Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 28

— Уколов, Дмитрий Никитич, — представляюсь ему в ответ, недоумевая, с каких это пор купчины лично простых охотников обслуживать стали. Такое и в наше-то время невозможно представить, вернее, теперь уже то, но не суть важно. В общем, странно все это.

— Надуть пытался? — у него было действительно располагающее к себе лицо и обаятельная улыбка. Да вот, я только что видел, как из-под этой мягкой любезной обертки выглядывал настоящий хищник.

— Работа у него такая, — пожимаю плечами.

— В чем-то Вы и правы, Дмитрий Никитич, — он качает головой, — Да вот только надо знать с кем и как, я ему за это деньги плачу. Неплохие, кстати.

Черт побери! Он меня за кого принимает? За переодетого князя?

— Позвольте глянуть? — он показывает на так и оставшиеся у меня в руках шкуры.

— Пожалуйста, — протягиваю ему соболя и белку. Жернаков берет шкурки и разглядывает их, отойдя к окну.

— Сколько Вам давал за них этот проходимец? — он смотрит на меня, прищурившись.

— За белку — 50 копеек, за соболя — 3 рубля.

Щека у купца дергается, потяжелевший взгляд устремляется на дверь, за которой скрылся незадачливый Прошка.

— Приношу извинения за своего человека. Он будет наказан, — играет скулами купец, — А сейчас, если Вы не против, прошу ко мне в кабинет. Посмотрим, что у Вас есть еще.

От Евграфа Александровича я вышел без шкурок, с приварком в 50 рублей и одетый с иголочки словно франт. Длинный темно-серый сюртук поверх жилета тоном светлей, добротные брюки, заправленные в высокие гармошкой сапоги, светлая рубашка с воротничком стойкой. Пара таких же вместе с комплектом нижнего белья и остальной моей одеждой лежала в прикупленном тут же саквояже. Картуз. Похожий носил когда-то Жириновский. Прям лубочный преуспевающий молодой человек мещанского сословия. Обошлось все это удовольствие почти в 150 рублей, но оно того стоило. Ну и договорился с Жернаковым, что меха, случись такое, буду сдавать только ему. А значит, без денег не останусь в любом случае.

Странно теплое отношение купца ко мне прояснилось практически сразу же. Являясь попечителем церковно-приходской школы, Жернаков видел, как я вчера в храме беседовал с отцом Федором. А после того, как батюшка увел меня в свои покои, купец сделал выводы­, что человек я не простой. А если точнее, он подумал, что я один из братчиков-ревнителей Братства Святителя Дмитрия[ii], митрополита Ростовского, в рядах которого состоял и сам Евграф Александрович. Ну а протоиерей Федор оказался помощником председателя Братства епископа Томского и Семипалатинского Макария[iii]. Не простой дед мне попался, знать бы еще, чем я его так заинтересовал. Вот и поспешил Евграф Александрович встретить меня, приметив, как я захожу к нему на склады. Справедливости ради замечу, выяснив, как он ошибся, отношения своего ко мне Жернаков не поменял:

— Вы Дмитрий Никитич, не в обиду Вам будет сказано, — усмехнулся он, — Прежде чем таежником представляться, порепетируйте. Из Вас такой же лесовик, как из слона балерина. Вы можете представить себе мужика, пьющего с купцом 2ой гильдии мозельвейн из мальцевского хрусталя? При этом так, будто он делает этому купцу одолжение, — и он заливисто и заразительно расхохотался. А мне осталось только озадаченно сдвинуть картуз на затылок. Ну и скотина же ты, граф! И как теперь быть? Как понять, когда из меня, вылезает эта аристократическая морда и, самое главное, как это все контролировать? Я же здесь никто. А мещанину вести себя, как дворянин, чревато. Можно неприятности нажить.

Так-то, и хрен бы с ними, тайга большая, проживу. Но у меня есть дело. Причем откровенно криминальное. И пока я его не завершу мне выделяться не с руки. А я уже засветился, где только можно. И это за сутки пребывания в небольшом городке. Хреновый из меня конспиратор. С другой стороны, не все ли равно? Даже если арестуют, дальше Сибири не сошлют. А здесь я всяко уйду. У Фирса меня точно не найдут. Так что, пусть себе думают что хотят. Плевать. Да, дожился ты, Дима. Уже, прикидываешь, как в бега сорваться.

— Эй, дядька, — окликнул я выезжающего от складов худого и загорелого до черноты мужичка на телеге, которую тянула такая же худосочная, как хозяин пегая кляча, — Не знаешь, где тут железнодорожники обосновались?

— Отчегось не знать, барин, — отозвался тот совершенно неподходящим к его внешности прокуренным баском и выпустил густое облако вонючего махорочного дыма, — Почитай каждый день мимо езжу.

Во как! Стоило переодеться и уже барин!

— А сейчас не туда путь держишь?

— Нее, протянул мужик. В Криводановку. Криводановские мы, — зачем-то пояснил он, хитро поглядывая в мою сторону.

— Жаль. Я думал по пути, — разочаровано протянул я, покручивая в пальцах железный рубль, что не укрылось от острого взгляда хитрована.

— Отчегось не по пути-та, — пожал плечами мужичок, — По пути.

— Ты же сказал в Криводановку едешь.

— Ну, дык, — согласно мотнул он головой и добавил — Садись, барин, довезу, куды надоть.

Да, мужик, с тобой только в плен сдаваться. За все военные тайны можно быть спокойным, враг нихрена не поймет. Я на ходу запрыгнул на вкусно пахнущее свежее сено, накиданное на дно телеги. Ох и тряская дорога предстоит. Вспомнилось детство, деревня и меня мальцом на такой же телеге сосед везет до сельсовета к деду. И такое же сено в возке и тот же запах. Только колеса там были на резиновом ходу, помягче.

Всю дорогу мужик, представившийся Макаркой, нудно вещал о своей нелегкой жизни. О пяти дочерях и трех сыновьях, о страдающей животом и потому бесполезной жене, о том, как когда-то добирались до Сибири из Воронежской губернии, где у них все было, и барин был добрый. На мой вопрос, при чем тут барин, крепостное право-то отменили давным-давно, мужик покивал головой, отменили, мол. Но, тем не менее, тут же упрямо заявил, что барин добрый был. Логику в его речах я решил не искать, она, наверное, была, но какая-то своя, понятная только Макару.

— Так что, плохо вам в Криводановке-то живется?

— Отчегось плохо-та? — пожал сухими плечами этот предок всех таксистов, — Хорошо. Приехали, барин, — он махнул рукой в сторону стоящих неподалеку бараков, — вонать энти, с чугунки. А тама, — еще один взмах в строну нескольких домов-пятистенков, кучно и немного наособицу расположившихся на самой окраине Колывани, — Анжинеры ихние сидять.

Сунув в заскорузлую, твердую как камень ладонь Макара рубль спрыгнул на укатанную телегами землю.

— Шель-шевель, дохлятина, — мужик лениво стеганул унылую кобылку прутом по хребтине, я только и успел подхватить саквояж с сюртуком. Интересный мужик. Колоритный. Только вот, я поймал себя на мысли, что совсем его не понимаю. Он для меня как инопланетянин похожий на меня и говорящий, как и я. Только вот мыслим, понимаем жизнь, относимся к ней мы по-разному. Совсем по-разному. С тюйкулами мне было проще. Возможно потому, что я все равно, как бы там ни было, подсознательно не воспринимал их своими. Они стали мне близки, стали моей родней, но они были другими. А здесь такой же русский человек, как и я, и такая пропасть между нами. Нет, ерунда, не может такого быть! Просто мне такой мужик попался, со странностями. Вон, у него, что ни спроси, ответит так, без пол-литра не разберешь. Или все же дело во мне, и я есть для местных тот самый инопланетянин? Хоть в тайгу возвращайся!

Евграф Александрович смотрел в окно вслед только что ушедшему от него молодому человеку и терялся в догадках. Изначально он подумал, что паренек прибыл от протоиерея Федора. Жернаков не скупясь жертвовал на дела церкви, состоял в братстве Святителя Дмитрия, был попечителем церковно-приходской школы. Так что вопросов, по которым его мог разыскивать батюшка, хватало. А то, что человек прибыл именно от него, сомнений не вызывало. Вчера в храме Евграф Александрович собственными глазами видел, как отец Федор о чем-то переговорил с парнем и увел его к себе в покои. А личный помощник епископа Томского и Семипалатинска это такая фигура в губернском масштабе, что с кем попало пустые разговоры вести не будет.