Конец заблуждениям - Кирман Робин - Страница 13

Она двигалась, находясь лицом к стене, ее бронзовые кудри колыхались в такт. Дункан наблюдал за ней некоторое время, прежде чем она повернулась. Внезапно он осознал, что не заговорил и не отпрянул, а просто продолжил стоять максимум в двадцати футах от нее. На сцене горел свет, но остальная часть комнаты была темной – могла ли девушка вообще заметить его? Она выглядела полностью поглощенной тем, что делала, словно в трансе. Когда она снова начала танцевать, у нее вырвался тихий смешок – возможно, она смеялась над Дунканом… или над собой. Но он обнаружил, что его переполняет желание снова услышать ее смех.

Он начал репетировать с отработанной самоотдачей, главным образом в надежде, что их пути снова пересекутся. В ожидании ее прихода Дункан оставался и практиковался порой до поздней ночи, тайно надеясь, что это случится именно сегодня. Однажды вечером у него сложилась мелодия, и вскоре он придумал большую часть сонаты, одночастного произведения, насыщенного меланхолической тоской, но перемежающегося более легкой темой, которая напоминала ему смех той девушки. Дункан быстро закрыл ноты и ждал несколько дней, прежде чем осмелился повторить свое произведение.

Когда Дункан все-таки смог вернуться к своему творению, его надежда оправдалась: впервые в своей жизни он написал оригинальное и впечатляющее музыкальное произведение.

Вскоре наступили летние каникулы, и, несмотря на напоминания матери о том, что он учится для получения полезных навыков, по возвращении осенью Дункан записался на свой первый композиторский урок. Он потратил время на совершенствование сонаты и представил ее в качестве промежуточного задания, произведя на преподавателя такое сильное впечатление, что тот попросил Дункана выступить с сольным концертом. В ноябре Дункан исполнил свою композицию в Вулси-холле, и ему посчастливилось увидеть настолько грандиозное помещение заполненным на треть. Втайне он надеялся, что та девушка может находиться среди слушателей, но едва мог поверить в свою удачу, когда после шоу его встретили восхищением и протянутыми руками, а она прошла мимо него с бронзовыми волнистыми волосами, рассыпанными по плечам. Вблизи она оказалась ниже, чем он предполагал, более миниатюрной. На ней было белое деревенское платье, не похожее на ту одежду, которую носили большинство девушек в кампусе. Ее имя – Джина Рейнхольд – он узнал от Блейка.

Она специализировалась на танцах, поведал Блейк с явным презрением. Дункан мог догадаться о его мыслях: какой нормальный человек стал бы тратить образование в Йеле на выполнение пируэтов? Тогда Дункан не решился сказать ему, что опыт выступлений и надежды на встречу с Джиной уже побуждали его уделять больше времени своей музыке. Вскоре он распространил слух о том, что ему было бы интересно сочинять музыку для танцоров. После этого ему позвонил студент-хореограф, который устраивал шоу; Дункан сразу же согласился прийти на репетицию. Взволнованный, полный надежд, Дункан прибыл туда следующим же вечером, и на сцене среди множества танцоров была она, Джина Рейнхольд.

Джина стояла впереди, возможно, потому что она была ниже других танцоров, но он был уверен, что руководитель признавал, что она являлась лидером. Хореограф рассказал, что новая пьеса должна запечатлеть борьбу за объединение людей. В этот момент танцоры импровизировали, двигаясь синхронно и не синхронно, выполняя осторожные, неестественные движения, но Дункан не сводил глаз с Джины, которая была непостижимой, извиваясь среди других тел, посылая то одного, то другого танцора в серию восторженных кружений по сцене. Ее энергия приковала внимание Дункана. Наблюдая за ней, он ощутил, что все, к чему он стремился, – убежденность, освобождение, трансцендентность, было здесь воплощено в рамке высотой пять футов два дюйма.

Он хотел поразить ее и поэтому провел следующие дни, пытаясь придумать великолепное и глубокое музыкальное произведение. Но ничто из того, что он написал, не казалось свежим. Дункан начал паниковать при мысли о неудаче; он действовал импульсивно, чтобы сблизиться с девушкой, которой восхищался, и вызвался сделать то, чего на самом деле не мог. На следующее утро он пришел на репетицию пораньше, чтобы встретиться с хореографом и объяснить, что не может продолжить работу с ними. Однако тот опаздывал, и единственным человеком, оказавшимся на месте, была девушка, которую он больше всего боялся увидеть: Джина.

Должно быть, Дункан выглядел готовым сбежать, потому что она сразу же спросила, что случилось.

– Я… просто пришел сказать, что… не могу этого сделать… музыку. Вы можете передать это хореографу?

– Что ж, – просто сказала она, – но, если не возражаете, я хотела бы узнать, почему вы решили, что не можете?

Он был удивлен ее вопросом, никак не ожидал, что ему придется оправдываться перед ней.

– Я… Я не могу заставить себя сделать это. Мелодии иногда… просто не приходят. Я не могу контролировать подобное.

Дункан ожидал, что ее устроит такое объяснение, но Джина за кулисами оказалась такой же бойкой, как и на сцене.

– А как обычно эти мелодии приходят?

Дункан объяснил свой способ – он начинает с произведения другого человека, экспериментирует с импровизациями, отталкиваясь от них. На ум пришло только одно исключение, но тогда он был слишком смущен, чтобы признаться ей в этом: партия, которую он написал о ней, была другой. Идея пришла к нему сама по себе.

– Ты когда-нибудь раньше работал совместно с другим музыкантом или танцором?

– Нет, – признался Дункан, – никогда.

Джина рассказала о том, как это делала пианистка в ее школе танцев в Санта-Фе. Она какое-то время наблюдала за движениями танцоров, а затем придумывала музыку, гармонирующую с их выступлением.

– Может, мы попробуем так же?

Несмотря на сомнения, Дункан согласился попробовать, потому что не мог представить, что откажет ей. Она взбежала на сцену, и он сел за пианино, чтобы посмотреть ее танец. Дункан предполагал, что ей будет некомфортно без других танцоров, но она без колебаний бросилась вперед, ее фигура сжалась в одиночестве, а затем вырвалась наружу, принялась что-то искать. Ради него она добавила чувств в каждое движение, чтобы он мог лучше уловить тон, и он позволил своим пальцам бегать по клавишам, чтобы не отставать. Зазвучала музыка.

Через мгновение Джина остановила его:

– Это красиво, но, может, даже чересчур красиво? Мне кажется, нужно что-то более неуверенное, даже напряженное.

– О, ладно. Я понял. Тогда попробуем вот так.

Дункан добавил больше двусмысленности в виде приостановленных и низких аккордов и тут же понял, что да, Джина была права. Он продолжал, пока несколько мгновений спустя девушка снова не остановила его:

– А вот тут тон меняется. Здесь меньше амбивалентности, больше уверенности.

– Может, так?

Он попробовал более смелый пассаж в мажорной тональности.

– Более нежно, более мечтательно.

Дункан замедлил шаг, вдумываясь в ее слова. До сих пор Джина поражала его издалека той энергией, которую она излучала, но здесь, работая с ней, он начал понимать, что ее вдохновляет. Инстинкты Джины были настолько остры и она настолько доверяла им, что каждая фраза и движение, исходившие от нее, казались необычайно убедительными. Ее жизнерадостность поразила его так, что она показалась ему более реальной, чем он сам.

Дункан продолжал следовать всем ее советам, и в конце концов, когда он воспроизвел пьесу заново, учтя подсказки Джины, он был поражен, обнаружив, что получилось намного лучше, чем он даже представлял.

«Ты великолепна». Эти слова чуть не вырвались наружу – давление такого личного признания, откровения было так велико, что его сердце начало бешено колотиться. Дункан почувствовал, что краснеет от охвативших его мыслей: Джина возвысила его, приблизила к лучшей версии его самого. Произошло нечто чудесное, и он не знал, как передать это или что делать со всей энергией, всколыхнувшейся в нем, и поэтому он сыграл пьесу для нее снова, на этот раз бегло и в более быстром темпе. Джина не отставала, изобретая новые движения, которые еще лучше соответствовали музыке. Когда они закончили, тяжело дыша и не зная, что тут можно сказать, они просто стали смеяться.