Физик против вермахта (СИ) - Агишев Руслан - Страница 36

— А-а-а-а! — тонко завизжал Реймаа, расширившимися от ужаса глазами следя за настигающей его очередью. — А-а-а-а-а!

Вокруг него все ревело, грохотало! Советские бойцы и матросы в разнобой палили из оружия в небо, стараясь попасть в истребитель.

— Беги! Беги, болван! — какой-то матрос орал эстонцу, яростно маша рукой. — Уйди с линии огня! Сейчас Горыныч говорить будет! Беги, дурак!

Ничего не понимающий полицай, по-прежнему, стоял на месте. Ноги лишь дрожали, отказываясь слушать. Взгляд его, как приклеенный следил за бегущей строчкой пулеметных пуль, вышибающих искры из каменной брусчатки. Остальные же, кто еще оставался на перроне, бежали прочь от этого места.

В какой-то момент Реймаа показалось, что на него обрушились небеса. Раздался оглушающий хлопок, сбивший его с ног. У оглушенного полицая из носа и ушей текла кровь, чего он, словно одурманенный, совсем не замечал. Открыв рот, эстонец смотрел на ярко-красный столб света, бивший из ревущего от напряжения локомотива прямо в небо. Поток раскаленный плазмы ломтями резал воздух над городом, заставляя кислород кипеть и превращаться в горящее пламя. Самолеты, еще мгновение назад кружившие над вокзалом, на глазах превращались в огненные шары и падали вниз.

Едва дышавшего парня, кто-то подхватил сзади и потащил прочь от поезда, который снова и снова извергал из себя пламя. Небо над небольшим городком стало для немецкой эскадрильи, посланной проверить странную зону радиомолчания на востоке, филиалом ада на земле. За первой тройкой сгорели еще два истребителя, летевшие слишком близко. Друга пара, ведомая командиром, на пределе мощи движков все же сумела вывернуть от пылающего огнем куска неба. Пострадали лишь их глаза, превратившиеся в сваренную массу. В эфир тут же полетел панические крики ослепших лётчиков, дико рвавших штурвалы на себя.

Когда же на перроне воцарилась тишина, и небо перестало гореть огнем, Реймаа все еще валялся на брусчатке. Дико вращая глазами, он держался руками за голову и тихо скулил. В голове даже мыслей не было, чтобы встать и что-то делать.

— Обосрался, немчик? — кто-то его сзади хлопнул по плечу. — Ничего, мог и дуба дать. У нашего Горыныча громкий голос, — рядом с эстонцем присел недавний конопатый боец. — Его не каждый выдерживает. Ваша немчура по дороге сюда и ссалась, и сралась, и седела. Майорчик один даже умишком повредился, когда Горыныча увидел… До сих пор, наверное, на дереве сидит, как африканский зверек по имени обезьян.

Парнишка, действительно, не сдержался и обмочился. Правда, из обуревавших его сейчас чувств страх был не самым главным. Зависть была сильнее. Реймаа буквально физически страдал от того, что стоявшие, по его мнению, на низшей ступени развития русские смогли создать такое оружие. «Это не справедливо. Как они могли это сделать? Рюсся животные… Нет, я должен все исправить. Они не должны обладать таким оружием. Майор Келлер все узнает, обязательно все узнает про чудо-оружие. Я ему расскажу и меня наградят железным крестом». Словно мантру твердил он это про себя. «Я все выпытаю у них».

Два дюжих матроса подняли за шкирку Реймаа, поставили на ноги, и повели в сторону завода. По мере углубления в город и приближения к ратушной площади им навстречу начинали выходить жители города, с самого начала боя прятавшиеся по домам. Первыми из старинных высоких домов, крытых черепицей, выбирались старики и старухи, с опаской глядевших в приближающихся военных. Опираясь на палки и клюки, они замирали у домов, что-то шепча про себя. Кое-где из-за их юбок и пол пиджаков вылазили детские мордочки, которые с любопытством глазели по сторонам. Еще больше людей осторожно выглядывало из окон, прячась за занавесками. Едва их замечали, они тут же прятались внутри комнат.

Наконец, один из стариков, что кривой статуей стоял у стены своего дома, решился и, выделив в группе военных самого важно выглядевшего командира, пошел ему навстречу.

— Сынки… Сынки, нечто вы наши? — с удивлением прошамкал он, снимая с седой головы теплую шапку. Спрашивал, а сам боялся: голову в плечи вжимал, все норовил глаза в мостовую воткнуть. Так привык при немце. Те, чуть что, сразу в лицо кулаком или прикладом карабина. — Наши, советские? Дождался что ли, прости Господи. Что же вы так долго? Пустили, значит-ца, юшку ерманцу? — всхлипнул старик, вытирая выступившие слезы с морщинистого лица. — Помру, думал… А женка моя не дождалась. Чуть-чуть не дотянула. Померла…

Конопатый матрос с пулеметными лентами, крест накрест обмотанными вокруг торса, вышел из строя и крепко обнял старика. Странное это было зрелище: плотный крепкий мужчина держал в объятиях сухонького старичка.

— Что ты, батя, сырость развел? Мы это, советские, — похлопал его по спине матрос. Сильно бойца проняло, словно родного батю встретил. — Натерпелся, вижу, старый. Потерпи, батя, еще немного. Слышишь? Потерпи, — шептал парень, чувствуя, как у него на глазах тоже выступили слезы. — Дай срок, выкинем немцы под зад коленкой с нашей земли. Теперь обязательно выкинем. Понимаешь, батя? У нас ведь такое оружие есть, что весь мир ахнет, — захлебываясь от восторга, бормотал он, не отпуская при этом старика. — Мы теперь немца, как волка, будем гнать до самого его логова. Прямо под зад ему, суке, огонька кинем…

В какой-то момент прослезившийся старик отпрянул от матроса и с надеждой в голосе стал вглядываться в лица проходивших мимо бойцов. Посмотрел сначала на одного, второго, третьего. Затем вдруг вцепился в рукав шинели первого попавшегося красноармейца и спросил:

— Вы сынка мово не видели? А? Сынка, говорю? Витьку? — с какой-то дикой непередаваемой надеждой в голосе снова и снова спрашивал он. — Худой такой, как палка. Витька Малышев? Матросом службу несет. А? — отпустив этого, старик схватил рукав другого бойца и стал жалобно, по собачьи, заглядывать ему в глаза, словно хотел в них прочитать ответ на свой вопрос. — После энтого… училища свово ушел на войну мотористом.

Рядом с ним остановились солдаты и начали расспрашивать его о сыне. Старик рассказал им и про учебу сына, и про его соседку-невесту, и про школьные увлечения. В конце концов, из внутреннего кармашка своего пальто вытащил фотокарточку, бережно завернутую в газетный листок.

— Вот, сынок мой. Родненькие, поглядите-поглядите. Может видели где-нибудь, — с выцветшей фотокарточки глядело улыбающееся лицо молодого парня в светлой рубашке. И столько в нем было молодости, веселости, бесшабашной уверенности в завтрашнем дне, что губы сами собой раздвигались в улыбке. — Витюшеньку мово…

Его фотокарточка пошла по рукам. Бойцы внимательно всматривались в изображение, качали головами и передавали его дальше. Из глубины строя в какой-то момент раздался возглас:

— Братцы, кто Виктора Малышева знает? Народ⁈ Виктор Малышев, моторист. Бате, помочь надо. Кто про парня слышал?

Волна разговоров прошла из конца в конец отряда и затихла. Старик, смотревший то на одного, то на другого бойца, поник головой. Ему было ясно, что о сыне никто и ничего не знает. Может тот уже и сгинул где-нибудь от немецкой пули, снаряда или утонул в холодных водах Балтийского моря. Ведь, ни одной весточки от него так и не было.

Вдруг, спереди, где шла разведка, послышался свист, а затем и радостный крик.

— Кто про Малышева спрашивал? — к ним шел коренастый боец в ватнике, перепачканном машинным маслом. Грязный, как черт. — А⁈ Это же Малой с Горыныча! Вы что? У Витьки Малого фамилия Малышев! Я сам в комсомольской книжке видел. Это же наш моторист! Не узнали что ли?

Что после этого началось… Старика начали по спине похлопывать, за сына благодарили. Потом кто-то подвел к полковнику, который тут же пожал ему руку. Долго рассказывал про сына, который помогал делать какого-то Горыныча. Мол, с его «золотыми руками» можно и целый линкор поднять в воздух, а не только паровоз. Правда, старик ничего из всего этого не понял. Что ему рассказы про какого-то Горыныча, линкор, про ордена и медали? Он услышал главное — его Витька жив и находится совсем рядом.