Тоннель - Вагнер Яна - Страница 92

И сперва она правда вроде оскалилась и зарычала, а засохшая кровь на лице у нее пошла трещинами, но потом оказалось, что это кашель, и под носом у бабы надулся живой розоватый пузырь.

— Козлы, — сказала чиновница хрипло. — Как же вы меня. Все. Задолбали.

Голос свой она все еще слышала только справа, а с другой стороны было глухо и горячо, как будто забили туда сырую нагретую пробку. И под пробкой застрял тот самый противный свист, а во рту у чиновницы и в носу, на одежде и в волосах — кровь бухгалтерши из Лендровера, и не только, наверное, кровь, но и мозг и осколки зубов. И еще на бедре у нее, похоже, лопнули брюки, или, может, на ней уже вовсе не было брюк. А блокнот со списком пропал и, скорее всего, валялся снаружи. Но зато голова у нее теперь не болела. Мигрень сгинула и отпустила ее, совсем.

— Предохранители проверьте, киллеры, блядь, — тускло сказал майор и первым опустил руки. — Кнопочка такая, справа от курка. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:23

Спустя четыре минуты после выстрела доктор и юный водитель Газели добежали до полицейского Форда и оба изрядно уже запыхались, особенно доктор, которому сильно мешала тяжелая переноска. Газелист тащил коробку с лекарствами, а все-таки был моложе и мог бы бежать быстрее, но коробка была чужая и могли бы подумать, что он ее украл. И потом, его место было теперь с этим грустным хорошим человеком, который помог ему донести к воротам мертвого хорошего человека из Андижона, а других хороших людей он тут никаких не знал.

Лейтенанта они там уже не застали, у того была фора в полкилометра, зато возле алого кабриолета стояла голая женщина с длинными волосами — очень красивая, очень голая, и курила тонкую черную сигарету. Оба они, водитель Газели и доктор, эту женщину сразу вспомнили, сорока минутами раньше она ощипала для них воробья, и поэтому Газелист отвернулся, чтоб не смотреть, а доктор не отвернулся. Напротив, он бросился к голой красивой женщине, протянул ей ящик с котом и что-то быстро заговорил. Женщина ящик не взяла, а пожала голыми плечами и выпустила дым к потолку. Тут юный Газелист понял, что все-таки смотрит, и на всякий случай вообще встал спиной и закрыл глаза. Однако видеть ее продолжал все равно — у себя в голове, и она была так еще красивей. Он подумал даже, что теперь всегда ее будет видеть — голую, совсем без ничего, и как она курит в потолок, и, хотя никто не заметил, что он смотрит, он-то все-таки посмотрел и увидел все.

Но тогда грустный маленький человек тронул его за плечо, сказал ему что-то непонятное тем же быстрым голосом и побежал дальше уже с пустыми руками, без ящика и кота. И про женщину думать стало не надо, а надо было нести за грустным человеком его коробку.

Когда звук их шагов растаял за поворотом бетонной трубы, молодая хозяйка алого кабриолета (а кабриолет правда теперь был ее) выбросила окурок, села на корточки возле переноски и заглянула внутрь. Кот глядел на нее, белая морда была перемазана воробьиной кровью, глаза хищно светились в сумраке. Потом он сгорбился, опустил голову, и его вырвало перьями.

— Ну охуеть, — сказала коту голая хозяйка кабриолета. — Охуеть! — крикнула она вдоль пустого ряда машин, и оттуда вернулось эхо, такое же пустое. Сверху тонко зудели лампы, вентилятор под потолком крутился медленно и рывками, как если бы в нем садились батарейки.

Хозяйка кабриолета открыла дверцу, вытащила кота и поставила на асфальт. Тот задрал хвост и легко затрусил мимо синего Лексуса назад, к польскому грузовику.

— Да охуеть, — сказала она ему вслед. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:24

Микроавтобус с инструментами стоял к Майбаху ближе всего, и двое мужчин, которые услышали не только сам выстрел, но и настоящие крики (а не те, которые почудились лейтенанту), добрались до него уже через пять минут. Первым причем добежал тучный владелец УАЗа Патриот — дымящийся, с черным лицом. Он растопырил локти, бросился в толпу, как в воду, и заорал: Катька, Кать-ка, а худой инженер из Тойоты RAV-4 не орал ничего, потому что орать уже не мог и толкаться не мог тоже.

В этой точке они разделились и увидели разное. Владелец УАЗа — своих жену и детей, рыдающих и невредимых, потому что забрал влево. А вот инженер свернул к двери и увидел там мертвую бухгалтершу из Лендровера, у которой почти не было лица, и живого сантехника Зотова, который лежал на спине и кричал. В двух шагах от сантехника у стены валялся брошенный дробовик. Асфальт возле двери был черный и тускло блестел, словно из-под Майбаха разливалась нефть.

Примерно еще через две минуты к месту выстрела прибежала хозяйка Тойоты с украденным гвоздодером и стала высматривать мужа, но увидела опрокинутое инвалидное кресло, почему-то именно его — детское кресло с торчащим вбок колесом и стоявшую рядом на четвереньках пухлую мамочку из голубого Пежо. Мальчика с Человеком-пауком на кроссовках за коляской ей видно не было, но хозяйка Тойоты знала, что он там. Ее сильно толкнули несколько раз, и она не заметила, потому что пошла прямо к мамочке и коляске и зачем-то держала перед собой гвоздодер.

Подбородок у мальчика весь был измазан красным, глаза закатились, и сначала красное она приняла за кровь, а про польскую свеклу кусочками вспомнила только потом, когда женщина из Пежо подняла к ней лицо. Правая щека ее была стесана, бровь разбита, а на руках сломаны все ногти, как если бы женщина из Пежо царапала стену. Или, например, расстегивала тугие ремни. Она посмотрела на хозяйку Тойоты, сморщилась, и сказала что-то, и повторила, но та ее не услышала, потому что вокруг кричали. Кричал раненный в спину сантехник, кричал товаровед из «Пятерочки» с оторванной кистью, которого хозяйка Тойоты еще не видела, зато видел уже ее муж. Кричали задетые дробью из третьего ряда (которого больше не было, ряды рассыпались и смешались) и еще полтора десятка придавленных в панике в самых разных местах. Кричали их близкие, которые звали на помощь, и другие, которые потеряли друг друга в давке, и дети, и все остальные тоже, как кричат в падающем самолете.

Чтоб расслышать, хозяйка Тойоты наклонилась поближе и подумала: мальчик умер. Она скажет сейчас, что он умер. Но женщина из Пежо качнулась навстречу и сказала другое: подними с другой стороны, не могу. Что-то было у нее с правым запястьем — то ли сломано, то ли выбито, зато ноги у мальчика оказались теплые и живые. Гвоздодер мешал хозяйке Тойоты взяться как следует, и она его бросила.

Инженер из Тойоты нашел возле двери блокнот, весь исписанный школьным почерком, и повел себя нелогично: оттолкнул белокурую химика Штайнер (которую не узнал) и всмотрелся сначала в лицо убитой девушке в черном платье, потом загорелой дачнице в шортах, учителю девятых классов Тимохиной и даже грузной бухгалтерше (у которой лица вообще почти никакого не было), хотя ни одну из них с его дочерью спутать было нельзя и одеты они были все иначе. Дальше инженер начал бегать совсем уже наугад, тряс за плечи каких-то людей и кричал им — вы не видели девочку, девочку, не видели девочку. Но никто инженера не слушал, и про девочку он ничего не узнал.

Молодой лейтенант к проклятому Майбаху тоже добрался быстро, всего за восемь минут. У него было два спортивных разряда — по бегу и лыжам, а в кипящем разреженном воздухе лейтенант и вовсе поставил свой личный рекорд. Ни зачем он бежит, ни что именно там собирается делать, на бегу он думать не мог (а еще верней, не хотел). А на месте от этого выбора избавил его незнакомый высокий старик, который первым разглядел кобуру и форменную рубашку, бросился лейтенанту навстречу и потребовал немедленно, сию же минуту отправиться с ним и арестовать одного человека. Очень опасного человека, который убил уже многих и убьет еще, дорогой мой, если мы с вами прямо сейчас его не остановим.

Седой горбоносый незнакомец был настойчив, старше лейтенанта примерно втрое и даже ростом его превосходил. И хотя лейтенант с первых слов догадался, кого ему придется останавливать, еще до того, как услышал приметы, он покорился и пошел за горбоносым стариком к Майбаху, как будто с самого начала знал, что этим и кончится. С момента, когда арестант в наручниках сказал «брось мне ключ, и ты больше меня не увидишь», — уже знал, что это вранье и что так не получится, и просто пытался оттянуть время. А теперь и это время вышло.