Воротиться нельзя влюбиться! (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 17

— Слышь ты, он — конь! — нетрезво возмущался старый принц.

— Да хоть слон! Твой же! Он выпил — ты плати, — топнула ногой хозяйка трактира.

— Ишь, хитрая какая! Сама пиво оптом в бочках берёшь, а я теперь должен по кружкам за него платить? — возмущался Евпатий Егорыч слегка заплетающимся языком.

— И пиво было кислое! — сунулся в дверь Раджа. — За кислое непременно скидку проси.

— Хорошее было пиво! — стояла на своём трактирщица в красном переднике.

— Кислое! Раджа лгать не будет! Он порядочный конь, а не иезуит какой-нибудь!

— «Порядочный конь»? Порядочный? — вспылила женщина, упирая руки в упитанные бока. — Этот порядочный конь вышиб дверь в кладовую, сожрал полбочки мочёных яблок, выпил бочонок пива и кобылу зажал в деннике.

— И чего? Радуйся! Жеребята теперь будут волшебные! — медленно моргая, возразил принц.

— Я бы, мож, и радовалась, ежели кобыла была б течная! — зашипела трактирщица в ответ.

— Вот не надо этих инсинуаций! — запротестовал конь. — Всё было по обоюдному согласию! А половину ваших яблок она и съела, плутовка гнедая! От кого Раджа, по-вашему, узнал, где у вас кладовая?!

— Платите три золотых за ущерб — и убирайтесь! — угрожающе процедила хозяйка. — Иначе я Емелю разбужу, уж он-то вам поможет съехать прямо в канаву!

Евпатий Егорыч демонстративно выложил на стол три золотые монеты, хмуро зыркнул на меня и приказал:

— На выход, Маруся.

Я захватила сумку и порадовалась тому, что успела и поспать, и поесть. А когда в поле зрения обнаружился ещё и нужник, и вовсе обрела дзен. Видимо, спокойных ночей с такими попутчиками ждать всё равно бессмысленно.

Старый принц молча взнуздал виновато опустившего голову Раджу, помог мне сесть в седло, а потом как рявкнет:

— А ну мчи во всю мочь! Иначе жди хлыста!

— Нельзя же живого коня хлыстом-то! — возмутился любитель кобыл и мочёных яблок, но под грозным взглядом хозяина сник и подчинился. — Угнетатель ты, Евпатий Егорыч! Тиран и самодур!

— Ты мне тут ещё покочевряжься! — дыхнул на меня кислым пивом всадник, и тем охоту кочевряжиться отбил у всех присутствующих.

А дальше мы поскакали, а вернее — полетели сквозь зимнюю ночь.

Я натянула шапку, капюшон и съёжилась. Раджа перешёл на бешеный галоп, и стало страшно даже думать о том, чтобы свалиться с седла. На такой скорости живого места при падении не останется! А конь тем временем всё набирал и набирал ход, и вскоре я с ужасом осознала, что копытами земли он не касается. Скачет по воздуху, по зимней метели, по ночной глади, будто так и надо.

Я впала в шок, и мой шок впал в шок.

Мы взмыли в облака, запутались в снежной круговерти, а потом вырвались из неё в чистое чёрное небо. Звёзды смазались, превратившись в лучи, а Раджа скакал по вершинам облаков, только белая грива развевалась.

От восторга и ужаса заломило зубы. Я широко распахнула глаза, чувствуя себя ни мёртвой, ни живой. Ни настоящей, ни придуманной. Ни счастливой, ни отчаявшейся.

Когда мы начали резко снижаться над огромным залитым светом луны городом, я испытала и сожаление, и облегчение. Раджа недовольно пырхнул, врезался копытами в заледеневшую дорогу и резко затормозил у огромных резных ворот, ведущих к большому тёмному терему. Если б не Евпатий Егорыч, я бы перелетела коню через шею и распласталась бы на заиндевевшем тракте, но старый принц удержал, не дал упасть. Ловко спрыгнул с коня, став вдруг решительным и собранным. От былого разухабистого старичка-шутничка не осталось и следа.

Передо мной стоял суровый, опытный, битый жизнью мужик. Старый, но способный заткнуть за пояс десяток пышущих силой юнцов, стоит его только разозлить.

— Отворяй! — Евпатий Егорыч несколько раз прогрохотал по воротам.

Раджа виновато отвёл взгляд, а когда я достала из сумки морковку, чтобы поблагодарить его за такой необыкновенный опыт, и вовсе отвернулся, печально пригнув голову к земле. Стыдился, бедолага, своего поступка.

Ворота отворились сами, и мы вошли в неосвещённый ухоженный двор.

На крыльце стоял высокий, худощавый брюнет с резкими чертами лица и большими чёрными глазами.

— Привёл?

— Да. Как договаривались.

Ослепляющая догадка вспыхнула в мозгу, когда стоявший на крыльце мужчина кинул Евпатию Егорычу три маленьких, мягко светящихся в темноте яблочка. Я перевела взгляд на своего «спасителя» и сказала:

— Чтоб ты подавился своей молодостью!

Слова вырвались из груди облачками пара и вдруг тоже засветились, вспыхнули в ночной тьме.

— Эй, ты полегче с проклятиями-то! — раздосадованно отскочил в сторону старый принц.

Я думала было рвануть наружу, за ворота, но те, словно угадывая мои мысли, резко захлопнулись, тяжеленный засов сам собой задвинулся и будто бы сросся с ними — не отопрёшь.

Мои слова опали наземь, прожигая проталины в свежевыпавшем снегу.

— Ворожить запрещено! — строго сказал брюнет.

Евпатий Егорыч тем временем целиком запихнул первое яблочко в рот и захрустел. Даже в свете луны было видно, как медленно преображается его лицо. Съев последнее, третье яблочко, помолодевший принц расправил налившиеся силой плечи. Передо мной стоял мужчина лет пятидесяти, мощный и крепкий. Светло-русые волосы с лёгкой проседью начали виться. Кожа стала более упругой, расплылись и исчезли тёмные пигментные пятна, а шея раздалась вширь. Одежда вдруг стала принцу тесной.

— Не обессудь, Маруся. Красивых девок — пруд пруди, а молодость — одна, — в извиняющемся жесте развёл руками Евпатий Егорыч.

Не дожидаясь, пока хозяин отопрёт толстенные ворота, он упёрся ногой в поперечную балку забора и ловким движением попытался перемахнуть со двора на улицу, но его словно упругая преграда откинула.

— Только с моего разрешения, — хозяин терема говорил спокойно и тихо, но от его голоса пробрало так, что захотелось забиться в угол и там остаться ночевать.

Засов на воротах снова ожил, отъехал в сторону, одна воротина слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель беззвучно скользнула массивная фигура теперь уже не старого, а матёрого принца.

От унижения и осознания своей наивности хотелось разрыдаться. Вместо этого я взяла и разозлилась. Не хватало ещё перед всякой нечистью нюни распускать.

Повернула голову к монстру, которому меня так изящно привели на заклание, и посмотрела в чёрные глаза. Не глаза, а чарки с кипящей смолой — того и гляди ошпарят.

— Ну здравствуйте, сударыня навомирянка. Правил пока три: не ворожить, терем не покидать, в мой кабинет не входить. Не советую их нарушать.

Я тяжело дышала, глядя на колдуна, что задумал принести меня в жертву, и не знала, что делать дальше.

Коли так оно и есть —

Я отказываюсь есть!

Вот тебе моя, папаша,

Политическая месть!

Вот не стану есть икру,

Как обычно, по ведру, —

И на почве истощенья

Захвораю и помру!..

— Прекрасные правила, — ядовито проговорила я, яростно втягивая ноздрями морозный воздух. — Других нет?

— Нет.

— А зря… Зачем вы собираетесь меня в плену держать?

— В гостях, — ледяным тоном поправил хозяин моей новой тюрьмы. — В качестве почётной гостьи.

— Гостий не держат взаперти! И не выторговывают у предателей! — процедила я.

— Таких желанных и редких гостий, как вы, принимают по-особенному, — саркастично хмыкнул князь. — А теперь идите в отведённые вам покои и не доставляйте мне неудобств. Желательно, сделайте так, чтобы я вас не слышал и не видел до тех пор, пока у меня не появится время с вами переговорить, — тоном, не терпящим не просто возражений, а даже несогласного моргания, проговорил князь.

— Ну уж нет! Я требую объяснений!

Хозяин терема едва заметно приподнял бровь, изучая меня.

— Ваша светлица на втором этаже, налево от лестницы. Дверь открыта. Спокойного сна.