Ты, только ты - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 6

• Предыдущая
• 6/88
• Следующая

— Берт понимал, что «Звездам» не взять верх?

— Боюсь, что да, мисс Сомервиль Его завещание к тому же гласит, что вы не получите свою сотню тысяч долларов, если не будете ежедневно показываться в спортивном комплексе «Звезд», пока владеете командой. Боюсь, вам придется перебраться в Чикаго, мисс, однако вам не стоит ни о чем волноваться. Главный менеджер «Звезд», Карл Погью, знает свою работу.

Тупая боль распространилась в груди Фэб, когда намерение отца сделалось яснее.

— Другими словами, я должна стать просто вывеской, подставным лицом.

— У Карла нет полномочий подписывать юридические документы. Это — прерогатива владельца.

Она не смогла сдержать страдальческих ноток в голосе:

— Почему Берт поступил со мной именно так?

Хиббард молча протянул ей письмо.

"Дражайшая Фэб!

Как тебе известно, я считаю тебя моим единственным поражением в земной жизни. Долгие годы ты публично оскорбляла меня, общаясь с отбросами общества, но я не собираюсь позволить тебе и далее позорить мое имя. Впервые в жизни тебе придется подчиниться моей воле Возможно, этот опыт научит тебя какой-то ответственности и дисциплине.

Игра в футбол делает из мальчиков мужчин. Давай поглядим, сможет ли она сделать из тебя женщину.

Не проморгай этот последний шанс.

Берт".

Фэб трижды перечитала письмо под внимательным взглядом адвоката, и с каждым разом ком в ее горле поднимался все выше Даже покинув земную юдоль, Берт не собирается оставить ее в покое. Свое завещание он изменил с явным намерением окончательно испортить ей жизнь. Отец всегда любил рискнуть в игре, он, очевидно, решил, что дочь не сумеет нанести значительного урона его драгоценной команде в столь короткий — в несколько месяцев — срок. Его любимчик Рид в конце концов все равно получит свое, зато своевольная упрямица дочь наконец-то славно попляшет под дудку отца.

Фэб сожалела, что не сможет заставить себя поверить, что это письмо продиктовано добрыми чувствами. Она слишком хорошо знала, что Берт ничего не понимал в любви, он признавал только силу и власть.

Она бродила по мрачным комнатам отцовского особняка, мысленно вознося к небу молитвы о душах убиенных Бертом животных, а заодно и обо всех маленьких девочках, обойденных родительской лаской, и считала минуты до того благословенного момента, когда она сможет покинуть этот дом, где ей довелось познать столько несчастий.

Пэг Ковальски, давняя экономка Берта, оставила на ночь свет в большой комнате, выходящей окнами в старый запущенный сад. Фэб, отодвинув штору, попыталась определить наугад, где находится тот старый клен, который служил ей в детстве тайным прибежищем и защитой.

Она всегда старалась избегать воспоминаний о детстве, но эта ночь словно придвинула к ней то далекое время, и старый клен, казалось, вновь окутал ее своими дружественными ветвями…

— Вот ты где. Блошиное Пузо. Спускайся скорей. Я принес тебе подарок.

В желудке Фэб что-то екнуло. Она посмотрела вниз и увидела стоящего под деревом Рида. Обычно Фэб прилагала массу стараний, чтобы не оставаться с этим мальчишкой наедине, но сегодня утратила бдительность. Рид выследил ее.

— Я не хочу никаких подарков, — сказала Фэб.

— Ты лучше спускайся сюда. Если не спустишься — пожалеешь.

Рид никогда впустую не угрожал, и девочка давно поняла, что у нее нет от него надежной защиты. Отец всегда приходил в бешенство, когда она пыталась жаловаться. «Ты бесхребетная дрянь, — говаривал Берт, — учись постоять за себя, покуда не поздно». Но в свои двенадцать лет девочка никак не могла справиться с наглым подростком. Рид был двумя годами старше ее и гораздо сильнее.

Фэб не понимала, почему Рид так ненавидит ее. Она считалась богатой, а он — бедным, но у него жива мать, и его не отсылают на долгие месяцы из дома. Рид и его мать Руфь, приходившаяся сестрой Берту, жили в кирпичном многоквартирном доме в двух милях от поместья с тех самых пор, как отец Рида оставил семью. Берт оплачивал аренду этой квартиры и снабжал тетушку Руфь деньгами, несмотря на то что, кажется, недолюбливал ее. Но он сильно привязался к Риду, ибо Рид был мальчишкой и преуспевал в спорте, особенно в футболе.

Фэб знала, что Рид вскарабкается к ней, если она проявит неповиновение, и потому решила, что будет безопаснее встретиться с ним на твердой почве. С неприятным холодком в животе она стала сползать по шершавому стволу, ее шорты издавали при этом отвратительный свистящий звук. Она надеялась, что Рид не смотрит сейчас вверх. Он всегда глазел на ее бедра и при всяком удобном случае норовил шлепнуть по заду, шепча при этом какие-то мерзкие слова, смысл которых она не совсем понимала. Фэб неуклюже плюхнулась на землю, тяжело переводя дыхание, — спуск был очень трудным.

Рид был невысоким, но крепко сбитым подростком с короткими сильными ногами, широкими плечами и плотной грудной клеткой. Его загорелые конечности были постоянно покрыты царапинами и кровоподтеками — свидетельство жарких футбольных сражений, падений с велосипеда и драк.

Берт окидывал одобрительным взглядом ссадины Рида. Он говорил в такие минуты, что Рид — «настоящий американский мальчишка до мозга костей».

Фэб же, напротив, росла неуклюжей и застенчивой девочкой, более интересовавшейся книгами, нежели спортом. Берт презрительно называл дочь Жирной Ослицей и утверждал, что все эти высокие баллы, получаемые в школе, ничем не помогут ей в жизни, если она не научится держаться уверенно и смотреть прямо в глаза людям. Рид никогда не считался примерным учеником, но Берта это не волновало, ибо Рид был звездой его юношеской футбольной команды.

Рид все время ходил в какой-нибудь рваной футболке и старых обрезанных джинсах — незаменимой униформе, годной для всяческих игр. Фэб сама была бы не прочь пощеголять в таком одеянии, если бы не домоправительница отца, миссис Мертц. Миссис Мертц покупала одежду для Фэб только в дорогих магазинах, вот и сегодня она приготовила ей с утра белые узкие шортики, которые лишь подчеркивали округлости полной фигурки девочки, хлопчатобумажную безрукавку, немилосердно резавшую под мышками, зато украшенную огромной красной клубникой.

— И не говори потом, что я способен только на гадости, Блошиное Пузо. — Рид небрежно обмахивался квадратиком твердой белой бумаги величиной в половину тетрадного листа. — Догадайся, что это?

— Я не знаю. — Фэб говорила осторожно, решив по возможности избегать лишних конфликтов.

— Это фотография твоей матери. Сердце Фэб подпрыгнуло.

— Я не верю тебе.

Он перевернул квадратик, и Фэб увидела, что это действительно фото, но Рид так быстро взмахнул им, что девочка не успела ничего рассмотреть.

— Я нашел ее на дне ящика со старыми шмотками, — сказал Рид, энергично почесывая голову растопыренной пятерней.

Фэб почувствовала слабость в ногах. Она вдруг осознала, что ничего еще так сильно не желала заполучить в свою безраздельную собственность, как этот с виду никчемный квадратик плотной бумаги.

— Откуда ты знаешь, что это ее фотография?

— Я спросил у своей мамашки. — Он для надежности прикрыл фото рукой. — Это настоящая хорошая фотография. Блошиное Пузо.

Сердце Фэб бешено колотилось, и она боялась, что Рид заметит это. Ей захотелось вырвать фотографию из его рук, но она не двинулась с места, так как по горькому опыту знала, что этот номер у нее не пройдет.

У нее имелась только одна фотография мамы, тусклая, сделанная с большого расстояния, на которой черты лица молодой женщины сливались в одно бледное пятно. Отец мало рассказывал Фэб о матери, называл ее белобрысой молчуньей и сетовал на то, что дочь не унаследовала ее фигуры вместо куриных бабьих мозгов. Мачеха Фэб, Куки, с которой отец развелся в прошлом году, после очередного выкидыша, говорила, что мать Фэб была не так уж плоха, как это выдумывает Берт, просто сам Берт очень тяжелый в быту. Фэб любила Куки. Она красила девочке ногти «Розовым совершенством» и читала вслух чувствительные истории из журнала «Правдивые признания».

• Предыдущая
• 6/88
• Следующая