Помечтай немножко - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 11

• Предыдущая
• 11/98
• Следующая

Интересно, что теперь она сделала не так, подумала женщина. Она резко наклонилась, чтобы положить скребок на пол, а когда выпрямилась, голова у нее слегка закружилась.

Рэчел подумала, что дурнота сейчас пройдет, но этого не случилось. С каждой секундой ей становилось все хуже и хуже.

— Рэчел! Идите сюда!

Когда она подошла к двери, ее на какой-то момент ослепили яркие лучи солнца, но как только ее глаза привыкли к свету, она приложила руку к груди и тихонько ахнула.

Боннер держал Эдварда за шиворот, словно щенка. Ноги ребенка, обутые в пыльные черные тапочки, беспомощно болтались в воздухе, футболка врезалась ему в подмышки, обнажив узкую грудную клетку с резко выступающими ребрами. Из-под футболки была видна нежная, незагоревшая детская кожа с голубыми прожилками вен. Плюшевый кролик по кличке Хоре, выпавший из рук мальчика, лежал на земле.

Кожа Боннера над крутыми скулами была бледной как полотно.

— Я предупреждал вас, чтобы вы его сюда не приводили.

— Отпустите Эдварда! — выкрикнула Рэчел, бросаясь вперед. — Вы его пугаете!

— Я вас предупреждал. Я говорил, что ему здесь не место. Тут слишком опасно, — проскрипел Боннер, опуская мальчика на землю, Освободившись от его руки, Эдвард тем не менее продолжал стоять, застыв на месте. Он снова почувствовал на себе чудовищную силу взрослого человека, гнев которого он не мог ни понять, ни объяснить, а тем более не был в состоянии сопротивляться ему. Его беспомощность подхлестнула Рэчел. Она подхватила с земли игрушку, обняла сына и прижала к себе.

— А куда же мне его девать?! — крикнула она.

— Это не моя проблема.

— Вам легко говорить. Сразу видно, вы не знаете, что такое ответственность за ребенка!

Наступила долгая пауза. Секунда тянулась за секундой, а Боннер все молчал. Но вот его губы задвигались, и он коротко бросил:

— Вы уволены. Убирайтесь отсюда.

Эдвард, обхватив мать руками за шею, зарыдал.

— Прости меня, мама. Я старался, чтобы он меня не увидел, но он меня поймал.

У Рэчел защемило сердце, она почувствовала, что колени у нее подгибаются. Ей хотелось обругать Боннера за то, что он напугал малыша, но она знала: от этого Эдварду будет только хуже. Да и какой в этом прок? Достаточно было бросить на лицо Боннера даже беглый взгляд, чтобы понять: решение его окончательное.

Хозяин придорожного кинотеатра достал из заднего кармана бумажник, выудил оттуда несколько банкнот и протянул Рэчел:

— Вот, возьмите.

Она посмотрела на деньги и заколебалась. Ей уже пришлось пожертвовать ради ребенка практически всем. Следовало ли теперь растоптать последнюю частичку гордости, которая оставалась в ее душе?

Рэчел медленно протянула руку и взяла кредитки, чувствуя, как внутри у нее словно что-то умерло. Ощущая, как под ее рукой вздымается и опадает грудь Эдварда, она погладила его по голове.

— Ш-ш, тише, милый. — Она легонько поцеловала волосы сына. — Ты ни в чем не виноват.

— Он меня заметил.

— Только под самый конец дня. Он такой тупой, что ему понадобился целый день, чтобы тебя обнаружить. Ты просто молодец.

Не оглядываясь, она повела Эдварда на детскую площадку, где остались их вещи. Собрав скудные пожитки, она направилась к выходу, отчаянно моргая, чтобы сдержать подступавшие к глазам слезы, и думая о том, что поступить так, как поступил Боннер, мог только совершенно бесчувственный человек.

Покидая придорожный кинотеатр «Гордость Каролины», Рэчел испытывала огромное желание броситься вниз с какого-нибудь обрыва и разбиться насмерть.

Габриэль Боннер, бездушный и бесчувственный человек, в эту ночь плакал во сне. Часа в три, задолго до рассвета, он вдруг проснулся и обнаружил, что подушка у него мокрая, а во рту стоит отвратительный металлический привкус горя.

Ему снова приснились Черри и Джейми, его жена и сын.

Только на этот раз вместо любимого лица Черри почему-то всплыло худое, дерзкое лицо Рэчел Стоун, а его сын Джейми, лежа в гробу, держал в руках истрепанного игрушечного плюшевого кролика.

Спустив ноги с кровати, Боннер долго сидел, ссутулив плечи и спрятав лицо в ладонях. Наконец он выдвинул ящик прикроватной тумбочки и достал оттуда «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра.

Лаская ладонь приятной тяжестью, револьвер мгновенно нагрелся от прикосновения его руки.

А теперь возьми и сделай это. Сунь ствол в рот и нажми на спусковой крючок.

Гейб поднес дуло к губам и закрыл глаза. Прикосновение стали показалось ему поцелуем, а негромкий цокающий звук, с которым ствол револьвера легонько ударился о его передние зубы, доставил настоящее наслаждение.

Однако он чувствовал, что не может надавить на спуск, и на какой-то краткий миг в его сердце неожиданно вспыхнула ненависть к своим родным из-за того, что они не давали ему нырнуть в благословенное забвение, которого он так жаждал. Он знал, что ни его мать, ни его отец, ни оба его брата просто не смогут перенести его самоубийства. Их упрямая, безжалостная любовь обрекала его на муки, заставляя продолжать жить в мире, который он не мог больше выносить.

Боннер положил револьвер обратно в ящик и взял оттуда же фотографию в рамке. С нее ему улыбалась его жена Черил, красавица Черил, которая любила его, которая так любила смеяться вместе с ним и была женщиной, о которой мечтает каждый мужчина. Рядом с женой на фотографии был и его сын Джейми.

Гейб большими пальцами осторожно погладил рамку, и ему показалось, что незаживающая рана в его сердце сочится не кровью — из нее давно уже вытекла вся кровь, — а густой, похожей на желчь жидкостью, которой наполнило все его жилы бездонное горе.

Мой сын.

Многие говорили ему, что через год боль утраты начнет утихать, но это была ложь. Больше двух лет прошло с того дня, когда его жену и сына убил какой-то пьяный водитель, несшийся на красный свет, но боль за это время лишь усилилась.

Большую часть этого времени он прожил в Мексике, напиваясь до потери сознания текилой и накачиваясь транквилизаторами. Четыре месяца назад братья приехали за ним, чтобы забрать домой. Гейб выругался в лицо Этану и ударил Кала, но это не помогло: они привезли его в Солвейшн. Когда они вылечили его от алкоголизма, выяснилось, что душа его мертва. В ней не осталось никаких чувств. Никаких…

Так было до вчерашнего дня. Но вдруг что-то произошло. Перед глазами у Гейба стояло обнаженное худое тело Рэчел. Она была почти скелетом — на ее теле можно было пересчитать все ребра. Должно быть, жизнь и в самом деле обошлась с ней сурово, если она предложила ему себя в обмен на работу. Гейб до сих пор не мог понять, как это могло произойти, но его тело отозвалось на обращенный к нему призыв. Он просто не мог в это поверить.

После гибели Черри он только раз видел обнаженную женщину. Это была мексиканская проститутка с роскошными формами и сладкой улыбкой. Гейбу на какой-то момент показалось, что близость с ней поможет хоть немного унять терзающую его боль. Однако ничего у него не вышло: слишком много он выпил, слишком много проглотил таблеток, слишком сильны были его страдания.

Гейб не вспоминал о ней до вчерашнего дня, но именно вчера этот случай невольно всплыл в памяти. Он не мог не подивиться тому, что Рэчел Стоун с ее худобой и глазами, в которых читался вызов, удалось сделать то, что оказалось не под силу опытной мексиканской путане, — пробить брешь в стене, которой он себя окружил Боннер вспомнил, как утомленная любовью Черри, лежа в его объятиях и гладя волосы на его груди, говорила:

— Я люблю тебя за твою доброту, Гейб. Ты самый добрый мужчина, которого я когда-либо знала.

Теперь он больше не был добрым. Доброта исчезла из его испепеленной души. Он положил фотографию обратно в ящик и, подойдя к окну, стал смотреть в темноту.

Рэчел Стоун не знала об этом, но увольнение было далеко не самым страшным из того, что с ней до сих пор случалось.

— Вы не имеете права! — выкрикнула Рэчел. — Мы никому не мешаем.

• Предыдущая
• 11/98
• Следующая