Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович - Страница 56

— Слушай, — взмолился я, — не пытайся подсластить пилюлю, говори прямо…

— Если я что-то и пытаюсь, — отрезал он, — так это заставить тебя поверить в собственные силы и выскользнуть из ловушки! Надеюсь, тебе не составит труда представить, каким ты был двадцать лет назад, когда вознамерился двинуть сдуру в литературу. — Оперся сложенными на груди руками на столешницу, приблизил ко мне лицо, посмотрел в глаза. — Скажи, был в твоей жизни день, когда ты почувствовал себя писателем?

Был ли в моей жизни такой день? Был, я помнил его едва ли не по минутам! Писательское ремесло подразумевает навык смешить по желанию читателей и выжимать из них слезу, но душу до дна оно мне не высушило. Цену заплатить пришлось, и немалую, разучился радоваться простым вещам, но день тот не забыл и никогда уже не забуду. Помирать буду в собственной постели или в канаве под забором, вспомню его, и жизнь покажется прожитой не зря.

После периода нудных, затяжных дождей в Москву пришло бабье лето. На пороге долгой зимы город стоял притихший, облаченный в золото листвы. Мы гуляли с Варей по его бульварам, ели мороженое и строили планы. Впереди была длинная, прекрасная жизнь. Варенька смотрела на меня огромными, восторженными глазами, а я, не закрывая рта, говорил и никак не мог остановиться. Сюжеты в голове роились тучами, я рассказывал ей, сколько всего настоящего, захватывающего воображение напишу. Она улыбалась и все сильнее сжимала мою руку. К вечеру мне предстояло отнести в редакцию журнала рассказ, у Вареньки были занятия в университете. Вылизанный до последней запятой, он лежал в кармане у сердца, мысль о нем грела душу. А по бульварному кольцу плыл тревожащий душу горьковатый запах жженых листьев, и до самозабвенья остро хотелось жить.

Говорят, безудержное веселье не к добру, так все и произошло. Через три месяца, где-то перед Новым годом, мое творение опубликовали, а месяцев через шесть, холодным и ветреным мартовским утром, произошел разговор, вспомнить о котором без содрогания я не могу. Варя стояла растерянная у окна, а я, утомленный ночью за письменным столом, выговаривал ей за то, что у меня не шла работа над романом. Холодно в комнате было до дрожи. Расхаживал из угла в угол, злой на себя и на весь мир. Она со слезами оправдывалась, словно была виновата. Я нес такое, что и теперь стыдно. Что не могу по ее милости посвятить себя делу всей своей жизни, что должен принести жертву на алтарь литературы… Безумец! Вырвавшиеся несправедливые и, как оказалось, роковые слова можно было объяснить лишь помутнением сознания или наваждением…

Джинджер смотрел на меня не моргая.

— Да, такой день был!

Он обрадовался, как будто только этого и ждал.

— Прекрасно! Но на всякий случай, вдруг затея не удастся, надо иметь в виду и предложение стать секретарем нашего общего друга месье Морта. Если верить твоим словам, он готов немного подождать при условии, что ты найдешь хотя бы одного человечка и поставишь его первым в очереди в могилу. Я правильно излагаю?..

Видит Бог, думал я, глядя на потиравшего энергично руки Джинджера, кто-то из нас слетел с катушек! Я ничего не понимал. Чувствовал только, что безмерно устал и едва держусь на ногах. Сердце то падало в бездну, и на меня наваливалась слабость, то с трудом поднималось, и меня обдавало жаром. Присесть бы, а лучше прилечь и провалиться в сон, но Джинджера было не унять.

Язык поворачивался с трудом.

— Прости, нет сил тебя слушать…

— Потерпишь! — хмыкнул наглый малый, придвигаясь ближе. Задал свистящим шепотом вопрос, от которого все во мне перевернулось: — Скажи, что бы было, если бы в тот день ты себя убил?

Не уверенный, что правильно расслышал, я смотрел на него ошалело, но, судя по кривой ухмылке, со слухом у меня проблем не было. Чего нельзя сказать о способности понимать происходящее. С силой потряс головой, от чего картинка перед глазами пошла кругами.

— Ты предлагаешь мне свести счеты с жизнью?

Джинджер всплеснул от отчаяния руками:

— О чем ты, безумец! Какое, к черту, самоубийство, да еще в прошлом? Самоубийство — это то, чем ты занимаешься сейчас. Да, воображение убивает, но убить человека в воображении нет никакой возможности…

— Не понимаю, что ты хочешь сказать!

— Сам вижу, не дурак! — огрызнулся он. — Начнем с начала: тебе ведь не составит труда представить, как ты теперешний убиваешь себя того, вбившего в башку намерение стать беллетристом?

— Нет, — повторил я за ним, как попугай, — не составит…

— В таком случае, — продолжал Джинджер со вздохом, — вариантов два. Первый, ты себя молодого убиваешь, но это ничего не меняет, вообще ничего! Твоя жизнь, если ее можно назвать жизнью, остается такой, какой и была. Зато ты сможешь сказать Морту, что не только нашел человека, но и выполнил за него работу. Он же обещал оттянуть за это час расплаты, пусть выполняет…

Стремясь сохранить интригу, сделал паузу, освежил восприятие глотком из стакана.

— Но есть и второй вариант, он куда интереснее! — Заглянул мне в глаза, проверить, слежу ли за его рассуждениями. — А ну как, стреляя, ты убьешь в себе писателя, свою закусившую удила фантазию?.. — Поднял, призывая к вниманию палец. — В таком случае твоя жизнь будет развиваться совсем по другому сценарию!

Я пытался следить за его логикой, но не очень, честно говоря, получалось.

— Как это? А двадцать лет! А больше десятка изданных романов? А наш с тобой разговор в этой рюмочной?..

Джинджер похлопал меня отеческим жестом по спине.

— Старик, ты все выдумал! Всю свою жизнь с начала и до конца. Год за годом, по-крупному и в мелочах. Прожил два десятилетия в собственном воображении. С твоей отвязавшейся фантазией это, как два пальца об асфальт. И разговор наш за стаканом водки происходит в созданной тобой реальности, а точнее, в голове того парня, каким ты был, когда только еще собирался посвятить себя литературе. Люди имеют склонность мечтать, чем ты и занимаешься. Теперь понял?.. Фишка в том, что не было этих двадцати лет, они — мираж! Тем более что, по мнению философов, нет возможности узнать: лев ты, воображающий себя бабочкой, или бабочка, представляющая себя львом. Мир устроен по принципу сообщающихся сосудов, реальность перетекает в иллюзию, в то время как иллюзия занимает место реальности. Мастер творить миры, ты делаешь это так же естественно, как дышишь, и в одном из них поселился…

Заглянув в пустой стакан, Джинджер извлек на свет сотенную. Я рефлекторно полез в карман, но он меня остановил:

— Лекарство за счет фирмы!

Растворился в табачном дыму. Я смотрел ему вслед, держась обеими руками за стойку, с трудом соображал, стараясь хоть что-то понять. Если он прав, то не было ни Морта, ни Нергаля, а главное, не было того дикого разговора, и Вареньку я не потерял! Озноб перешел в жар, меня накрыло удушливой волной. Подступившая дурнота мутила сознание. Я не очень понимал, где нахожусь и что вокруг происходит. С аллеи украшенного золотом листьев бульвара мне махала рукой девушка. Крах последней надежды было не пережить…

Джинджер тронул меня за рукав. Я вскинул голову и от резкого движения пошатнулся, облизал пересохшие губы:

— Нет, этого не может быть! Я не мог…

Он обнял меня за плечи:

— Пойми одну вещь! Если ты не попробуешь того себя убить, вся эта тягомотина без любви в ожидании смерти и будет твоей жизнью. Оглянись вокруг, политики рассказывают народу небылицы, ученые, не парясь, сочиняют историю тысячелетий — в сравнении с ними выдумать два десятка лет такая мелочь, о которой неудобно даже говорить…

Черты его лица начали расплываться, шум голосов наваливался волнами.

— Тебе-то что от этого, какая корысть?

— Не скажи! — покачал головой Джинджер. — Помнишь рассказ Брэдбери про чувака, наступившего во время экскурсии по прошлому на козявку? Если все вокруг придумано тобой, то и моя теперешняя жизнь твоих рук дело. Вернувшись на двадцать лет назад, я могу и не пойти в тот гребаный кабак, в котором съездил по морде сукину сыну, а значит, не загремлю под фанфары на нары. Знал бы ты, как мне было горько, как хотелось сделать выставку «Ню в фотографиях»! Ее успех открывал передо мной фантастические возможности. И потом, — прижался лбом к моей горящей голове, — может же статься, что судьбы России — тоже твоя работа! Тогда, начав жить сызнова, мы получим шанс избежать той безразмерной жопы, в которой соборно обретаемся по милости жадных до денег и власти ублюдков. Другого пути выбраться из кучи дерьма нет…