Остров душ - Пуликси Пьерджорджо - Страница 6

В тот вечер Бастьяну был в мрачном настроении. Его внедорожник ехал по грунтовой дороге, ведущей в деревню, и, как обычно, несколько собак радостно бежали за машиной сквозь облака пыли. Он миновал ржавую громадину брошенного трактора и припарковался возле деревушки, в которой было около тридцати разбросанных домов. Вышел из машины, и ему в нос ударил смолистый запах кустов. Небольшие двухэтажные каменные домишки давали представление об уединенности деревни, прильнувшей к холму и лесу. Низкие покатые крыши под черепицей, на которой рос мох и лишайник, затуманивались дымом из труб. Дома были так же безмолвны, как tzie[22], молча наблюдавшие за ним из окон, закутавшись в свои черные шали, бесстрастные, как голые камни стен. Cухая трава разлеталась по узким мощеным улочкам, соединявшимся паутиной переулков, похожих друг на друга. Некоторые из его тетушек, самых старых, сидевших на каменных скамьях, еле заметно вздернули подбородки в приветствии.

Первобытный покой был нарушен звуком топора, ударяющего по чурбакам. Его двоюродный брат Зироламу, глухонемой и умственно отсталый, колол дрова. Он был с голым торсом, несмотря на холод, и мычал от напряжения, как вол. Бастьяну, кивнув ему, смотрел, как вдалеке его родные и двоюродные братья возвращаются с полей в телегах, запряженных ослами. Обычно эти картины природы внушали ему какое-то крестьянское спокойствие, но не в тот вечер. Даже не заходя в дом, он прошел в конюшню и вывел самую молоденькую лошадь. Сел на нее без седла и поскакал к фермерскому дому на открытой местности вдоль гребня виноградника.

Оставив жеребца непривязанным, Бастьяну вошел в дом. Тот был из сырцового кирпича, оштукатуренные стены изъела сырость. Запах дерева и краски был таким резким, что слезились глаза. Сквозь темноту проблескивал свет, но даже если б комната была ярко освещена, старику это вряд ли помогло бы – он уже десять лет как ничего не видел.

– Кто это? – спросил старик на древнесардинском.

– Я, Бастьяну.

Бенинью Ладу, движения которого были замедлены артритом, опустил долото и повернулся к внуку. Тусклый свет освещал его лицо: маска увядшей дряблой кожи, на которой выделялись безжизненные глаза, похожие на летучих мышей, выброшенных из пещеры на свет.

– У тебя скверный цвет голоса, – сказал старик.

– Чириаку нас не послушали. Они продолжают.

– Кто тебе это сказал?

– Карабинеры[23].

Многие из услуг, которые просили у Бастьяну, исходили от командиров карабинеров, находящихся в соседстве с горными деревнями; большинство солдат прибывали с континента, только что получив первое назначение, и не могли понять ни языка, ни обычаев, ни традиций местных жителей. Бастьяну часто выступал для них посредником, ведя переговоры со скрывающимися бандитами или браконьерами, а взамен карабинеры закрывали глаза на некоторые его действия, держась подальше от земель Ладу.

– Я ошибаюсь или мы отдали животных этим ублюдкам?

– Двух лошадей, двадцать коз, одного барана, двух ослов и трех свиней, – перечислил Бастьяну. – Они уже должны были разбогатеть на всем этом.

Бенинью Ладу взял горсть ягод земляничника из taschedda, кожаного мешочка, который его младшие внуки заботливо наполняли для него каждое утро, и пожевал их немногими оставшимися зубами.

Через несколько секунд, прежде чем вернуться к работе над деревом, он решительно произнес лишь одно слово: «Sambene[24]».

Бастьяну вышел из фермерского дома, который служил его деду мастерской, и свистнул два раза. Свист эхом разнесся по всей долине, зовя братьев собраться вместе.

– Возьми с собой Микели! – крикнул дед. – Его время пришло. Убедись, что у волка выросли клыки.

Бастьяну сел на коня, схватившись за гриву, и галопом поскакал в деревню.

«Как пожелаешь, mannoi[25], – подумал он. – Да прольется кровь».

Связь между следователем и жертвой убийства – это нечто священное. Она выходит за рамки простой бюрократии, следственных бумаг, отчетов о вскрытии, документов, которые должны быть подготовлены для судьи. Становится чем-то гораздо более интимным. В случае если дело остается нераскрытым, а преступник гуляет на свободе, эта священная неразрывная связь может превратиться в изматывающую навязчивую идею. Время рождает чувство вины, усугубляет мысль, что убийца может нанести новый удар… Жизнь продолжается, но страх ошибиться, не оказаться на высоте из-за того, что позволил оборвать другие жизни, цепляется за сердце и душу, и чем больше лет проходит, тем невыносимей тяжесть. Нераскрытое дело – это самый страшный приговор, который может получить полицейский. Иногда это точка невозврата.

С тех пор как Мара Раис видела последний раз Морено Баррали, прошло чуть больше года. Теперь она поняла, насколько нераскрытые убийства могут перевернуть жизнь и здоровье следователя. Муки за эти убийства питали его существование, и, возможно, были единственной причиной, по которой в нем еще теплилась жизнь.

– Привет, Баррали, – сказала Мара, пожимая ослабевшую руку коллеги. – Даже рак тебя не берет, а? Ты еще нас всех переживешь, точно говорю.

Баррали улыбнулся ее колкости. В отличие от остальных, Мара не расточала любезностей и сентиментальностей, заставляя его еще больше тяготиться своим состоянием, а пронзала его своим острым цинизмом, как настоящая жительница Кальяри, которая со всеми ведет себя своевольно: даже с человеком на последнем издыхании.

– Привет, инспектор. Прежде чем умру, я должен научить тебя ремеслу, – ответил он тем же.

– Хм, я думаю, что это было бы напрасной тратой усилий, Баррали. Знаешь пословицу: кто родился ослом, тот не умрет лошадью…

– Верно, Раис, верно. Мне сказали, что у тебя дела ненамного лучше, чем у меня, по крайней мере в профессиональном плане. От текущих убийств к нераскрытым… Если ты не будешь осторожна, следующим твоим шагом будет патрулирование общественных парков, погоня за вуайеристами и розыски воров снеди.

– Будь как будет. Однажды я расскажу тебе, как все обстоит на самом деле, а теперь расскажи мне о себе.

– Как видишь, сказать-то особо нечего…

Одежда на нем висела. Баррали сбросил по крайней мере десять килограмм с тех пор, как Мара видела его в последний раз, и это притом, что он никогда не страдал от лишнего веса. Раис увидела прислоненную к столу трость.

– Мне жаль. Правда, – сказала она.

– Я знаю. Спасибо. Но я позвал тебя не для того, чтобы разжалобить.

– Конечно. Думаю, что знаю, почему ты попросил меня встретиться. Я хотела сразу сказать тебе, что, насколько ты можешь…

Полицейский заставил ее замолчать, положив на стол несколько фотографий. Некоторые из них были старыми поляроидными снимками. Другие изображения потемнели и потускнели от времени. Тем не менее предметы были совершенно различимы. На снимках запечатлены два трупа, объединенные некоторыми деталями: обе женщины лежали ничком со связанными за спиной руками, укрытые нестриженой овечьей шерстью, а лица их были скрыты за деревянными масками животной формы с длинными заостренными бычьими рогами. Даже причина смерти была одна и та же: зияющая рана в горле. Убийца зарезал их, как коров. По качеству снимков Мара Раис поняла, что между двумя убийствами должен был пройти довольно большой промежуток времени, не менее десяти-двенадцати лет. Другой общей чертой было место преступления: в первом случае это выглядело как колодец храма нурагического святилища, построенного на высоте, однако на самых последних фотографиях жертва была изображена у подножия священного колодца, похожего на первый, но окруженного двумя другими колодезными храмами, вырытыми в каменистой земле. В обоих случаях это были места поклонения, восходящие к очень древним временам.