Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище) (СИ) - Жнец Анна - Страница 3

Вот стервь! Врет и не краснеет. Никто ее по лицу не бил.

— Она обзывалась, — рыдала лгунья, театрально заламывая руки. — Грозилась из дома на мороз меня вышвырнуть. На сне-е-ег. В замерзшую канаву.

От такой грубой клеветы я потеряла дар речи и только покачала головой.

А подлая девица не унималась.

— Яблоками в нас кидала. Вон на полу валяются. Иветту с лавки сбросила.

Женщина в бордовом, маменька этих двух невоспитанных хулиганок, повернулась ко мне с перекошенным от злости лицом. За ее спиной сквозь слезы гаденько улыбнулась разнесчастная Клодетта. Глядя на меня со злорадством, она несколько раз картинно всхлипнула.

— Гражданочка, — строго начала я. — Вам бы приструнить дочерей. Вы только подумайте, кто из них выра…

Хлесткая пощечина оборвала меня на полуслове. Сначала я даже не поняла, что случилось. Правую половину лица обожгло болью. В ушах зазвенело.

От шока я растерялась.

— Мерзавка, — змеей прошипела глава этого маргинального семейства. — Я тебя приютила, когда твой никчемный папаша издох. Не выкинула на улицу, не отправила скитаться по белу свету. Кормила, одевала, заботилась о тебе. И что получила в ответ? Черную неблагодарность!

С открытым ртом я таращила глаза на женщину перед собой и с ужасом понимала, что во сне нельзя испытывать такую натуральную боль. Только сейчас я осознала или позволила себе осознать, насколько все вокруг казалось реальным. Запахи, краски, звуки, ощущения.

Неужто я не сплю?  Умерла? Там, прямо на коврике под открытой дверью? Разволновалась от речей того мошенника с завещанием и словила инфаркт? Вспомнились мучительное жжение в груди и боль, отдающая под левую лопатку.

Это перерождение? Переселение душ? Как бишь ее, реинкарнация?

Ошеломленная, я опустила взгляд на свои руки. Кожа нежная, белая. Ни одного пигментного пятнышка. Ногти розовые. Пальцы ровные, не скрюченные артритом.

Это не мое тело!

Вдруг оглушающей лавиной меня накрыли воспоминания. Чужие.

Незнакомка в бордовом врала. Нагло и подло. Все ее слова были гнусной ложью.

Отец Мэри был дворянином. Его жена умерла от родовой горячки, оставив молодого мужа с младенцем на руках. Что делать с крикливой новорожденной крохой он не знал, а потому не придумал ничего лучше, чем найти малышке новую маму, а себе вторую жену. Выбор его пал на красивую обедневшую вдову с двумя дочками-погодками.

Женщина, что должна была заменить Мэри погибшую мать, с первого взгляда невзлюбила падчерицу. Да и супруга своего не особо жаловала. В глаза улыбалась, а за спиной строила козни. За десять лет семейной жизни крепкий мужчина превратился в чахнущую развалину. Уж не ядом ли травила его эта змеюка? После смерти отца Мэри заподозрила неладное и с тех пор ела только то, что сама приготовила и себе в тарелку положила. А воду пила исключительно из колодца во дворе.

Лишившись единственного защитника, бедняжка познала горький вкус сиротской доли. Ох и шпыняли ее сводные сестры под молчаливое одобрение злобной мачехи! В собственном доме она превратилась в служанку. Вставала с петухами и ложилась глубоко за полночь. Рожденная аристократкой Золушка… ой, то есть Мэри с утра до ночи ползала на коленях, намывая полы. Стирала, жарила и варила, начищала столовое серебро. Мачеха придумывала сотни поручений, лишь бы любимая падчерица не сидела без дела.

Жалко мне стало эту амебу Мэри до слез. Не могла она, вялая тефтеля, за себя постоять. Выросла забитой, кроткой овечкой, молча сносящей издевательства и оскорбления.

А тем временем Мэри не была голодранкой. Отец оставил дочери кучу денег, да вот беда — по завещанию до свадьбы всем ее наследством распоряжалась мачеха. И она явно не собиралась выпускать земли и золотишко из своих жадных ручонок.

Попала ты, Мария Львовна, в змеиное логово. Ну и ладно! Прорвемся! Где наша не пропадала? Тот, кто пережил девяностые, со всем справится.

Челюсть онемела. Я чувствовала, как горит на коже красный след от пощечины. Бывшая хозяйка этого тела уже давно бы заливалась слезами на холодном чердаке, где ее поселили, но, на беду этой злобной семейки, место тюфячки Мэри заняла я.

— А вот руку на меня поднимать не надо, матушка. — Губы мои растянулась в ядовитой улыбке. — Обижусь — и выскочу замуж за первого встречного-поперечного, лишь бы от родного дома оказаться подальше. И денежки отцовские вместе со мной уедут.

Мачеха моя, леди Дельфина, — я вспомнила ее имя — застыла, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Похоже, привыкла видеть перед собой мямлю, а тут у этой мямли отрос острый язычок. Впервые затюканная падчерица дала обидчице отпор.

Женщина часто заморгала. Дар речи вернулся к ней не сразу.

— Да с чего ты взяла, Мэри, что отец тебе что-то оставил? — вкрадчиво начала она. — Давно уже от его состояния остались жалкие гроши. Теперь мы живем на деньги моего первого мужа, отца моих дорогих крошек.

Ложь. Опять наглая и неприкрытая ложь. Однажды, убираясь в комнате мачехи, Мэри наткнулась на отцовское завещание: леди Дельфина не имела права тратить ее долю наследства.

— Так тем более! — воскликнула я. — Хватит на шее у вас сидеть. Сами едва концы с концами сводите, а еще лишний рот кормить. Точно надо скорее мужа искать, избавить вас от обузы в своем лице.

У мачехи дернулось веко. Она потянулась к большой броши у себя под горлом и покрутила ее, словно та мешала ей дышать.

— Да кто на тебя позарится, на убогую? — раздался из-за спины леди Дельфины голос свинюшки. — Замухрышка. Все платья штопанные-перештопанные.

Что правда, то правда. Не было у Мэри нарядов. Вся ее одежда с чужого плеча, чистая, отутюженная, но в цветных заплатках. И башмаки дырявые.

— Зато хозяйка я хорошая. Готовлю вкусно. Работы не боюсь. Молодая, красивая. Даже если приданное мое вы промотали, высокое происхождение никуда не делось. Дворянки на дороге не валяются. Вон за конюха соседского пойду. Он будет счастлив такой жене.

— А если за конюха пойдешь, наследство не получишь, — злорадно показала мне язык доска Клодетта. — В завещании ясно сказано: муж должен быть уважаем и родовит.

— Так нет же наследства больше, кончилось, — вскинула я брови, — сами же сказали. Или все-таки есть, и вы живете на мои деньги, а не я на ваши?

Лицо тощей напряглось. Мачеха бросила на дочку яростно-недовольный взгляд, мол, закрой рот и не встревай в чужие разговоры.

— Иди, Мэри, в свою комнату, — обратилась она ко мне неожиданно ласковым голосом. — Устала, наверное, за утро. Столько дел переделала. Отдохни. К обеду ждем важного гостя. Новость у него для тебя есть.

Что-то не нравился мне этот елейный тон, и слова о госте настораживали.

После смерти отца из светлой теплой комнаты на втором этаже Мэри переселили на холодный чердак.

Скатная крыша, над головой перекрестье оледеневших балок. На деревянных брусьях я видела белый налет инея, да что там — целые наслоения льда! Свет едва проникал сквозь единственное круглое окошко под потолком. Размером оно было чуть больше моей головы. По стеклу вились морозные узоры, подсвеченные снаружи лучами солнца.

Стоило сделать шаг, и гнилые доски под моими ногами пронзительно заскрипели. Холод просачивался сквозь подошвы стоптанных башмаков, забирался под одежду, кусал щеки. На улице, наверное, было минус двадцать, а здесь немногим теплее. Труба камина шла через чердак и чуть согревала воздух — вот и вся система отопления.

И как Мэри здесь ночевала?

Возле этой самой трубы — подсказали память и старый тюфяк, брошенный прямо на голый пол. Тюфяк выглядел потрепанным, но благо довольно толстым. На нем лежали сваленные в кучу тряпки и одеяла. В них бедолага заворачивалась перед сном, чтобы не околеть.

Похоже, госпожа Нефритовая брошь надеялась уморить падчерицу. В таких ужасных условиях заработать воспаление легких как нечего делать. К счастью, Мэри обладала отменным здоровьем и ни разу не слегла с простудой.