Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи" - Страница 9

По мере рассказа лицо мелика омрачалось, губы задрожали, в глазах загорелись злые огоньки. Бессовестная дочь нанесла ему еще один удар. Она лишила его давно лелеемых надежд, расстроила планы, которые он так долго вынашивал…

— Спасибо, Гусейн, — заговорил Отступник, сдерживая свои чувства, — ты и сейчас сделал все, что мог, твоей вины тут нет, ты получишь обещанное.

Он вынул из кармана кошелек и протянул турку, но тот отказался принять деньги. Мелик долго настаивал, уверяя, что огорчится, если тот откажется принять деньги, и вновь повторил, что считает свою просьбу выполненной. Турок, наконец, взял золото и, поклонившись, ушел. Был он главным конюшим хана, когда-то состоял на должности палача. Умертвив за время службы тысячу человек, он вдруг почувствовал укоры совести, оставил кровавое ремесло и похоронил свой нож на кладбище, как хорошие охотники зарывают свое ружье, убившее тысячу животных. Но Гусейн пристрастился к вину и картам и, нуждаясь в деньгах, нарушил свое слово. Мелик Давид, пользуясь этим, подкупил его, толкая на новые преступления. Но все оказалось напрасным, все отступало перед волей Сюри… Это злило мелика более всего — ему чинила препятствия родная дочь!

Давид Отступник был труслив как все вероломные люди, чья сила лишь в изобретательном уме. Он был лишен мужества и смелости, что не мешало ему носить за поясом пару пистолетов, а сбоку длинную саблю, к которой он редко притрагивался. Он любил хвастать воображаемыми подвигами и уверял, что хромает из-за застрявшей в ноге пули, хотя все знали, что он хромой от рождения.

В глубоком унынии добрался он до своей палатки. Здесь ждал его еще один человек. То был высокий худощавый старик с благообразным лицом, длинная седая борода которого была окрашена хной в абрикосовый цвет. За дорогой кушак из кирманской шали были заткнуты два пистолета, на коленях лежала длинная сабля с серебряным эфесом в серебряных ножнах. Он сидел на корточках на узорчатом ковре, прислонясь спиной к мягким мутакам[28] из красного бархата, которые послал из собственного убранства хан — в честь прибытия почетных гостей. Увидев Давида, старик нетерпеливо спросил:

— Какие вести?

Отступник скрыл, что Сюри отказалась принять его. Это бесчестие могло уронить его в глазах сообщника. Давид любил хвастать, что дочь может добиться от хана всего, что ни пожелает. Он сказал, будто Сюри не приняла его из-за болезни, рассказал о срезанных волосах, добавил, что это даже к лучшему — кое-кто из завистниц Сюри будет изгнан из гарема. «Палач тоже ничего не добился», — сказал он, однако скрыл, что и здесь виновата его дочь.

— Очень плохо, — заметил мужчина с абрикосовой бородой и погрузился в глубокое раздумье. По его озабоченному лицу было видно, что меняются какие-то основательные планы, связанные со смертью некоего юноши… которая не состоялась…

Представительный этот мужчина был Франгюл, мелик Кармирванка или Ерицванка, один из самых богатых и влиятельных людей среди армян.

— Да, да, плохо… — повторил он, и голос его задрожал. — Что же нам делать?.. Я так рассчитывал на Гусейна, а теперь все пропало.

Он надеялся услышать от Давида Отступника слова утешения, но тот, несмотря на свою сатанинскою изворотливость, был настолько растерян и ошеломлен, что не смог выдавить из себя ни звука.

Оба мелика одевались как знатные персы — высокие каракулевые шапки, длинные кафтаны из тонкого красного шелка, зеленые суконные накидки почти до полу. Талию обхватывал цветной кушак из кирманской шали. Головы у меликов были наголо обриты, хотя тамошние армяне выбривали только макушку. Бороды и руки были окрашены хной. Когда слуга вносил кальян, они говорили по-персидски, а едва он выходил, переходили на армянский.

— Еще не все потеряно, — сказал Отступник, таинственно понизив голос. — Сегодня приезжает князь Торос выкупать пленных. Надо что-то придумать, чтобы помешать этому.

— Но что придумать? — спросил Франгюл уныло.

— Нужно уговорить хана назначить за пленных такой выкуп, который был бы не по карману Торосу.

— Что мы выиграем от этого?

— Несколько дней и даже недель, а за это время многое может измениться…

Франгюл счел совет вполне приемлемым. Он обрадовался и едва не обнял и не поцеловал хитреца, по сдержался и только спросил:

— Торос действительно сегодня приезжает?

Князя Тороса, владельца всей провинции Чавндур, Франгюл назвал просто Торосом, точно титул «князь» жег ему язык. Никто из армян, кроме него, не должен быть князем — вот мечта этого честолюбца.

— Да, — сказал Отступник. — Он сегодня приезжает. В ханской кухне ведутся большие приготовления к его приему.

Последние слова вызвали у Франгюла раздражение — будут чествовать ненавистного ему человека, который приехал расстроить его планы, человека, чьей смерти он желал.

— Итак, поспешим к хану, — сказал он, скрывая свои чувства, — опередим этого бессовестного.

— Он будет не раньше обеда, — ответил Отступник, — у нас в запасе несколько часов, но все же не будем медлить.

Мелики набросили на себя накидки, обшитые по краям золотой нитью, нацепили на пояс сабли с серебряными рукоятками и поспешили к ханскому шатру, чтобы сорвать дело спасения сотен армянских пленных, томящихся в руках мусульманского деспота. Мелик Франгюл открывал шествие, за ним шел младший по титулу Давид, а после — слуги, которых по персидскому обычаю они всюду водили с собой. У тех тоже было по сабле, остальное оружие они оставили в помещении, отведенном для слуг меликов. Процессия торжественно продвигалась вперед, и все встречные кланялись меликам. Ни одно дело своей жизни Давид Отступник не начинал с таким воодушевлением, как это. Он должен приложить все усилия, чтобы помешать освобождению пленных соотечественников, должен сделать все, чтобы они сгнили в тюрьме. Одинаково мстительное чувство владело и меликом Франгюлом, его единомышленником. Они были из той породы людей, которым доставляет удовольствие творить зло, особенно если к этому примешиваются собственная выгода, жажда власти и славы.

Невдалеке от гарема стояли две большие палатки — одна высокая и богато отделанная, вторая поменьше и поскромнее. Копьеобразные столбы первой украшали позолота и разноцветный орнамент. Внутри шатер был разделен на несколько помещений, напоминающих устройство небольшого дворца — здесь находилась гостиная, кабинет, канцелярия, казначейство и так далее. В соответствии с богатым убранством помещений потолок палатки был подбит дорогими кашмирскими тканями, золотой парчой из Исфагана и тонкими индийскими шелками. Пол устилали пышные ферганские ковры. Этот царственно роскошный шатер был сшит из прочной непроницаемой ткани бирюзового цвета. На среднем столбе шатра развевался алый флаг с нарисованной на нем десницей. То была могущественная длань Али, сына Абуталиба, ведущая хана по пути побед.

Перед шатром стояло несколько железных насестов, на которых спокойно и точно в задумчивости сидели отборные охотничьи соколы. Красавец самец гордо поглядывал вокруг, как бы желая продемонстрировать всем дорогое ожерелье на шее. В соответствии с достоинствами соколов ожерелья содержали различные драгоценные камни. Маленькие золотые бубенцы на ногах мелодично позвякивали при каждом движении. Завидев воробья или голубя, соколы с молниеносной быстротой расправляли широкие крылья и устремлялись ввысь, чтобы поймать и сожрать свою жертву, но шелковые привязи тянули их назад и удерживали на железных насестах. Этих прожорливых птиц старались не кормить и держали все время впроголодь, до самой охоты. По такому же принципу содержал хан своих слуг и охотничьих собак. Тем и другим не было числа. У хана были быстроногие гончие в дорогих ошейниках — короткошерстные, с сильными мышцами, такие худые, точно даже небольшое количество мяса могло помешать стремительному бегу этих юрких тварей; маленькие, с кошку, хитренькие шаловливые щенки, которые, как бесенята, могли пролезть в любую щель и выйти на след зверя; европейские собаки с широкими ушами, которые по повадкам уже стали походить на азиатских, однако имели более дикий нрав; огромные густошерстые волкодавы, способные переломить хребет крупному оленю или задушить в когтях неукротимого вепря. Как душевными, так и нравственными качествами слуги мало чем отличались от собак. Разница была лишь в том, что собаки охотились за подобными себе животными, а слуги за подобными себе людьми. И в тех и в других жила та же жестокая, ненасытная, звериная жажда крови.