Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 25

А богато живет купеческая Колывань. Дома добротные. На окраине в основном срубы, простые да пятистенки. Ближе к центру уже начинаются кирпичные строения, и крыши крыты не дранкой, а кровельным железом. Окна узорчатые, фасады украшены полуколоннами, лепниной, коваными ажурными решетками. Смесь стилей и направлений. Тут и классицизм и модерн и сибирское барокко и эклектика. А как иначе? Статус и богатство надо напоказ выставлять. Иначе люди уважать не будут, а это потеря репутации и денег. В том мире довелось мне бывать в Колывани. И сейчас с интересом и ностальгией смотрю на знакомые дома, которые простоят больше ста лет. Это во мне строитель проснулся.

Ноги сами вынесли на людную соборную площадь. Шум, гам, веселое торжище. А какое сегодня число-то и день недели?

— Эй, малец⁈ — передо мной предстал мальчишка годков десяти-одиннадцати, дерзким взглядом взирающий на меня из-под козырька заломленного на ухо картуза, — Почем газетка?

— По деньгам, дядя, — усмехается он мне в глаза, — Зачем тебе? Ты хоть читать умеешь, бирюк таежный? Если самосад заворачивать, лучше у дядьки Афанасия бумагу возьми, по две копейки. Я покажу.

Ах, ты же шкет! Почему-то рассердиться на наглого шпингалета не получалось совсем.

— За надом, — усмехаюсь в ответ, парень мне понравился, шустрый, пробивной, — Не твоего ума, умею, не умею. Почем газета? А то в другом месте куплю, — решил слегка припугнуть юного коммерсанта. Не тут-то было.

— Да не купишь, — ухмыляется шельмец, ему просто скучно, — Тут только я продаю, да Машка сестра моя, но она седня дома осталась на хозяйстве. Полтинник давай и читай.

— Че дорого так? — нихрена себе тут цены на периодику! У меня в трактирах по дороге, ужин с ночлегом в полтинник обходился!

— Не нравится, не бери! — жмет плечами мальчуган.

— Свежая хоть?

— Обижаешь, дядя, ­– он выразительно, обиженно надувает губы, — Вчерашние. Утром с Томска кривцовский пароход прибыл.

Пришлось расставаться с полтинником. Да и не жалко. Деньги пока есть, а дальше украшения продам или меха. А нет, так еще что придумаю.

Счастливый пацан убежал, сверкая босыми пятками. А я впился взглядом в титульный лист газеты. Четверг, 25 июля. Значит сегодня 26-ое, пятница. Получается праздники ни при чем. Здесь всегда так весело и людно. Да и не удивительно, наверное. Колывань город купеческий, торговый, деловой. Сунул газету за пояс, потом почитаю. Сейчас не до того, тем более от обилия всяких еръ и ять информация усваивалась с трудом. Привыкать придется. А лучше репетитора нанимать, нынешнюю грамматику изучить. Необразованным дураком быть не хочется.

А храм этот я помню. Даже поучаствовал в реставрации. Немного. Потом уже стало не до того. Рак. Зам вроде продолжал заниматься. Интересно, как там Петрович? Наверное, родственнички одолели его с наследством. Только хрен им! Все равно развалят дело. А Жуков нет. Мы с Петровичем его начинали, ему и продолжать.

Не заметил, как оказался перед церковным крыльцом. Никогда не был верующим, а тут вдруг оробел. Тяжело перекрестившись, шагнул внутрь. И что делать? Опять перекреститься или не надо? И зачем я вообще сюда заглянул? Любопытство? Нет. Точно нет!

— Делай, что душа тебе подскажет.

Я вздрогнул, обернувшись на тихий вкрадчивый голос.

— Здравствуйте, батюшка, — передо мной стоит худенький седой священник в простой черной рясе и шапочке монашеской, не знаю, как она называется.

— Отец Федор, настоятель Собора Святой Живоначальной Троицы, — представляется попик, чем вызывает у меня улыбку. Вспомнился алчный поп, гоняющийся за наследством воробьяниновской тещи из Ильфа и Петрова. Батюшка улыбается в ответ.

— Дмитрий, — представляюсь в ответ.

— Крещенный⁈ — почему-то удивляется священник.

— Был крещенным.

— Что значит был⁈ — журит меня старичок, словно глупого непослушного внука, — Таинство крещения, это навсегда. Или отринул ты Бога, подавшись в богомерзкое колдовство шаманское? — ого, сколько ярости и напора. Дедок-то завелся. Так вот почему он так удивился, увидев меня в храме. Одежду шаманскую узнал. И что ему ответить?

— Не знаю, батюшка, — пожимаю плечами, — Не был я никогда сильно верующим.

— А зачем пришел тогда в храм Божий? — как ни странно дед успокаивается, смотрит на меня не по годам яркими умными глазами.

— Само, — пожимаю плечами. Под этим его взглядом мне почему-то становится стыдно. Хотя стыдиться-то вроде нечего.

— Само, — ворчит старик, — Зачем тряпьё богомерзкое надел? Думаешь, не знаю что это? Шаманская сие одежда. Самоедин диких колдунов.

— Так нет другой, — пожимаю плечами, — А эту жена пошила. Память. Да и сам я, как есть я шаман тюйкульский, — почему-то врать не хотелось. Да и не видел смысла.

Старик остро смотрит мне в глаза. Мощный дед! Силы в нем внутренней не меряно. Тяжело мне этот взгляд выдержать. Пожалуй, посильней Юнгонжа давит. Но справился.

— Пойдем, — не дожидаясь моего согласия, он скрывается за еле заметной за колонной низенькой дверцей. Пришлось шагать следом. Не зря ведь я сюда пришел. Может пойму зачем.

Батюшка завел меня в небольшой уютный кабинет-келью. С красного угла на меня сурово взирают святые. Под испытующим взглядом попа пришлось перекреститься. На что последовал одобрительный кивок. Старик, кряхтя, уселся за стол, заваленный какими-то бумагами. Быстренько собрал их в стопочку и убрал в выдвижной ящик.

— Садись, — он мотнул бородой на стул напротив и с силой шарахнул кулаком по стене позади себя. — Олимпиада! Чаю нам принеси! И баранки! ­– неожиданно гаркнул попик. Вот это голос! Таким бойцов в атаку поднимать! Никак с тщедушным тельцем не сочетается. А таким тихим, благообразным казался.

Через полчаса пожилая дородная тетка притащила нам самовар, баранки и вазочку смородинового варенья. И так же молча исчезла. Все это время мы промолчали. Я разглядывал кабинет-келью, а батюшка думал о чем-то своем, глядя то на меня, то в стену, с большой картой Томской губернии. Старик так же молча разлил чай по фарфоровым красивым чашечкам. Одну из них пододвинул мне, из второй швыркнул сам. А красивый фарфор, явно китайский, с богатой росписью. Рассмотрел чашку и тоже хлебнул вкуснейшего чая с добавлением смородинового листа и душицы. Мммм! Как давно я не пил нормальный чай! С прошлой жизни! Аж глаза сами закатились от удовольствия.

— Ну, а теперь рассказывай! — прервал мою негу поп.

— Что рассказать?

— Кто ты? Откуда? Как грамотный, образованный, обученный манерам молодой человек у тюйкулов в шаманах оказался? Все рассказывай!

Приплыли! И что ему рассказать? К такому разговору я готов совершенно не был! А ведь ему не соврешь, почует! Да и ни к чему врать-то. Можно просто не все рассказать. Вот и начну, пожалуй, как в тайге очнулся да с Эрохотом встретился. А вот про прошлое, Фирса и реальный мой возраст знать ему ни к чему. Все равно не поверит.

Хорошо посидели с батюшкой. Душевно. Умеет слушать. И расположить к себе умеет. Да и мне легче стало, после того как выговорился. Будто камень с души упал.

— Не все ты мне поведал, сын мой, — покачал седой головой отец Федор, — Но то твое право, не на исповеди, чай. Хотя надо бы тебе исповедаться, но рано еще. Не готов ты, — смотри-ка, и батюшка словами Великого Мамонта заговорил. Там не готов, здесь не готов, будто дитя не разумное. А может и правы они? Кто я в этом мире, как ни дитя? Грамоту не знаю, быт, обычаи, людей… Ничего не знаю. Так что правы они. Как есть несмышленыш.

— Настанет время, расскажешь о себе правду, — продолжил старик, — А пока не чувствую я в тебе зла. Только на разбойников, родных твоих лютой смерти придавших. Мстить собрался?

Пожимаю плечами. Ну а что, он ждет, что я скажу, да, мол, собрался двух негодяев убить?

— Твое право. Удивлен? — поп смотрит на меня, нахмурив брови. Молча киваю. Удивлен! Конечно, удивлен! — Отговорить тебя не смогу. Ведаю то. Одно скажу. Губит душу месть, разъедает, — он качает головой, — Но и понимаю тебя. Не должны такие лиходеи кровавые, детей и женщин убивающие по земле ходить, — он крестится на иконы и снова смотрит на меня, — Об одном прошу, не очерствей сердцем на этом пути. Чтобы таким же не стать. Молиться буду за тебя.