Мое непослушное сердце - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 80

• Предыдущая
• 80/85
• Следующая

— Не скажу. Лучше посмотри сама. — Она подняла упавший на пол карандаш и принялась рассеянно вертеть его в руках. — Он передал тебе привет и попрощался.

Лили вдруг стало холодно, хотя на кухне горела плита.

— Лайам уезжает?

— Сегодня. Решил немного пожить в Мехико. Собирается поэкспериментировать с освещением.

С чего она так распереживалась? Неужели ожидала, что он вечно будет торчать здесь в ожидании, пока она сменит гнев на милость?! Всякий, кто был знаком с творчеством Лайама Дженнера, понимал: он — человек действия, энергичный и готовый в любую минуту сорваться на край света.

— Ясно…

Молли встала и, участливо вздохнув, покачала головой:

— Ты сама напортачила.

— Испортила, — механически поправила Лили: вбитые Крейгом правила намертво застряли в голове.

— Не знаю, как бы я выжила без тебя, да еще и в отсутствие Кевина. Но почему ты все еще здесь?

Лили намеревалась встретиться с Кевином в Чикаго, и чем раньше, тем лучше. Они не собирались держать свои отношения в тайне, и Кевин полетел в Северную Каролину, чтобы поделиться новостями с четой Боннер. Если верить последнему телефонному звонку, он уже успел рассказать обо всем братьям Кэла, их женам и парню, сидевшему рядом в самолете. Лили не терпелось увидеть его снова, но она не могла заставить себя уехать из лагеря. Все твердила, что остается исключительно из-за Молли.

— Торчу тут, чтобы помочь тебе, неблагодарное существо!

Молли отнесла свой стакан в раковину.

— Положим, не только.

— Потому что здесь тихо, а я ненавижу Лос-Анджелес.

— И помимо всего прочего, боишься уехать от Лайама, хотя обошлась с ним по-свински и недостойна такого человека.

— Если считаешь его совершенством, возьми себе! Просто ты понятия не имеешь, что такое быть замужем за самодуром!

— Можно подумать, ты, при желании, конечно, не заставила бы его плясать под свою дудку!

— Не смейте говорить со мной в таком тоне, юная леди!

— Ну и глупая же ты курица, — усмехнулась Молли. — Лучше беги наверх и посмотри, что он тебе принес.

Лили хотела выплыть из кухни королевский походкой примадонны, но, понимая, что Молли этим не проймешь, торопливо пошла к выходу. Жена ее сына обладала тем неподдельным искренним обаянием, какое часто встречается в романах и мелодрамах и очень редко — в жизни. Неужели Кевин не видит, от чего отказывается?

А она сама? Как насчет человека, от которого отвернулась она? До сих пор Лили не может приняться за покрывало. Вдохновение покинуло ее, и теперь, глядя на незаконченную работу, она видит лишь состроченные как попало лоскутья. Больше ей не откроются ответы на тайны жизни.

Она миновала второй этаж и стала подниматься по узким ступенькам, ведущим на чердак. Кевин просил ее перебраться в спальню побольше, но ей здесь нравилось.

Войдя, она сразу увидела длинное прямоугольное полотно в оберточной бумаге, прислоненное к изножью кровати. Лили разу поняла, что это та Мадонна, которой она так восхищалась.

Она пробежала по плетеному коврику, упала на колени и затаив дыхание содрала бумагу.

Перед ней был ее портрет.

Лили тихо всхлипнула и прижала пальцы к губам. Лайам с беспощадной правдивостью изобразил ее стареющее тело.

Не пропустил ни одной складки, ни единой морщинки, ни холмиков жира там, где у молодых все плоско, ровно и гладко. Левое бедро целиком накрыло край стула, на котором она сидела, груди свисали едва не до талии.

И все же она была великолепна. Кожа сияла каким-то поразительным внутренним свечением, изгибы плавно перетекали во впадины, лицо лучилось волшебной красотой. Само воплощение женственности, мудрости и красоты.

Таково было прощальное любовное послание Лайама Дженнера. Бескомпромиссное выражение чувств, честных и подлинных. Ее душа, обнаженная гением, предъявить права на которого у нее не хватило храбрости. А теперь, наверное, слишком поздно.

Лили схватила ключи, сбежала с лестницы и помчалась к своей машине. Кто-то из детей нарисовал кролика на пыльном капоте. Лили тут же сообразила, что рисунок слишком хорош для ребенка. Снова Молли и ее проделки.

Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно…

Лили на бешеной скорости гнала к стеклянному дому. Пока она воздвигала барьер за барьером, прикрывая собственную трусость неприязнью к умершему мужу, которого разлюбила еще при его жизни, Лайам смело добивался всего, чего хотел.

Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно…

Машина подскакивала на выбоинах проселочной дороги, потом пошла ровнее. Чуть поодаль показался дом, выглядевший пустым и покинутым.

Лили выскочила из машины, подбежала к двери и нажала на звонок. Ничего. И никого. Она заколотила в дверь и, не дождавшись ответа, обогнула дом. Где-то должен быть черный ход.

Он уезжает в Мехико…

Над ней возвышалась стеклянная башня — подходящее место для гения. Никаких признаков жизни внутри, как и в остальных помещениях.

Позади переливалась голубая гладь озера, над которым расстилалось безоблачное небо. Казалось, сама природа смеется над ней.

Наконец Лили заметила боковую дверь и поспешила туда.

Она была убеждена, что дверь заперта, но, к ее удивлению, ручка легко повернулась.

В доме царила тишина. Лили заглянула на кухню, добралась до гостиной и поднялась на мостик. Арочный вход в святилище манил ее. Она не имела права входить, но все же вошла.

Лайам стоял спиной к двери, складывая тюбики акриловых красок в этюдник. И как всегда, был одет в черное: слаксы и сорочку с длинными рукавами. Он готовился к путешествию.

— Тебе что-то нужно? — буркнул он, не поднимая глаз.

— О да, — выдохнула она.

Он все-таки повернулся. Судя по упрямо выдвинутому подбородку, ей придется нелегко.

— Я хочу тебя, — призналась она.

Трудно поверить, что выражение его лица может стать еще более надменным, но оказалось, бывает и так. Он просто неприступен! Что ж, она беспощадно ранила его гордость — теперь придется загладить вину. Если удастся, конечно.

Она потянулась к подолу льняного сарафана, подняла его над головой и отшвырнула на пол. За сарафаном последовал лифчик. Лили сунула большие пальцы за резинку трусиков, спустила их и вышла из белого круга.

Лайам молча, ничем не выказывая своего отношения к происходящему, следил за ней. Лили медленно запустила руки в пышные волосы, подняла с затылка вверх, чуть согнула колено и застыла в кокетливом полуобороте. Именно в такой позе она улыбалась с миллионов постеров, мгновенно разлетевшихся по всей стране.

Правда, теперь, в ее возрасте и с ее весом, со стороны это, наверное, казалось смешным. Но сама она ощущала себя всемогущей и неукротимо чувственной. Такой, как на его картине.

— Воображаешь, что можешь вернуть меня подобными штучками? — фыркнул он.

— Воображаю.

Он дернул головой в сторону старого дивана с бархатной обивкой, которого раньше она здесь не видела.

— Ложись.

Интересно, укладывал ли он сюда других натурщиц? Лили усмехнулась. Сейчас она испытывала к этим незнакомым женщинам не ревность, а жалость. Ни одна из них не обладала ее силой.

Спокойно, с уверенной улыбкой она шагнула к дивану, стоявшему под одним из световых люков, и солнечные лучи залили ее тело теплым сиянием.

Она нисколько не удивилась тому, что Лайам сразу выхватил из этюдника палитру и тюбики. Как он может устоять перед искушением нарисовать ее?

Подложив руку под голову, она раскинулась на мягком бархате, пока он лихорадочно выдавливал краски на палитру.

Наконец Лайам собрал кисти и шагнул к ней.

И начал рисовать. Не на холсте. На коже. Провел мягкой кистью, пропитанной красным кадмием, по ребрам. Нанес мазок фиолетового и берлинской лазури на бедро. Испестрил живот и плечо оранжевым, кобальтом, изумрудным, сунул не нужную больше кисть между зубов, как пиратский клинок, и изукрасил ее грудь ультрамарином и белилами.

Сосок превратился в твердый камешек под капелькой бирюзового. Он раздвинул ее бедра и размалевал их пурпурной и голубовато-зеленой краской.

• Предыдущая
• 80/85
• Следующая