… духи французские… Многих оприходовал?

Я молчал, потому что был в ступоре. Что происходит?

Мы медленно ехали по селу, а я недоуменно озирался вокруг. Похоже на декорации к фильмам девятнадцатого века. Может здесь и вправду кино снимают?

Старик в картузе семенил по улице, неуклюже шаркая ногами. Он остановился и окликнул Матвея:

— Далече?

— Барин вернулся!– гордо ответил Матвей, кивнув на меня.

Старик тут же услужливо снял картуз и слегка поклонился.

Все это напоминало странный сон. Когда проехали село и поднялись на небольшой лысый холм, я вздрогнул от неожиданности. На берегу реки стоял двухэтажный особняк из красного кирпича, так знакомый еще с детства. В этом старом, давно заброшенном доме, мы мальцами играли в «войнушку», сбежав с уроков. А когда рухнула крыша особняка, взрослые настрого запретили туда подходить, пугая привидениями. Дом окончательно разобрали уже в середине нулевых. Строители говорили, если бы отремонтировали кровлю — особняк точно еще лет сто простоял, но живописный участок у реки понадобился важному чинуше из города…

Сейчас особняк выглядел вполне обжитым. Во дворе виднелись еще несколько небольших каменных и деревянных построек, а двор обнесен высоким зеленым частоколом. На берегу обваловка из огромных камней, небольшая деревянная пристань и лодочка.

Повозка остановилась у калитки и тут же протяжно залаял пес.

— Свои, Мордан! — усмехнулся Матвей и обернулся.– Вот и приехали, барин…

Из калитки медленно, слегка прихрамывая, вышла старуха лет семидесяти, в толстой вязанной жилетке и юбке до земли. Она прищурилась, глядя на меня и медленно растянула краешек века пальцем. Так обычно делают очень близорукие люди.

— Что, не признала, тетка Ефросинья? — заливисто рассмеялся Матвей.– Хозяин вернулся!

Я спрыгнул с повозки.

Старуха покачала головой, что-то пробормотала и вернулась во двор.

— Совсем у бабки крыша поехала,– усмехнулся Матвей.

Из калитки выскочил седой краснощекий мужик в черном картузе, а следом огромный бородатый амбал. Такой здоровенный, что я, сам не ожидая, слегка попятился назад.

— Прохор Петрович, не признали? — улыбнулся Матвей.– Батюшка наш, Андрей Никитин из Петербурга вернулся.

— Господи праведный…– седой тут же снял картуз и слегка поклонился, приложив правую ладонь к груди.

Великан сначала застыл как истукан, но тут же поклонился до самой земли.

— Батюшка, а мы вас только к Троице ждали… — пробормотал седой и прослезился. Он толкнул здоровяка локтем в живот.– Что стоишь, оглобля, беги к Аглашке, пусть стол накрывает…

Великан развернулся и поспешил к серой постройке.

— Прохор Петрович,– пролепетал Матвей.– С барином по дороге беда приключилась. Ванька Кочубей его на лошади зацепил. Надобно фельдшеру осмотреть.

— Вот разбойничья душа! А фельдшер как раз у нас, кофию кушает…

Седой бросил Матвею монетку, которую мельник ловко поймал. Матвей кивнул мне и тут же запрыгнул на козлы. Встряхнул вожжами и повозка понеслась обратно в село. Прохор осторожно взял меня под руку и завел во двор. Огромный лохматый пес покосился и тут же полез в будку. Посреди двора стояла деревянная беседка, увитая диким виноградом. К особняку вела широкая дорожка из брусчатого камня, вдоль забора кусты смородины и шиповника.

Мы вошли в особняк и очутились в просторном полутемном холле. Из комнаты выглянул низенький толстячок в круглых очках. Он почесал лоб, и наконец, показался во всей красе. Совсем небольшого росточка, весь кругленький, даже щеки такие, будто бы он их постоянно надувает.

— Митрич, барин из столицы вернулся! — радостно сообщил Прохор.

Толстячок застыл и тут же растянул губы-сардельки в улыбке. Он слегка пошатывался, и я догадался, что фельдшер пьян. Да и от Прохора тоже несло перегаром.

— Осмотреть барина нужно, лошадь на дороге чуть не зашибла… опять этот дурак Кочубей…

Толстячок тут же сосредоточился и будто мгновенно протрезвел. Он завел меня в небольшую комнату и показал на диванчик:

— Ложитесь, Андрей Иванович.

— Я… Андрей Сергеевич…

Фельдшер приоткрыл плотные шторы, в комнате стало светлее.