Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 34

— Направо! Прямо! Встал! — дорогу нам преградил караван из телег, двигающихся от пристани. Едва путь стал свободен, полицейский скомандовал: — Пшел! — и мы опять двинулись в сторону Соборной площади. С приближением к центру, народа становилось все больше и больше. И все глазеют на меня, как на слона африканского. Хорошо, в это время смартфонов нет, а то уже прославился бы на весь свет. Может даже на БиБиСи попал бы, как жертва режима. А тут для не избалованных событиями горожан, даже такая мелочь, как сопровождение задержанного, было, наверное, сродни цирковому представлению.

Я, конечно, мог бы сорваться в лес, уйти от этих троих труда бы не составило. Ну а дальше что? Возвращаться к тюйкулам? Или опять придумывать, как документы вырулить, скрываться или вовсе уходить из этих мест. А тут Фирс. А у него полные склады всяких цацек золотых и артефактов, плюс, наверняка, что-нибудь полезное из технологий завалялось. Это сейчас я ничего не хочу и не планирую. А, вдруг, завтра решу, бизнесом заняться. С тем же Жернаковым. Вроде мужик приличный, на прохиндея не похож. Открою свечной заводик или спиртовой, а может еще что.

Опять всякая ерунда в голову лезет. Это от нервов. А еще чувствую, как зашевелился гордый граф. Не нравится ему, что арестовали нас, да еще ведут по улице, как забулдыгу-алкоголика, разбившего витрину в лавке. И это еще одна причина, почему не стал ничего предпринимать. Я просто боюсь. Нет, не боюсь, скорее, опасаюсь снова потерять над собой контроль. И если с инженерами и казаками мое выступление последствий пока не имело, то раскидай я местных силовиков, остаток жизни придется жить в бегах. А у меня другие планы.

Наконец мой марш позора закончился у утопающего в зелени двухэтажного кирпичного дома за чугунной оградой. Никогда бы не подумал, что здесь находится полицейский участок. Банк или еще какая контора, связанная с деньгами — да, но никак не полиция. Однако большая вывеска не оставляет сомнений. А хотя не ошибся я. Первый этаж полицейский участок, а вот второй, на который ведет отдельная лестница, незаметная с улицы за густой растительностью, — Казначейство. Тут же рядом этапно-пересыльный пункт, казарма и почтово-телеграфная контора.

Едва зашли внутрь, в нос шибануло застоявшимся запахом табака, лука и казенного учреждения. Когда-то давно еще в моем детстве, так пахло на почте. Не табаком и луком, а казенщиной. Не знаю что это за запах, наверное сургуча и чернил. Заваленные папками и бумагами четыре стола в два ряда напротив друг друга за деревянным прилавком, тоже напомнили почту. Один угол огорожен решеткой, за которой на узеньком, коротком топчане, скрутившись в три погибели, спит прилично одетый мужчина. За одним из столов дымит папироской усатый мужчина в когда-то белой, а теперь серой сорочке. На землистом лице под густыми бровями выделяются красные, воспаленные толи от усталости и недосыпа, толи от дыма глаза. Три остальных стола пустуют.

­– Доставили, Вшебродь, — громко гаркнул городовой, отчего мужчина вздрогнул.

— Кутейкин, ну что ты так орешь, — усатый болезненно сморщился и потер виски, — Доставили, ведите в камеру. Я-то тут причем?

— Так приказано сразу к Его благородию господину участковому приставу на допрос вести.

— В камеру, Кутейкин, в камеру, — прогнусил усатый, растирая ладонями лицо, — Нету Зубрицкого. В управу ушел. Когда будет, не сказал. Может сегодня, а может и вовсе, завтра, — и усатый потерял к нам всяческий интерес, уткнувшись длинным острым носом в свои бумаги.

— Пшел! — городовой толкнул меня к неприметной деревянной двери, притаившейся за бочкой с пожухлым фикусом, густо удобренным папиросными окурками. Каменная лестница из семи ступенек заканчивалась коротким коридором с двумя железными дверьми со смотровыми окошками. Тут же в коридоре стоит стол, за которым важно восседает еще один полицейский чин с унтерскими лычками. Перед ним лежит одинокая амбарная книга, рядом чернильница с торчащей из нее перьевой ручкой.

­– Василь Лукич, постояльца тебе привели, — хохотнул городовой. Унтер лениво махнул рукой, отгоняя назойливую муху и торжественно, словно величайшую реликвию, открыл свой гроссбух.

— Как звать, сословие⁈ — буркнул он себе под нос. Это он мне или моим сопровождающим? Унтер поднял взгляд и недоуменно вперился в меня, ­– Ну⁈

— Отвечай не медля, когда, господин помощник околоточного надзирателя спрашивает! — ткнул меня под ребро кулаком один из солдатиков.

— Еще раз руки распустишь, сломаю, — смотрю прямо в глаза служивому.

— Поговори мне, — огрызается тот, но видимо что-то почувствовав в моем взгляде, руки убрал за спину. Слышу, как хмыкнул за столом Василь Лукич.

— Уколов Дмитрий Никитич, — смотрю на унтера прямо, с легкой усмешкой. Тот хмурится, но молча записывает меня в свою книгу.

— Сословие?

Пожимаю плечами:

­– Пиши мещанин.

Унтер снова поднимает на меня взгляд и, кивнув своим мыслям, снова начинает писать, тщательно выводя буквы.

— За что задержан?

Молчу. Откуда я знаю, за что задержали. Догадываюсь. Но догадки, как говориться, к делу не пришьёшь.

— Ну⁈

— Так ты что у меня-то спрашиваешь? Они задержали, — с усмешкой киваю на городового и солдат, — У них и пытай.

Унтер переводит взгляд на Кутейкина.

— Его благородие господин участковый пристав приказали задержать и доставить для немедленного допроса.

— Аааа, — тянет Лукич, — Ну это только завтра. Его благородие с господином уездным исправником на пристань уехали. Начальство с Томска прибывает по нашему ведомству, — унтер важно поднял палец вверх, — Встречать отбыли, — он, кряхтя, нырнул под стол и, зазвенев там чем-то, тут же появился со связкой ключей, — Не балуй! — зыркнул он на меня и, заглянув в оконце ближней к нам двери, отворил ее, — Заходь в нумер, гостем будешь.

Я словно почувствовал, что давешний служивый попытается мне отмстить за угрозу, и ожог его взглядом, приметив движение руки. Солдат, было уже замахнувшийся, отпрянул, едва не свалившись на пол. При этом прилично шваркнувшись локтем о стену позади. Видимо больно. Потому что, зашипев, стал тереть локоть, поглядывая на меня с откровенной опаской. Это правильно, пусть боится. Делаю шаг, и железная дверь с грохотом захлопывается за моей спиной. Полицейские еще о чем-то переговариваются в коридоре, но я не прислушиваюсь. Не интересно.

Тусклый свет из грязного зарешёченного оконца под самым потолком едва освещает камеру где-то три на четыре метра. Прямо предо мной, под окном во всю стену широченный топчан, сколоченный из грубых досок и застеленный какой-то мешковиной. На нем вольготно развалилась троица мужчин, практически ничем не отличающихся от убитых мной в лесу. Такая же одежда, такие же хищные лица с рыбьими, ничего не выражающими взглядами, глядящими, будто сквозь тебя. Только в этих не чувствую стального стержня, до Лютого им очень далеко. Уровень шпаненка Сявки. Смотрят на меня недобро, с кривыми ухмылочками. Смотрите, смотрите. Мне от ваших взглядов ни жарко, ни холодно.

На полу расселись еще пятеро. Двое справа, рядом с деревянным ящиком похожим на сундук с круглой дырой на крышке из которой тянет несусветной вонищей аммиака и дерьма. С непривычки аж глаза слезятся. Парочка примечательная. Бомжеватого вида дедок, с беззубой улыбкой блаженного и закисшими глазами, беспрестанно скребущий пятерней то голову с колтуном волос, то, извиняюсь, яйца. И молодой парень в видавшем виды форменном пиджачке. Что за форма без понятия, еще не освоился в местных реалиях, чтобы определить. Паренька жалко. Скукожился между бомжом и парашей. Не сдвинуться ни в право ни влево. И потерянный вид человека, не понимающего, как он здесь оказался. У противоположной стены явно крестьяне. Выглядят чуть получше бомжа, не такие зачуханные, ну и заметно, что баня людям не чужда. Да и волосы обстрижены. Хоть как попало, но все ж таки. Этих-то за что сюда?

— Ну что, лось, — доносится от троицы гнусавый сипловатый голос, — Выбирай, к бревнам или к парашечникам?[ii], — и по камере разносится веселый хохот трех прокуренных глоток. Ну-ну, Петросян, значит. Хоть ничего и не понятно, но без перевода ясно, что меня пытаются прогнуть.