Наследие - Сорокин Владимир - Страница 10
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая
– Воин, мы по вагону и назад. Кабанчиком метнёмся туда-сюда, врачальство, начальство не заметит, у тебя авторитета не убудет!
Солдат задумался ненадолго. Потом быстро взял монеты, сунул в карман:
– Только быстро. И дальше не соваться, понял?
– Есть, господин рядовой! – отдал честь инвалид.
Солдат посторонился, пропуская их. Ущипнул Алю за сосок:
– А что, голым теперь больше подают?
Они въехали в вагон второго класса. Здесь было чисто, в открытых купе на мягких нижних и верхних полках сидели и спали пассажиры. Инвалид забасил про любовь, красоту и невинных жертв произвола. Пассажиры посмеивались, но подали только три юаня. И один лейтенант войск радиационной защиты пошёл следом и зашептал Але в ухо “деловое предложение”. Она отрицательно замотала головой.
Нарушив договор с солдатом, инвалид поехал и в следующий вагон. Там тоже был второй класс. И тоже подали три юаня.
– Скупердяи! Мородяи! – тряс бородой старик.
И поехал ещё дальше. Ещё один второй класс. И всего два юаня!
– Ну, сволочи зажравшиеся! – в сердцах воскликнул инвалид и, грозно отталкиваясь утюгами от чистого пола, покатил к первому классу. Но в тамбуре, разделяющем второй и первый, стояло уже два воина с автоматами. Едва коляска въехала в чистый, хорошо освещённый тамбур, солдаты направили на деда с Алей своё оружие:
– Стоять!
Утюги упёрлись в пол.
– Господа воины Уральской Республики, не загораживайте борта, то есть рта у вола молотящего! – обратился к ним инвалид. – Не хватает всего два юаня на билет для жертвы произвола драконов из Ши-Хо!
Аля показала свой обрубок.
– Назад! – приказал солдат.
– До трёх считаем! – добавил второй.
Лазерный луч автоматного прицела упёрся в лицевую опухоль инвалида, подсветив её багрово-розовые прожилки.
– Но, парни, послушайте, добро ведь каплей прольётся, стаканом, океаном водки вернётся… – начал было старик, умоляюще разведя руками.
В это время медового цвета дверь туалета бесшумно отъехала и из него вышла дама в шикарном белом брючном матросском костюме с длинным белым мундштуком в руке. Глянув из-за спин охраны на старика и Алю, она остановилась.
– Какая прелесть! – произнесла она.
Холёная рука её коснулась плеча солдата:
– Служивый!
Солдат посторонился, не снимая с прицела опухоль старика. Дама шлёпнула по плечу другого воина. Тот тоже посторонился. Дама вошла в тамбур и приблизилась к въехавшим. Мгновенье она удивлённо разглядывала необычную человеческую конструкцию – голую красивую девочку, сидящую на плечах белобородого инвалида с чудовищной опухолью на лице.
– Откуда ты, дитя древних мифов? – спросила дама Алю.
Вместо ответа та показала ей обрубок пальца.
– Ши-Хо! – ответил за Алю инвалид. – На балет, на колет, на… билет до Красноярска собираем.
– Боже мой! – по высокомерно-привлекательному, холёному лицу дамы пробежала лёгкая тень сочувствия.
Сунув мундштук с сигаретой в зубы, она взяла Алю под мышки, сняла с плеч инвалида и поставила на пол.
– Бедное дитя!
Руки женщины коснулись Алиных щёк.
– Как ты прекрасна! Ты же совсем озябла.
– Без одежды выгнали! Подайте сколько можно! – пробасил инвалид.
Вместо ответа дама легко взяла Алю на руки, повернулась и понесла по проходу, устеленному абрикосового цвета ковром.
– Дедушко… – произнесла Аля.
– Он твой дед? – остановилась дама.
– Нет. Он прост дедушко. Доброй.
– Добро – это хорошо, – произнесла дама, продолжая движение. – Но мир держится на красоте.
– Так у меня же её это… как это… братье… платье… – начал было инвалид, зашарив в мешке.
Но солдат толкнул его автоматом в ватную грудь:
– Поворачивай!
– Но это же её одежда… надежда…
– Назад, сказал! Живо!
– Ладно, что ж…
Сокрушённо тряхнув бородой, инвалид развернулся и укатил из тамбура.
Дама донесла Алю до купе № 8, стукнула в дверь лакированным белым ботинком на серебристой платформе. Дверь открыли. В уютном двухместном купе находился один человек – невысокий мужчина лет тридцати, одетый в зелёный китайский халат, со смуглым живым лицом, орлиным носом и тонкой полоской усов над мужественным ртом.
– Mon cher, j’ai un cadeau pour toi![11] – произнесла дама чуть нараспев.
Тонкие брови мужчины слегка поднялись, он отступил назад.
Дама вошла и поставила Алю на мягкий розоватый диван. Мужчина закрыл дверь и с удивлённым восхищением стал смотреть на голую девочку.
– Ma chere… j’ai pas de mots…[12]
– И не надо! – продолжила дама по-русски, затянулась и, взяв мундштук в руку, выпустила дым тонкой струйкой.
– Как зовут тебя, прелестница? – спросил мужчина.
– Аля, – ответила девочка.
– Её пытали в Ши-Хо. – Дама взяла Алину руку и показала мужчине обрубок пальца.
– О, mon Dieu! – покачал мужчина своей черноволосой аккуратной головой. Его волосы были красиво подстрижены и густо напомажены.
– Тебе больно?
– Немног.
– Ей прежде всего холодно!
Дама постучала в стену. Дверь быстро, без стука, открыли, и в купе вошла китаянка в светлом брючном костюме.
– Тьян, принеси девочке халат.
Китаянка вышла и скоро вернулась с халатом серебристого шёлка с цветами кувшинок. Дама одела Алю. Халат был ей велик.
– Садись, милая, садись.
Аля села на диван.
Дама села рядом, мужчина – напротив.
– Тебе пришлось пострадать. – Дама обняла Алю и поцеловала в голову. – Такие нынче времена, увы.
– Твоя семья была в Ши-Хо? – спросил мужчина.
– Нет, – ответила Аля.
– Слава Богу! – перекрестилась дама.
– Как твоё имя? – спросил мужчина.
– Аля.
– Аля! – повторил он и покачал головой. – Звучит как утреннее лопанье цветка лотоса.
– Аля, – повторила дама. – Прекрасное имя! Ты голодна?
– Нет.
– Слава Богу! Милая Аля, здесь, с нами ты в полной безопасности.
– Мне нужно Красноярске. У меня нет билето. Проси деньги на билето, почти собрало, но тот де-душко, ну, безногой, его сюда не пустить, а деньги и мой одеждо у негой…
– Ты доедешь до Хызыл Чара, не беспокойся, – уверенно произнёс мужчина.
– И об одежде не беспокойся. – Дама загасила окурок сигареты в пепельнице.
Мужчина достал из кармана халата маленький газовый баллончик с прозрачной мягкой полумаской. Приложил полумаску ко рту и носу, пустил газ и глубоко вдохнул. Отдал баллончик даме. Та проделала то же самое. Мужчина забрал у неё баллончик и сунул в карман. Некоторое время они сидели молча, глядя на Алю. Аля тоже молчала.
Мужчина пересел на диван рядом с Алей, взял её покалеченную руку и уставился на обрубок пальца.
– Срез, – заговорил он. – Срез пласта. Древняя порода, память человечества. Доисторические отложения. Спрессованные и окаменевшие тела исполинских животных, ставших камнями. Самоцветами! В каждом самоцвете поёт история, звучит время. А что такое время? Есть ли оно?
– И что такое время по сравнению с вечной нежностью? – спросила дама, беря другую руку Али. – Ты знаешь, что такое вечная нежность?
Аля посмотрела в приблизившееся лицо женщины. Оно было властным и строго-красивым.
– Нежное? – спросила Аля.
– Да, нежное. О, какие у тебя красивые глаза! Ты знаешь, что такое нежное?
– Да.
– Чудесно, дорогая! Нежное, нежные! Просто нежность? Ах, просто нежность!
Женщина нервно рассмеялась, губы её задрожали.
– Есть просто нежность, нежность человеческая, нежность луговых трав, нежность ветра, нежность морских волн, – продолжил мужчина. – А есть вечная нежность.
– Вечная нежность! – повторила женщина.
Ноздри её затрепетали, губы задрожали, словно она собралась разрыдаться.
– Мы подарим тебе вечную нежность, прекрасное дитя! – произнесла она и припала губами к ладошке Али.
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая