Спаситель (СИ) - Прохоров Иван - Страница 56

Подполковник обернулся, поднимая саблю наизготовку.

Полдюжины головорезов, обнажив палаши и сабли медленно окружали его. Прямо перед ним стоял Солодовников.

– Сдавайся, Олег Павлинович, по-доброму, сице хочь семью сохранишь.

Артемьев поглядел на головорезов вокруг себя и медленно опустил саблю.

Наблюдая как Бесноватый с нежностью протирает дудочку на шнурке тряпицей смоченной в уксусе, а затем с той же сосредоточенностью с какой чистит карабин, водит ею по пламени свечи, Завадский вдруг понял, что ни разу не слышал, как Бесноватый на ней играет.

– Сыграй, – тут же попросил он, развалившись на лавке после кружки густого эля, бочку которого доставили к ним накануне вместе с другими припасами. В избе было жарко и Филиппа клонило в сон.

Бесноватый бросил на него сердитый взгляд.

– Ну сыграй же, – повторил Завадский.

– Не хочу.

– Ты не играешь на ней?

– Чего пристал?

– Ты таскаешь дудку, но не играешь.

– Это не дудка, сый пыжатка.

– Ладно, пыжатка, но в чем смысл?

– Отстань.

– Да ладно тебе, брат.

Аким, чистивший ружье у печки тоже загорелся поприставать к Бесноватому, правда, делал это деликатно по понятным причинам.

– Филя, не уразумел кроме? Не для сипованья она ему.

Бесноватый вовсе убрал пыжатку.

– Так ты вообще ни разу не играл на ней?

Бесноватый неохотно покачал головой.

– Эдак су и не пыжатка? – с удивлением «догадался» Аким.

Бесноватый рассердился, стукнул ладонью по столу, выхватил свою пыжатку и скорчив рожу, приложил к губам.

Из дудочки потекли заунывные однообразные звуки, складывающиеся в какой-то смутно-печальный мотив, не производивший никакого впечатления. Бесноватый косил глаза на конец пыжатки, старательно надувал щеки, заметно было что он напряжен.

Завадский изогнул бровь, переглянулся с Акимом, который пожал плечами – дескать, что к чему?

Тут вдруг мотив резко переменился – печальный звук замер и рассыпался на тысячи осколков, заскакавших по избе. Мелодия взорвалась и зашлась каким-то бешеным темпом, переливаясь на удивительные лады. Печаль сменилась радостью, но какой-то дьявольской, будоражащей. Бесноватый преобразился, лицо его стало одухотворенным, гибкие пальцы также бешено бегали по всей длине пыжатки. Завадский начал невольно двигать плечами. Но Аким опередил его – вскочил с лавки и стал прыгать вприсядку, лихо барабаня каблуками по дощатому полу. На шум в избу заглянули Сардак и Егор и побросав шапки, тоже пустились в пляс. Филипп почувствовал будто какая-то сила поднимает его с лавки. В отличие от своих братьев, он не плясал вприсядку, а танцевал только то, что умел, то есть танец робота. Остальные, не останавливая танца, пооткрывали рты, глядя как Филипп роботизированными движениями хлопает в ладоши у себя над головой, пока ноги безо всяких видимых движений перемещали его от лавки к печке. Аким вдруг с визгом вскочил на стол и стал прыгать на нем, приседая на корточки и стуча по столешнице руками, как возбужденная шимпанзе. Со стола полетела посуда и еда. Ко всему прочему, он начал ухать тоже по-обезьяньи. Сардак тем временем пытался исполнять какие-то замысловатые прыжки, которые вкупе со странным движением ног напомнили Завадскому попытки повторить знаменитый удар ногами Лю Канга. Егор же взял зачем-то ухват, но тотчас бросил его и схватил ружье Акима и тогда Бесноватый закончил играть. Все разом тоже остановились.

– И вправду – бес, – сказал Аким, слезая со стола и утирая со лба пот.

– Что это было? – спросил Завадский, присаживаясь на лавку.

– Ты про мое сипование али свой перепляс? – спросил Бесноватый.

– Мда. – Филипп почесал голову и покосился на пыжатку, которую Бесноватый убирал за пазуху.

В этот момент дверь отворилась и в избу вошли Данила с Антоном, внося прохладу и облака морозного пара. Поглядев на вспотевшие лица только что плясавших братьев, они переглянулись, но ничего не сказали.

– Как все прошло? – спросил у них Филипп.

– Странно, брат, – ответил Данила, – человека воеводы Афанасия привезли, яко уговорено было, да Артемьев не пришед.

– Не пришел? – насторожился Завадский.

– От него холоп токмо был его – Бартошников. Сказывал – изволение от Артемьева передает, еже на уговор прежний вняти [согласен].

Завадский нахмурился, погладил бороду.

– А Афанасьев что? Подтвердил намерение воеводы?

Данила кивнул.

– Но почему же не пришел Артемьев? Бартошников не говорил?

– Сказывал токмо, еже зело опасно ныне барину его покидать гарнизон, и без того зачастил. Карамацкий час не ровен пронюхает, зане [потому] же послал от себя токмо шавку свою – Бартошникова.

– Странно.

Завадский поднялся, продолжая поглаживать бороду, и в задумчивости подошел к окну.

– А Бартошников как выглядел?

– Яко? – Данила пожал плечами. – Яко внегда.

– Не был напуганным? Встревоженным?

– Ин нет, вроде.

– А хвоста за вами не было?

– Не влающи [сомневайся], братец, – ответил Антон, – ежели б и хотели, за нами черт не угонится.

– Значит, Бартошников подтвердил, что дело субботнее в силе?

– Так и есть. Сказывал, в субботу деяние яко уговорено, Артемьев буде в остроге… Еже тревожит тебя, брат?

– Меня тревожит запах. Какой-то он… тухловатый. – Завадский резко обернулся. – Бес! Сможешь незаметно проверить дома ли Артемьев?

– Ежели токмо в ночь.

– Возьми Антона. А ты, Аким, съезди с Сардаком к слободе, походите по сепям, по кабакам, поспрашивайте аккуратно, слышно ли чего об Артемьеве и вообще какие слухи бродят около острога. – Завадский поднял руки и оглядел посмурневшие лица. – Братья, остался последний шаг, перед тем, как мы заберем себе Томский разряд. Нельзя рисковать.

***

Аким и Сардак вернулись утром, сообщили, что обошли кабацкие дворы, даже зашли в слободу стрелецкую под видом монастырских холопов с поручением, но ничего узнать об Артемьеве не удалось. Только один нетрезвый подъячий сообщил, что видел его накануне в остроге, раздающим указания караульным.

К обеду вернулись Антон и Бес и поведали чуть больше полезного. Оба забрались на дуб и наблюдали за двором Артемьева со стороны рощи, но ничего настораживающего не увидели за два часа – дворня, конюхи шныряют, каждый своим делом занят. В оконцах избы сверкают лучины. Затем переместились к дороге, сели за сугробом и увидали, как плачущую жену Артемьева в платке и старой шубе везли куда-то на санях незнакомые казаки.

– Все ясно, – сказал Завадский, – Артемьева взяли.

– Уверен, брат?

– Если он жив, то висит сейчас в пыточной избе Карамацкого.

– Ежели Артемьева сымали, почто же Бартошников приходил? – спросил Данила.

– Они не знают где мы, поэтому послали его подтвердить субботнюю встречу, чтобы устроить нам ловушку в остроге.

Братья переглянулись.

– Принужим их, – предложил Сардак.

– Пятнадцать сотен Карамацкого принужишь? – невесело усмехнулся Антон.

– Еже делать, брат? – спросил Данила.

Все посмотрели на Завадского, и он увидел в их взглядах не только вопрос, но и то, что мучало его самого.

Он прекрасно знал что делать. Их замысел раскрыт и надо было уходить, отступать, чтоб хотя бы себя сохранить. Но как и остальные он понимал, что это означало…

***

Савка третьи сутки сидел в крохотной безоконной коморке на втором этаже воеводских хором. Раньше тут жил старый покладник, но минувшим летом его насмерть забодал рогами олень. В коморке не было печи, но тепло шло через тонкую тесовую стенку, за которой размещалась гостевая горница. Там никого не было, но печь топили, чтобы тепло было Савке. Его заперли на замок – не только для того, чтобы не сбежал, а больше, чтобы ненароком не заглянул какой-нибудь любопытный из дворни или рындарей. Велели сидеть тихо. Вечером и ранним утром Афанасьев приносил ему воды, молока и пирогов, а также забирал ведро с отходами и давал новое. У Савки был запас свечей, он жег по одной, когда не спал, часы и дни тянулись медленно. От скуки он вырезал из деревяшек зверей и прислушивался к звукам в доме, голосам и крикам на улице. А иногда, днем глядел через проделанную дыру в стене на унылый заснеженный мост у западной стены острога.