Лана из Змейгорода (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 20

— С чего бы? — поглаживая долгую бороду притворно нахмурился Водяной. — Хотел бы отказать, не притащился в это змеиное гнездо, чтобы вытащить его из Велесова колодца.

Он немного помолчал, медленно и сосредоточенно поглощая уху и строго глядя на Лану, чтобы она тоже ела, потом отставил горшок и продолжил:

— Хотел бы я видеть твоим мужем кого-то более спокойного и разумного. Но этот буслай и задира тебе наречен судьбой.

С самого утра назначенного дня Лана не могла найти себе места, по десять раз гоняя домового проверить, все ли готово к приходу дорогих гостей и поминутно глядя в серебряное зеркало. Хотя ей-то при первом разговоре присутствовать не полагалось, а надлежало сидеть в бабьем закутке и голосить, проклиная злую недолю и умоляя родного батюшку повременить и не отдавать ее за чужого чуженина. Вот только выученные еще сызмальства слова причитаний постоянно вылетали из головы. Хотелось не плакать, а петь или и вовсе пуститься в пляс об руку с милым.

На прошлой неделе, когда старый пастух Ждан приходил вместо родного отца от имени Медведко сватать Гордею, смертной подруге даже пришлось нюхать горький лук. Поскольку иначе положенные невесте слезы из глаз литься не желали. Тем более что в ее случае о расставании с родимым домом вообще речи не шло, и все слова о поездке на чужедальнюю сторону из причитания пришлось вовсе выкидывать.

Лане предстояло просто перейти жить в другую избу из того дома, который по большому счету так и не стал ей родным. Тем более что и батюшка там появлялся нечасто. И все равно она переживала, поминутно глядя в окошко.

— Да что ты, бедная, маешься? Неужто боишься, что передумает? — как могла, успокаивала ее Даждьроса, тоже принарядившаяся в вышитую зеленую рубаху, сочетавшуюся с любимым малахитовым ожерельем и украсившая венчик височными кольцами с материнским малахитом.

Лана только выглянула в окошко светелки, выглядывая среди прохожих нарядных сватов.

— Глупая! — обняла ее Даждьроса. — Он же с первого дня еще до изгнания только об этом и говорил, согласием твоим пытался заручиться. Вот бы другим так! — добавила она, и ее глаза погрустнели.

Как поведала нежная и хрупкая, точно весенний цветок Дождирада, Велибор, узнав о предстоящем сватовстве Яромира, о котором, кажется, уже весь город гудел, вроде бы задумался о чем-то. Но потом решительно заявил, что сначала найдет для сестры подходящего мужа, а там уже и о собственной женитьбе подумает. Будто две подруги в одной избе могли не ужиться. И это при том, что никто не обвинил бы воеводу в трусости.

Сватами Яромир позвал Боривоя и близнецов Боеслава и Боемысла, которых собирался пригласить дружками. Войдя, они, как исстари заведено, для начала заговорили о делах хозяйственных, осведомились о благополучии Водяного и его близких, а потом степенно, обиняками стали переходить к основному предмету разговора, который каждый и так знал.

Сидевшая в своем закутке Лана, в щелочку между узорчатыми портьерами видела, как томится и изнывает Яромир, теребивший украшенную яшмою застежку-фибулу отделанного золотом лазурного цвета плаща, дивно подходившего к синим шальным глазам. Уж точно плащ шел ящеру к лицу больше посконной рубахи.

Но вот сваты обговорили все детали, обсудили сумму свадебного выкупа, и батюшка Водяной, который, казалось, специально затягивал время, чтобы будущего зятя испытать, медленно доставал меховую рукавицу. Ее исстари надевали, скрепляя брачный договор, желая молодым благополучия и процветания. А во время пира жениха и невесту сажали на вывернутую мехом наружу шубу.

— Когда свадьбу сыграем? — не дотерпев до конца обряда, спросил Яромир, который уже не раз намекал Лане, что хотел бы ввести ее в свой дом хозяйкой прямо сейчас.

Водяной только посмотрел на торопыгу.

— На праздник последнего снопа, — сказал он так веско, что у молодого ящера отпала охота спорить. — Надо успеть родных пригласить, подарки для всех приготовить. А обручальный пир можем устроить хоть завтра. Уж кольца, я знаю, у вас готовы.

Сидевшая в своем закутке Лана с трепетом глянула на Даждьросу. Но сестра только пожала плечами. Раз батюшка говорит, значит, так оно и есть. И точно. На все расспросы Ланы он, конечно, отнекивался, однако в назначенный день достал шкатулку, в которой лежал украшенный сапфирами золотой перстень как раз по руке Яромира.

— Нравится? — спросил он с улыбкой.

Лана польщено кивнула. Все-то батюшка предусмотрел.

— Это шурина моего работа, брата Хозяйки Медных гор молодого Полоза. Я к нему заглянул перед тем, как сюда наведаться. С матерью Даждьросы потолковал. Непростую вам, девоньки, на острове Буяне выпряли судьбу. Но придется как-то сдюжить.

Глава 17. Плачея

— Лада ты моя ненаглядная! Ланушка-лапушка, лебедушка белокрылая! — не веря своему счастью, целовал Яромир уста Ланы, прижимал к губам ее правую руку, на безымянном пальце которой красовалось его кольцо.

Как и набор пояса для батюшки Водяного, его ящер выковал зимой, вытягивая на волочильном станке тонкую золотую проволоку, сплетавшуюся в бесконечное плетение узора, оберегающего их любовь и предрекающего долгую, счастливую жизнь. Какими бы бедами ни стращал батюшка Водяной.

А еще подарил он любимой прялку, сработанную из цельного корневища зычной ели, чья древесина в сочетании с явором годится на самые звонкие гусли кудесника. Лопасть и донце, соединенные резной ножкой, покрывал оберегающий узор, в котором сходились обереги воды и огня, знаки двух славных родов.

Лана тоже не осталась без подарка, и ею приготовленного заранее. Долгими зимними вечерами, пестуя тоску-кручину о несбывшемся, она пряла наговорную льняную пряжу, из которой, выкрасив лен в лазурный цвет и соединив с привозным шелком, выткала на вертикальных кроснах тонкое и прочное полотно.

Рубаху она шила и отделывала вышивкой и тиснением уже после испытания, втайне от батюшки, взяв за основу одну из старых сорочек Яромира. И теперь ящер носил подарок, не снимая, не забывая хвастаться перед воинами дружины. Бравые молодцы, отведав сыченых медов батюшки Водяного, провозглашали на обручальном пиру такие двусмысленные здравицы про золотую сваечку и серебряное колечко, что Лана только успевала закрываться убором невесты плачеей, чтобы никто не видел ее пылающих щек.

— Да что ты смущаешься, Ланушка-лапушка, — находя ее руку, подбадривал ее Яромир. — Тут нет ничего постыдного. Дожить бы до того дня, когда все пожелания станут явью.

Хотя ящер ходил вокруг своей невестушки, как голодный кот возле крынки со сметаной, бесчестие свершать он не решался. Чай, не дикие сородичи, чтобы, поперек разума слушать только голос природы. Лана и сама с трудом держала оборону, под жаркими поцелуями растекаясь, точно только вынутый из сот липовый мед, и при этом вспыхивая огнем.

— И почему твой батюшка назначил такой долгий срок? — сокрушался Яромир, показывая подарки для сестер и их мужей, когда Лана приносила ему в кузницу обед. — Он что и вправду думал, что я не управлюсь? Да я за время изгнания только кольчуг штук пять на подарки наплел! Не считая той брони, которую выковал для степных вождей. К Купале все уже будет готово! Или твой батюшка опасался, что в начале лета я не сумел бы подготовить достойный его дочери пир?

В самом деле конец весны и начало лета считались, конечно, временем благодатным, но голодным. Бедняки, особенно из числа смертных, одними травами и ягодами перебивались, разбавляя их, если везло, ушицей или дичиной. Все зерно, которое удавалось сберечь за зиму, к этому времени ложилось в землю вместе с семенами овощей. Ящеры, конечно, тоже отмечали начало пахоты, в истинном обличье впрягаясь в плуг и вспахивая такие глубокие борозды, что хоть сад сажай. Однако землей почти и не жили. Однако рожь и ячмень в закромах обычно не переводились, и для того, чтобы поставить к свадьбе пиво, вовсе не требовалось ждать до нового урожая.

— И для батюшки, и для сестер-русалок — лето хлопотная пора, — пояснила Лана, которая радовалась тому, что у ее милого родни оставалось немного, а приданое ей матушка собрала еще загодя, когда провожала в Змейгород.