Лихолетье (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 3

Похоже на то, у солдат ноги гораздо грубее, а тут явная аристократичность просматривается — за пальцами мало кто так ухаживает из мужчин в мое время, если только не педерасты. Вроде не из этих, «энное место» не болит, и геморроя вроде тоже нет. Так, на правом плече кожа не потерта погонным ремнем, а вот выправка есть, пусть обладатель явно не строевик. Точно, офицер, но не кадровый, тем еще в училище позвонки прямят на плацу, и плечи развернут — с этим строго.

Так-так, а это куда интереснее — осколочное в бедро, точно, три следа. Пулевое ранение в предплечье, касательное, кость не зацепило — шрам весьма характерный. А тут следы хирургической штопки двухлетней давности — ножом или штыком порезали, не иначе.

Он внимательно изучал свое собственное тело, отмечая малейшие детали. Присел несколько раз, покрутил руками, разминая плечи — с гимнастикой «прежний хозяин» был знаком, моторика долгое время сохраняется при нормальном функционировании организма. Затем провел несколько ударов — вот с ними вышло куда хуже, тело было явно не знакомо с рукопашным боем. Машинально вскинул правую руку, представив, будто стреляет из пистолета — указательный палец чуть дернулся.

— Рефлексы остались, и это хорошо, — старик хрипло рассмеялся, довольный наскоро проведенным осмотром. И принялся за кровать, быстрый осмотр занял несколько минут. Прощупал тюфячок, хмыкнул — «незаконных вложений» не имелось, а жаль — на тайник надеялся. Подушка, как и одеяло не дала ему столь нужной «зацепки».

— Табачком пахнет — недавно курили. Сигареты где-то прячет. Хм, ширмы нет, умывальника и параши тоже, но изрядно пованивает. Видимо, стояли раньше, но вынесли. Тогда возникает закономерный вопрос — зачем это сделали? Выводят на «оправку» и покурить? Как интересно…

Старик еще раз бросил взгляд на угол камеры — умывальника и ведра с «парашей» не увидел, значит, не мираж или наваждение. И не карцер — явно нежилое помещение было, побелка давняя, но ничем не исцарапана. А узники всегда что-то выводят на каменным стенах, если есть чем их покарябать. Надо же им свое отношение к жизни оставить на память будущим «сидельцам». Или вывести предупреждение, да хотя бы надзирателей просто «облаять» письменно, для потомков «послание».

Но нет надписей — побелка все скрывает. Можно, конечно потереть стены, но жаль нательное белье. Да и незачем — на «оправку» выводить будут, тогда и появится информация.

Быть не может такого!

Заглянул под шконку и озадаченно хмыкнул. На грязноватом каменном полу стояли туфли с квадратными носками, такой фасон был явно из первой трети прошлого века, а то еще с далеких дореволюционных времен. И вздохнул с нескрываемым облегчением, даже пальцами шею потер.

Надо же — шнурки оставили. А это, братцы мои, означает только одно — я не осужденный на казнь «смертник», в худшем случае лишь под следствием, и надзиратели ведут службу «спустя рукава».

Кто же такое средство для удушения оставляет, шнурки и ремни сразу обязаны изымать, во «избежание» так сказать. Но где одежда? Где вещи арестанта, должно же быть у меня какое-то имущество, хоть самая малость⁈ Рубашка, кальсоны и туфли только, и крестик на шее. Носков и тех нет. Да такого быть просто не может!

Отставной полковник в недоумении еще раз осмотрел свое обиталище, машинально погладил бедро, где оставили свои следы осколки. И дернулся, словно электрическим током ударило. В памяти проявилась черно-белая картинка — пехотинцы в фуражках и лохматых папахах, в серых шинелях лезут на проволочные заграждения, которые буквально разворочены обстрелом — везде рассыпаны воронки. И себя самого углядел, словно со стороны — на плече болтается защитного цвета погон с одним просветом, но почему-то без звездочек. А рядом старший лейтенант с искаженным лицом что-то беззвучно кричит, и размахивает шашкой, на портупейном ремне прицеплен свисток.

И тут рвануло, глаза ослепли!

Старик застонал, схватился ладонями за виски, накат боли был чудовищный. И впал в спасительное беспамятство, мучительно застонав…

Атака сибирскими стрелками германских позиций в войну 1914–1917 гг.

Глава 3

— Я получил телеграмму от наших «музыкантов» из Челябинска, Борис. Вот она, отправлена уже во Владивосток и Харбин — «Выкупайте рыбу, спешите, едет много спекулянтов, рассчитываться будут наличными. Необходимо соглашение компании ведения борьбы со спекуляцией». Видишь, какая интересная ситуация складывается на настоящий момент. Весьма многозначительная, я бы так сказал.

— Ты прав, Павел. Если все разложить по полочкам, то получится недвусмысленное указание от «братушек» — «Спешите с подготовкой организации к выступлению, так как прибывают большевицкие части, необходима координация действий». Но отчего такая спешка, не понимаю — мы же договаривались на вторую неделю июня, а они нам и десяти дней не оставляют вместо месяца, который еще имелся в запасе.

— Видимо, события понеслись вскачь — большевики почувствовали, что чехи готовят выступление. Вместе с нашими «каменщиками».

— Похоже на то, но сейчас из Новониколаевска трудно разглядеть, что происходит в Челябинске. А события обостряются, что нам на руку. Главное, успеть вовремя, времени осталось мало.

Собеседники обменялись понимающими взглядами — кому как не им, готовившим переворот в Сибири, было не знать, как обстоят дела на самом деле. Они были молоды и полны того самого революционного «задора», с которым жили вот уже много лет, еще со времен первой революции, что имело место тринадцать лет тому назад, с приснопамятного «Кровавого Воскресенья» 9 января 1905 года. Жуткие несправедливости, творящиеся в Российской империи, и заставили их, тогда пылких сердцем юнцов, перейти на путь вооруженной борьбы, ибо в отличие от однопартийцев по эсеровскому движению, для них действие всегда было значимее слов.

Павлу Михайлову было всего 29 лет, и выходец из простонародья (отец был плотником) всегда отличался упорством и целеустремленностью. И еще тягой к знаниям — смог самостоятельно окончить городское училище, был вольнослушателем медицинского факультета Томского университета. Но революция увлекла его в свой «поток» — в 1907 году вошел в состав «Сибирской боевой летучки» ПСР. За участие в убийстве жандармского офицера (тот был известен своими издевательствами над подследственными — до столицы ведь далеко, а сибирские нравы грубые) его приговорили к пяти годам каторжных работ. Отбывать срок пришлось в зловещем Зерентуйском централе, где над ним всячески измывались как тюремщики, так и уголовники. От последних доставалось гораздо больше — его постоянно избивали и унижали всячески, так как начальник каторги давал за это «криминалу» разного рода поблажки. Несколько раз парень объявлял голодовку, пытался покончить с собой. От захлестнувшего отчаяния попытался совершить покушение на начальника тюрьмы, но попытка не удалась, и от побоев едва выжил — только многочисленные шрамы остались памяткой на всю жизнь. Но проявленная непокорность сильно удивила его истязателей — никто не ожидал, что юноша будет способен дать отпор — не учли, что тот был идейным террористом, а фанатично верящие в идею страшные противники.

По отбытию каторги Михайлова отправили в якутскую ссылку, откуда он попытался сбежать, но был пойман с началом войны. Теперь его обвинили в подготовке покушения на забайкальского губернатора, и снова отправили обратно в Якутию, но неугомонный боевик бежит снова, и по подложным документам работает в сибирской кооперации, обосновавшись в Новониколаевске. Писал статьи в газету местных кооператоров, и явился одним из создателей «Сибирского союза социалистов-революционеров».

В марте семнадцатого года был полностью амнистирован и реабилитирован вместе с другими революционерами, переехал в Томск, где его деятельная натура получила признание — стал не только членом Томской губернской земской управы, но и был выбран участником в Учредительное Собрание в ноябре 1917 года. Сочувствие к большевикам перешло в стойкую неприязнь после разгона ими «учредилки», когда самого Михайлова определили на место жительства в печально известные «Кресты».