Морана (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 15

[1]С весны 1938 года по осень 1939 года между СССР и Финляндией шли переговоры о изменении существовавшей тогда границы путём обмена территориями. Советский Союз хотел обезопасить Ленинград, отодвинув дальше границу, проходящую всего в 20 км от города, и предлагал в обмен в три раза большие территории в Карелии.

[2]Выборгская резня — этническая чистка во время Гражданской войны в Финляндии, когда после взятия Выборга войсками генерала Густава Маннергейма в 1918 году были проведены аресты и массовые расстрелы русского гражданского населения и незначительного количества финских красногвардейцев. Самым молодым жертвам этнической чистки было 12—13 лет.

[3] Будь готов к труду и обороне!

Глава 5

Тук-тук-тук-тук…

В полуподвальном помещении, на диво светлом и уютном, над стойкой-«лапой» обувщика склонилась юная мастерица: подцепив-натянув кожаный верх будущих ботинок затяжными клещами, она ловко закрепляла его на деревянной колодке небольшими обувными гвоздиками.

Тук-тук!

Пахло клеем, кожей, немного металлом и свежим деревом: на одной из множества полок, под которыми кое-где не было видно даже стен, тихонечко бубнил маленький репродуктор, повествующий узнаваемым голосом Левитана об очередных успехах Непобедимой и Легендарной. Коя почти весь январь методично взламывала пресловутую «линию Маннергейма» гаубицами Б-4, которые армейские шутники уже успели окрестить «карельскими скульпторами» — за их потрясающие возможности в изменении любого ландшафтного дизайна. Кроме давно известной 203-мм гаубицы-пушки на финнах обкатывали и новейшую военную технику в виде самоходных артиллерийских установок СУ-76 и СУ-122 — бойцы РККА уже успели ласково окрестить их «Сучками» и искренне полюбить за оперативность огневой поддержки. Еще мельком и очень невнятно упоминались испытания каких-то новых тяжелых танков, модернизированных в зенитные установки «БТ»-эшек, и легких колесных бронированных транспортеров и автомобилей — но в целом, упор все же был на могущество советской артиллерии и лихие действия сталинских соколов, день и ночь вываливающих фугасные и зажигательные авиабомбы на головы белофиннов.

Тук-тук-тук-тук…

Закончив с колодкой на левую ногу, тринадцатилетняя ученица-практикантка отправила ее сохнуть на небольшой стеллаж, стоящий неподалеку от новенькой печки-«булерьянки» — в топку которой мимоходом подкинула парочку небольших чурбачков. Установив на стойку правую колодку с подготовленным к затяжке верхом, открыла банку с клеем и подхватила щеточку, не обращая внимания на звук открывающегося дверного замка. Вернее, замков: хозяин сапожной мастерской установил их на крепкую дверь два, причем — собственного изготовления, ибо фабричные считал чем-то вроде ненадежных оконных защелок. На десяток секунд из-за брезентовой занавески, отделяющей «прихожую» от основного помещения, потянуло стылым морозцем первой февральской субботы, затем там тяжеловесно потопали, сбивая с сапог комки налипшего снега… И наконец, в теплую мастерскую шагнул крепкий мужчина, разменявший пятый десяток лет: чуть прихрамывая и опираясь на резную палку-клюку, Ефим Акимович прямо на ходу небрежно кинул матерчатую суму с капельками растаявших тут и там снежинок на заправленный лежак, и грузно осел на свое законное место возле обувного верстака.

Тук-тук-тук!

Понаблюдав пару минут время за работой усердной ученицы, сапожник (и много кто еще) вновь поднялся, и для начала сдвинул в сторону плотные шторки на двух оконцах — сквозь основательно заиндевелые стекла которых в мастерскую тут же хлынул рассеянный свет зимнего солнца. Сходив до оцинкованного бачка с водой, вернулся и поставил на примус увесистый трехлитровый чайник с закопченым днищем; пару раз качнул ручкой наноса, нагнетая давление — и сломал две спички подряд, разжигая огонь.

— Да чтоб тебя!

Дотянувшись до другого коробка, Ефим наконец-то «включил» горелку вроде бы еще не старого «Рекорд-1» — отразившего трепыхание язычка пламени сразу в несколько сторон своими добротно надраенными латунными боками.

Тук-тук-тук…

Нависнув над старательной беляночкой, он придирчиво оглядел почти завершенную работу и проворчал:

— Задник чутка перетянула. Ослабь.

Не споря и не переспрашивая, девица тут же начала вытягивать только-только заколоченные гвоздики обратно, осторожно отдирая-ослабляя посаженную на клей кожу. Что же касается ее наставника, то он вместе с сумкой устроился за небольшим столиком в глубине мастерской: первой на столешницу с легким шлепком упала толстая половинка батона вареной колбасы, затем о недавно скобленое дерево стукнуло донце бутылки водки. Пшеничная булка, мятый бумажный кулек в подозрительных масляных пятнах, три пачки чая и пяток банок рыбных консерв… Впрочем, стратегические запасы чайного листа, «Сига в томатном соусе» и «Трески копченой в масле» тут же отправились на «продуктовую» полку.

— Чай с колбасой будешь, или с пончиками?

Несмотря на откровенно хмурый вид, разговаривал и вел себя мужчина с юной девочкой вполне дружелюбно — так, словно она была его… Хм, ну, положим, очень дальней родственницей.

— С пончиками и колбасой.

Вот и сейчас, одобрительно хмыкнув, хозяин мастерской без лишних слов вытянул из-за голенища сапога хищного вида нож, которым очень ловко напластал «Докторскую». Как раз и чайник начал подавать признаки жизни…

Тук-тук-тук-тук!

Пока ученица заканчивала с «домашним заданием», наставник освободил примус от чайника, вновь сходил до бачка с водой — и с недовольным лицом поставил на огонь небольшую кастрюльку, в которой обычно варил для себя различные супчики. Правда, сегодня в глубине емкости бултыхался не кусок мяса или мозговая кость, а поблескивал нержавеющей сталью прямоугольный бокс-стерилизатор с набором для инъекций — которые, если честно говорить, Ефим Акимович откровенно не любил. Меж тем, одно из окон заслонила чья-то тень, и не успел сапожник приоткрыть большую форточку, как в нее деликатно постучались.

— Ну?

В дверцу заглянул явный интеллигент, молча поставивший на небольшой наружный прилавок побитые жизнью боты. Оглядев их и слегка надавив на отставшие от носков подметки, мастер без особого интереса осмотрел открывшийся перед ним фронт работ.

— Тридцать за оба, десятку вперед.

Явно обрадовавшись, клиент тут же согласно кивнул:

— А когда ботики можно будет забирать?

— Завтра вечером.

Все формальности с оформлением заказа свелись к передаче двух пятирублевых купюр и едва заметному кивку, после чего Ефим закрыл приемное окошко: кашлянув и запахнув безрукавку-душегрейку из овчины, он покосился на кастрюльку и едва заметно поморщился. Пакость игольчатая… К его сожалению, сразу вернуться за стол не получилось: клиенты как с цепи сорвались, выстроившись снаружи в небольшую очередь. Год назад в стране появились литые резиновые подошвы для сапогов и ботинок — и если Казанский завод резинотехнических изделий одинаково хорошо делал и автомобильные шины, и обувные «полукалоши протектированные», то вот партии такого же товара от Нефтекамского химкомбината нет-нет да и выходили с брачком. Воду обе подошвы держали одинаково хорошо, но вот холод презирали только «казанки» — натуральные гражданские шины. «Нефтекамки» же при морозце ниже десяти градусов шли трещинами и переламывались пополам, обеспечивая всех обувных мастеров Страны Советов дополнительной работой… Пока сапожник разбирался со всеми страждущими его услуг, кастрюлька с боксом-стерилизатором сменилась на небольшой медный котелок, покрытый изнутри серебром. Не пустым, конечно: прямо при нем Александра начала наполнять его какой-то подозрительной густой бурдой, которую до этого целый месяц настаивала в темноте и прохладе одного из платяных шкафов мастерской.

— Это что, пить?!?

— Нет.

Разом успокоившись (прям от сердца отлегло!) Ефим Акимович наконец-то вернулся к терпеливо дожидающейся его колбасе и хлебу, в два движения сооружив себе шикарный закусон… То есть, бутерброд. С хрустом вскрыв бутылку, щедро плеснул водки в граненую стограммовую стопку и без промедления опрокинул ее в рот.