Воротиться нельзя влюбиться! (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 23

Пусть что хотят, то и делают теперь. Пусть хоть драку устроят, хоть в шахматы играют, хоть вместе по кобылам ходят. На этом я умываю руки.

Внутри терема творился тот же беспорядок, что и позавчера, а ещё было сильно натоплено. Видимо, из-за холода, который я случайно устроила, оставив открытым окно. Поднялась к себе, сняла душегрейку, кокошник и заодно верхний сарафан, чтобы не взопреть. Собрала волосы в пучок и повязала поверх длинной рубашки найденный в шкафу красный передник. Спрятала зеркальце среди вещей и спустилась вниз.

Ну что ж… Приступим!

Кто-то заботливо обозначил место моего беснования деревянными столбиками, соединёнными красной ленточкой, и теперь оно напоминало арт-объект. Вот честно, что-то философское о бренности бытия.

Найдя ведро для мусора и веник с совком, я начала уборку с самого простого. Подмела осколки и крупу вокруг лежащего в обнимку с полом буфета, пока не трогая лужу мёда и всё, что в неё успело влипнуть. Мусора оказалось много. Крупы я рассыпала килограммов пять, если не больше. И за это тоже стало стыдно. Глупый был поступок, недальновидный и в мамином стиле. А я должна быть умнее и лучше. Хоть я и ведьма. Потомственная.

В общем, всё получалось довольно неплохо, пока дело не дошло до мёда. Он же ещё и подсохнуть успел. Пришлось идти искать тряпку и ведро, а потом на четвереньках совком сгребать с пола то, что налипло. И черепки, и пшено, и чечевицу.

— Если ты считаешь на меня таким образом воздействовать, то сразу скажу, что затея провальная! — раздался надменный и сердитый голос князя из-за спины.

— А? — я недоумённо обернулась, не понимая, чем он опять недоволен.

— Твоя красота на меня не действует, — сощурившись, заявил хозяин терема.

Моя красота поднялась с карачек, одёрнула чужой передник, грязной рукой утёрла потный лоб и убрала налипшие на него пряди, а затем удивлённо воззрилась на пышущего негодованием князя.

— Что? — на всякий случай решила уточнить я.

Может, послышалось?

— Если ты решила меня соблазнить своим видом, то ничего у тебя не выйдет! — заверил он.

От удивления у меня аж рот распахнулся. А потом до меня вдруг дошёл смысл предъявляемых претензий, и стало смешно. Очень-очень смешно. Так смешно, что я расхохоталась с половой тряпкой в руках.

— Вы меня раскусили, Ваше Темнейшество, — сквозь смех прорыдала я. — Это была отчаянная попытка соблазнения. Медово-пшённая диверсия. А слиться с вами в экстазе я планировала прямо на буфете. А чего добру пропадать, вон он как удобно лежит.

Князь, кажется, и сам понял, что дал лишку, сцепил руки в замок и грозно пророкотал:

— Наказание за то, что ты терем покинула, всё равно будет.

— Я и не сомневалась, Ваше Темнейшество. Уже вся трепещу в ожидании.

Он фыркнул, развернулся на пятках и пошёл прочь из кухни, а я наклонилась над ведром, намочила тряпку и скрутила её, отжимая.

— Ай!

Руку прострелило резкой болью, и я с удивлением отняла от тряпки кровоточащую правую ладонь со здоровенным порезом, протянувшимся от пальцев до запястья. В тряпке застрял осколок черепка, а я и не заметила, рассекла себе всю руку, когда начала выжимать. Да так, что на пол теперь бежала струйка крови, а рана отчаянно саднила.

В ужасе глядя на неё, я осела на пол.

Это всё по-настоящему.

Боль настоящая.

Кровь настоящая. Моя.

От осознания на голове зашевелились волосы. Кровь так и бежала струйкой, заливая подол и передник, а я сидела, шокированно уставившись на рану, и никак не могла прийти в себя, чтобы её перевязать.

— Это что? — спросил вдруг князь, но я на него даже головы не повернула. В ступоре сидела и смотрела, как из пореза вытекает моя настоящая кровь, тёплая и алая. — Покажи. Да что ты, в самом деле, не резалась, что ли, никогда?

Он принёс мерцающую баночку и бинт, потом наложил остро пахнущую полынью и шалфеем субстанцию мне на руку и затянул плотной повязкой. Боль немного отступила, теперь она стала не резкой, а саднящей.

— Это всё взаправду… — тихо прошептала я. — Это не понарошку… Это настоящее…

— А ты думала, что если реальность вторична, то нельзя в ней погибнуть или покалечиться? Можно, ещё как. Тем более что я временами сам не уверен, вторично Явомирье по отношению к Навомирью или нет. Порой кажется, что да, и перестаю воспринимать происходящее всерьёз. А потом случается нечто подобное, — князь кивнул на мою рану и снова посмотрел мне в глаза, — и я начинаю считать, что вторичность не имеет особого значения.

— Что за пророчество? — тихо спросила я. — Расскажите, пожалуйста. Я почти домыла. Там немного осталось. И буфетподнять. Но я одна всё равно не смогу, он же тяжёлый.

Хозяин терема вдруг щёлкнул пальцами, и буфетокутался тёмной дымкой, взмыл вверх и вернулся к стене, расколотые хрустальные дверцы со скрежещущим звоном встали на место, а вся посуда внутри задребезжала и склеилась. Секунду спустя он выглядел так, будто никогда не падал ничком.

Шок сначала оглушил меня, а потом оглох сам. Мы с ним вдвоём сидели на полу, глядя в бездонные чёрные глаза Влада и молчали.

— Вещий Гамаюн напророчил, что навомирянка Марина отдаст жизнь за Явомирье и тем вернёт ему волшбу. Алконост разнёс вести, а Сирин напела их мне. Но я думаю, что пророчество не про тебя, ты же не Марина, а Маруся. Да ещё и ведьма. Про ведьму ничего сказано не было.

Хорошо, что я уже сидела, иначе ноги бы подкосились.

Неужели это всё взаправду? Настоящее пророчество, из-за которого я по-настоящему умру?

Вот только говорить князю, что я Марина, было глупо. Ну уж нет. Просто смотрела в невозможно-чёрные глаза и замирала под их взглядом.

— Звучит так, что жизнь за Явомирье нужно отдать добровольно. А это точно не ко мне, — хрипло ответила я. — Как-то мне тут у вас не настолько сильно понравилось.

— Если пророчество о тебе, то никуда ты не денешься.

— А по временным рамкам есть какая-то конкретика? Может, оно того… лет через сто исполнится?

— Может, конечно, — согласился князь, хотя по тону чувствовалось, что в такой исход он не верит примерно нисколько.

— Я не хочу умирать, — твёрдо сказала я, с вызовом глядя на него.

— Никто не хочет, но всем приходится, — хмыкнул Кощеевич. — Таковы правила жизни.

— А как же вы? Вы же бессмертный? И отец ваш?

— Отца убил Иван-царевич. А я — обычный смертный.

Князь смотрел на меня с некой долей сочувствия, но в чёрных глазах всё равно больше было равнодушного холода.

— Знаете что? Это клише какое-то! Почему если есть мир, то его обязательно надо спасать? И почему это спасение обязательно должно ложиться на плечи какой-то сопливой иномирянки? У вас что, службы какой-нибудь мироспасательной нет? Или богатырей хотя бы?

— Богатыри есть. Но с пророчеством спорить бесполезно. Ему до твоих аргументов и возмущений дела нет.

Ну разумеется, а кому до меня вообще дело есть?

— И сколько вы будете меня в плену держать?..

— Пока пророчество не исполнится, — невозмутимо ответил князь. — Я такие вещи на самотёк пускать не собираюсь.

— Так ведь если есть пророчество, то никуда я не денусь. Сами же сказали… — тихо возразила я.

— Одно другому не противоречит. Пророчество исполнится, а я прослежу, только и всего. Не сможет наш мир без ворожбы, Маруся. Нужна она. Поэтому каналы связи между мирами нужно перекрыть любой ценой.

— Что я вам, пробка какая-то, чтоб дырки мною затыкать? — мой голос стал сердитым. — Сами-то вы что-то не особо себя в жертву принести торопитесь!

Князь хмыкнул.

— Если б мог, давно бы это сделал. Всё равно ни толку, ни смысла нет никакого и ни в чём.

Прозвучало это как-то… совсем страшно. Внутри всё сжалось даже не от самих слов, а от тона и выражения лица, с которыми они были произнесены. Ну не должен живой человек так говорить.

— Почему вы назвали эту реальность вторичной? Что это значит?

Возможно, вопрос был неуместен, но сейчас, когда мы сидели на полу лицом к лицу, мне казалось, что я не только слышу ответы князя, но и чувствую их душой. И ещё казалось, будто его откровенность легко спугнуть, а другая случится нескоро, если вообще случится.