Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи" - Страница 12

— Вовсе не нужно писать в Тавриз, — заговорил хан, желая услужить имаму, — эти драгоценные камни найдутся и у меня, вы все получите, но только в обмен на ваше святое благословение.

— В ежедневных своих намазах я и без того постоянно упоминаю вас, — сказал имам с присущим ему добродушием.

Хан молча наклонил голову в знак благодарности.

Имам, худой, иссохший старик лет за шестьдесят, был одет во все белое, как того требовало его благочестие. Чалма на голове напоминала огромный кочан капусты, живот охватывал толстый пояс из белоснежной, как пена, ткани. У него было двенадцать жен, а в этом возрасте он собирался жениться на четырнадцатилетней девочке, возложив надежды на чудодейственный маджун дервиша, который должен вернуть ему молодость и придать силы. Он искрение верил в свое возрождение, хотя волшебный маджун обходился ему дорого, все драгоценные камни уйдут в карман хитрого дервиша, который воображал себя новым Лохманом[35] в медицине.

— Этот дервиш, — заговорил имам, — чего только не знает. Он обещает приготовить для меня лекарство, от которого все седые волосы снова делаются черными. Может изготовить и другое снадобье, продлевающее жизнь на сотни лет.

— За чем же дело стало? — спросил хан.

— Состав редкий и дорогой.

— Такие лекарства по большей части готовятся из драгоценных камней.

— Да, именно.

Хан повторил, что его сокровища к услугам имама и попросил послать к нему дервиша, потому что и сам намерен заказать маджун. Тем самым хан сделал бы приятное дервишу — врачу и гостю имама. Словом, Фатали старался всячески услужить этому одетому во все белое высохшему старцу, воплощавшему в себе веру и духовное начало всего племени. Хан был умен, он знал, что, привлекая на свою сторону этого человека, сможет держать в узде весь народ.

Только одному человеку в шатре казались нелепыми эти разговоры — муншибаши. Он был очень недоволен, что появление имама помешало ему дать разъяснения по поводу притеснений армян. Сердито вытащив из нагрудного кармана золотую коробочку, он взял три шарика опиума, положил в рот и проглотил.

— А Мирза-Джафар (так звали муншибаши) уже принял свой маджун, — насмешливо заметил имам.

— Да, — ответил муншибаши в том же тоне, — таков мой маджун. Хотя он и не омолаживает, но помогает забыть все неприятности и горести мира.

— У тебя есть разве горести? — так же шутливо продолжал имам.

— У меня самого их нет, но меня мучают горести других… — сказал муншибаши философским тоном. — Я вижу в этом мире много всякого зла… Одни прибегают к любым средствам для продления своей жизни, чтобы подольше наслаждаться ее плотскими утехами, другие добровольно укорачивают ее, дабы найти успокоение в смерти…

Хан и имам давно уже привыкли к иносказаниям секретаря и не рассердились на его явные намеки. Дервиши вообще в почете у персов, несмотря на то, что их взгляды и привычки зачастую противоположны общепринятым. Муншибаши Мирза-Джафар тоже был дервишем. Последние его слова имели в виду бедных армян, несколько минут назад сгоревших на площади. Поняв это, имам ответил:

— Им и без того суждено сгореть в адском пламени. Хорошо, что уже в этом мире они подготовились к геенне огненной.

Муншибаши хотел было возразить, но Фатали подмигнул ему, чтобы он не отвечал. Молча слушавший до этого мелик Давид решил воспользоваться присутствием имама и свести счеты с секретарем. Отступнику нужен был лишь повод. Его подал сам имам. Довольный своим остроумным ответом муншибаши, имам обратился за подтверждением к Отступнику:

— Не так ли, Багр-бек?

— Поистине так, — отвечал Давид, — армяне обречены гореть в геенне огненной. Божий рай — только для правоверных мусульман Только что господин муншибаши намекнул, будто я повинен в том, что эти бестолковые люди предали свои тела огню. Якобы я брал у них непосильную дань и продавал детей. Признаюсь, я делал это в надежде на благодарность, а не упреки. Перегружая их налогами, я думал о ханской казне, а продавая детей гяуров магометанам, старался умножить число последователей пророка. Таковы мои действия, если вы находите их преступными — вот вам моя голова, велите ее отрубить.

— За это тебя никто не может обвинить, — веско произнес имам, — напротив — ты достоин всяких почестей и уважения. Тем самым ты доказал, что искренне приобщился к нашей вере. Я попрошу хана вознаградить тебя по заслугам.

— Я сегодня же подарю Багр-беку халат из собственного гардероба, — сказал хан, желая угодить имаму.

Давид Отступник поклонился и пожеланиями долгих лет выразил свое удовлетворение. Теперь мрачное лицо злодея вновь сняло от радости. А на мелика Франгюла имам не обратил никакого внимания, хотя тот стоял на ступеньку выше Отступника. Великий пастырь мусульман, казалось, гнушался присутствием этого «гяура», тем более, что тот набрался дерзости сидеть в одной с ним палатке. Это пренебрежение сильно подействовало на тщеславного Франгюла, и в голове его вновь возникла мысль, давно уже мучившая его…

Имам поднялся, сказав, что не может больше оставаться, приближается время намаза, а зашел он только на минуту справиться о здоровье хана, хотя на самом деле целью его визита были драгоценные камни. Все, не исключая хана, встали и проводили его довольно далеко от шатра.

После ухода имама хан остался наедине с меликами. Секретарь обиженно уединился в дальнем углу шатра, где находились его подчиненные, и стал заниматься своими делами. Хан призвал начальника конницы и распорядился подготовить двести вооруженных всадников для приема князя Тороса.

— Тороса? — удивленно произнес мелик Франгюл, как будто слышал об этом впервые. — Зачем он приезжает?

— Князь прибывает, чтобы выкупить находящихся у нас армянских пленных, — ответил Фатали-хан. — Сегодня за два часа до обеда мы назначили время для его приема.

— Прости за смелость, а какой выкуп ты назначил?

— Пока еще ничего не решено. Посмотрим, сколько он даст. Конечно, будет торг.

— Это-то меня и интересует, — сказал с задумчивым видом Франгюл. — Торос лукавее самого черта, боюсь, негодяй обведет тебя вокруг пальца. Хорошо, что дело пока не улажено, и я смогу дать несколько полезных советов.

Слуга Салам, получивший от главного евнуха указание подслушивать разговор Фатали-хана с меликами, навострил уши. Приняв от хана кальян, он отошел в сторону, стал у входа и весь превратился в слух.

Мелик Франгюл обратил внимание хана прежде всего на то, кто такие пленные, из какого рода, сколько у них богатства и какую сумму сможет уплатить их родня. Перечислив всех поименно, мелик добавил, что поскольку он воевал на стороне хана, то при взятии в плен постарался отобрать наиболее состоятельных, от которых и выкуп будет побольше. Пленных было сто двадцать пять человек, многие погибли в тюрьме, оставалось человек сто. Среди них есть юноша по имени Степанос из рода князей Шаумянов, сын мелика Вартанеса, наследник всей провинции Генваз, покоренной ханом. Его ни в коем случае нельзя выпускать из рук, если хан желает, чтобы Генваз всегда оставался под его властью.

— Надеюсь, тебе известна персидская пословица: «Маленький дракон, вырастая, становится царем змей». Итак, необходимо вырвать с корнем последний отпрыск рода Шаумянов. Если же не пожелаешь лишить его жизни, следует по крайней мере держать его в качестве заложника.

Франгюл делал наставления естественным и обычным тоном, как врач, дающий советы больному. При этом он вовсе не испытывал укоров совести, будто не совершал преступления против совести, чести и порядочности.

— Все это довольно разумно, — проговорил Фатали, внимательно выслушав его, — однако этого юношу я не могу ни удержать в качестве заложника, ни убить, потому что обещал князю Торосу вернуть всех пленных, а я уважаю свое слово…

Франгюла как будто обдали ледяной водой. Такого ответа он не ожидал. Но предатель продолжал, не теряя уверенности:

— Я и не говорил, чтобы ты отказался от данного слова, однако ты мог бы потребовать за него и других пленных достойный выкуп.