Лета Триглава (СИ) - Ершова Елена - Страница 2

Нехороший запах. Навий.

— Не батя это! Упыр!

Лезвие описало дугу и тяжело воткнулось в изголовье кровати. Брызнула сухая щепа. Упыр зашипел по-кошачьи. Прижав Младко, прыгнул на лавку. Оттуда — оттолкнувшись костяными ступнями от стены, — перелетел на порог и огромными скачками понесся во тьму.

Ругнувшись, Беса с трудом вытащила топор. Руки уже дрожали — права мать, не девкино дело за мертвяками гоняться. Да кто братца вернет?

В спину неслись маменькины причитания:

— Гордеюшка-а… Мла-адко…

Дождь вымочил Бесу насквозь.

Она слышала впереди горластый братцев рев. Не по размеру большие тяткин сапоги скользили по мокрой глине.

Волхвы говорили, что мехровы дети умеют проникать в дома нетопырями или туманом. Что опивцы, самоубийцы, безбожники и староверы всегда становятся ходячими мертвяками, а, значит, их головы следует хоронить отдельно от тела. Да кто бы Бесе позволил? Маменька лежала пластом на дощатом гробе, не позволяя забрать из мертвого тела людову соль. А Беса, смурная больше обычного, в кровь искусала губы, чтобы спрятать слезы.

Нельзя горевать о смерти гробовщика. Таких сперва навий мир кормит, потом они сами уходят в Навь. Приняв ремесло, обещают: у Мехры взяли — к Мехре и вернутся.

Вот только Беса с Младко никому не обещаны.

Она остановилась у золоченого идола.

— Верни, слышишь? — сердито бросила в черное небо. — Что не твое — верни!

Идол безмятежно улыбался. С острых серпов — настоящих, выкованных в Моравской кузне, — капала дождевая вода. За серп зацепился клок с похоронного сюртука.

Детский плач на время притих, потом разразился с новой силой. Перехватив топорище, Беса бросилась на зов.

Земля шевелилась. Влажно блестели могильные столбы. У ближайшей разрытой ямы горбато сидел упыр и тряс ребенка, точно скрутку. С зашитого рта на детское лицо текла слюна.

— Ты не тятка, — дрожащим голосом проговорила Беса. — Сгинь, мехрово отродье!

Тварь спрятала добычу за спину и зашипела, раззявив пасть. Лопнули скрепляющие ее нити. Длинный язык — раздутый, черный, — вывалился между гнилых зубов, а вверху блеснули новые — кривые, острые как иглы.

Упыр скакнул вперед.

Беса увернулась. Увела плечо в замах и всадила лезвие в костлявое бедро. Хрустнула и надломилась кость. Из раны потекла черная жижа, обдав Бесу опрокидывающей с ног вонью.

Закашлявшись, вытерла лицо рукавом, повторяя про себя: только не испугаться, не дать слабину! Не думать, что это было когда-то тяткой…

Неуклюже развернувшись, упыр припал на четыре конечности. Похоронный сюртук треснул по швам, и в прореху полезли кудель да ситец.

Беса махнула топором снова.

Не рассчитала — обухом ударила мертвяка в плечо. Тот прыгнул на Бесу, полоснув по щеке черными когтями. Половина лица сразу онемела, и Беса едва почувствовала железистый привкус на губах.

Кровь?

Упыр жадно раздул ноздри и утробно взревел.

Придавив Бесу к земле, когтями вспорол рубаху. Грудь ожгло огнем. Беса запыхтела, ворочаясь в грязи, пытаясь одной рукой перехватить топорище, другой отбиться от чудовища. Руки дрожали. Воздуха не хватало. Тятка и при жизни был куда выше всех домочадцев, шире в плечах, сильнее. А в мехровой твари сил хватало на пятерых!

Топорище, как назло, скользило в ладони, не ухватить.

— Не… обещан! — прохрипела Беса. — Не сейчас!

Подобравшись, из последних сил ударила наотмашь, снизу, целясь в зубастую пасть. Лезвие с чавкающим хрустом вошло в череп, и лицо твари развалило пополам — один глаз еще злобно мерцал в глазнице, а другой брызнул черной кровью.

Вывернувшись из захвата, Беса перекатилась по земле. Вскочила. Поскользнулась, но удержалась на ногах. Упыр возился в грязи, нижняя челюсть отпала, болтаясь на жилах.

Беса, хромая, приблизилась к мертвяку. С черного лица глянул единственный глаз. Почти осмысленный. Почти как раньше…

В груди стало горячо и больно. Всего на какое-то мгновенье. Осмысленный огонек погас, и вместо него Беса увидела черную навью бездну — не было в ней тепла и любви, одна животная злоба и голод.

Больше не тятка. Отродье, порожденное Мехрой.

— Прости, батя… — всхлипнула Беса, крепче перехватывая топор.

И в два удара снесла мертвяку голову.

Глава 2. Лекарь и гробовщик

Когда вернулись домой, маменька все поняла и заплакала.

— Не горюй, — утешила ее Беса. — Выдюжим как-нибудь.

Сняв излохмаченную рубаху, оттерла с лица и груди кровь. Раны не были глубокими, компресс из трав приложить — быстро заживет. Только это позже.

Переоделась в тяткину форменную тужурку, выбрала заступ. Младко ухватил за рукав и защебетал по-птичьи:

— Бе-са!

Она пощекотала крохотную братишкину ладошку.

— Не бойся. Упыра забороли, теперь все хорошо будет. Дело справлю и вернусь.

— Соль не бери, — попросила маменька. — Пусть его… проживем.

— От нее все беды, — угрюмо ответила Беса. — Не приведи Мехра, узнают, что утаили — горе нам.

И спрятала в нагрудный карман нож и склянку.

Дождь поутих, и к лучшему. Еще неделю таких дождей — и напрочь размоет могилы. При жизни тятка строго за этим следил, иногда вместе с дочерью обходил владенья — здесь камень поправить, сюда земельки подсыпать, тут требу поднести. Ждал, когда родится, а потом окрепнет Младко, и бубнил, что не девичье дело — за могильником следить. Но другого помощника не было, а в последнее время Беса ходила в одиночку. Всегда с заступом или топором — никогда не знаешь, кого встретишь, мертвяка или людена. Люд-то порой пострашнее будет.

Упыр лежал там, где его оставили.

Вооружившись ножом, Беса деловито вспарывала брюшину. Кровь не текла. Под пальцами хлюпали гнилые внутренности. Беса отодвинула кишечник, печень. Сделала косой надрез.

Вот. Блеснуло.

Подставив склянку, Беса плашмя надавила ножом, и соль потекла — белая, студенистая, как лягушачья икра. На дне склянки быстро твердела.

Говорят, за одну бутылочку людовой соли до сорока червонцев дают — это ж до самых заморозков прожить можно! Выписать к маменьке лекаря из Моравска, брату накупить леденцы и теплые валенки к зиме, самой Бесе обновить поношенное гимназистское платье.

Боясь вызвать гнев предков, Беса сцедила остаток в землю. Пусть это будет благодарностью младшим богам Яви — от него, глядишь, трава пойдет в рост, и можно будет прокормиться крапивной кашей.

— Благодарю, тятка… — Беса поклонилась и обвела лицо кругом благодати.

Теперь можно и похоронить по-людски.

Она подобрала заступ, подняла за волосы изуродованную упырову голову, тело едва оттащила к ближайшей яме. Грязь хлюпала под сапогами. Где-то перекликивались-переругивались шишиги. Из-за облака вынырнула остроносая серп-ладья да так и повисла, студенисто поблескивая. По могильнику катились навьи огоньки. Один — ярче и крупнее прочих, — плясал у надгробий на уровне люденова роста. Беса замерла, прислушиваясь.

— …все равно размоет…

— …не велика печаль! Завтра нас тут не будет…

— …этого туда же?

— …куды еще! Ыэх!

Чавкнул заступ о сырую глину. Беса поняла: душегубы.

Говорили, сперва объявились на Моравском могильнике: все чаще надзиратели натыкались на разрытые ямы, а в иных не только украшений — серебряных лунниц, железных амулетов, золотых височных колец и наручей, — самих тел не было. Теперь настал черед Поворова. Правда, здесь надзирателей не дозовешься, заступники у поворовских мертвых — только Мехра да семья Стрижей. Значит, Бесе теперь на правах хозяйки с душегубами разбираться.

С заступом в одной руке и головой в другой, Беса прокралась вдоль елей.

Лампа, подвешенная на могильном столбе, брызгала искрами. Две черные фигуры копошились у неглубокой ямы, лопатами взрывая землю. Третья, сгорбленная, сидела, спрятав за спину руки.

— Околел, штоле? — спросил простуженный голос.

Вторая фигура разогнулась, почесала в затылке: